Мысли вслух на Дан 2:3

В древности все без исключения народы придавали особое значение сновидениям. И дело тут не в том, что древние не знали о психических особенностях сна: уже греческие философы считали, что во сне человек нередко переживает ту же реальность, которую видит наяву, только в иной форме. Дело в том, что, в отличие от нас нынешних, древние знали и другое: различие между собственно сном и сновидением. Сон для них был именно тем, о чём и говорили греческие философы: отражением «дневной» реальности в видоизменённой форме.

Сновидение же воспринималось, как особый, не определяемый повседневной реальностью, духовный опыт, который мог быть связан и прямо с полученным от высших сил откровением (все народы древности были согласны в том, что сновидения порой являются следствием прямого воздействия богов и духов на сознание человека). Конечно, духовная доброкачественность такого рода откровений всегда могла быть поставлена под вопрос: ведь духовный опыт язычества неоднозначен изначально.

Однако главное в другом: сновидение, в отличие от простого сна, было опытом именно духовным, а не чисто психическим, каким был обычный сон. И не только потому, что сновидения могли быть следствием духовных воздействий на человека со стороны высших (или, наоборот, тёмных) духовных сил, но ещё и потому, что сновидения отличались необычайной ясностью и отчётливостью, которая помимо прочего объяснялась также тем, что человек, находясь в состоянии сновидения, собственно, вовсе не спал, а бодрствовал, во всяком случае, его самосознание обычно во время сновидения функционировало вполне отчётливо. А ясность самосознания — главное и совершенно необходимое условие всякого духовного переживания.

Если такой ясности нет, человек находится, по сути, в бреду или в полу-бреду, как обычно и бывает во сне. И в яхвистской традиции сновидения играли свою роль, хотя пророки, к примеру, относились к сновидениям неоднозначно, считая их низшей формой духовной жизни по сравнению с традиционным пророческим (нередко экстатическим) откровением, всегда предполагавшим состояние бодрствования, а не сна. Очевидно, выступая против доверия сновидениям, пророки опасались именно духовной путаницы, опасались того, что сновидец может, не разобравшись, ошибиться не только в смысле полученного опыта, но и в духовном качестве его источника.

И всё же в послепленный период, в эллинистическую эпоху, когда была написана Книга Даниила, сновидения начинают играть в яхвистской (точнее, в иудейской) традиции особую роль, и прежде всего в среде визионеров-апокалиптиков. Вероятно, это было связано с тем, что классическая пророческая традиция была в те времена уже в прошлом, а необходимость прямого откровения в народе Божием существовала. Вот тогда-то сновидения и стали главной формой такого прямого откровения.

Но и в те времена, конечно же, подобного рода опыт не ограничивался рамками только яхвистской или иудейской традиции, и автор Книги Даниила исходит из этого для всех очевидного факта. Кончено, не каждый мог понять смысл увиденного: ведь для понимания нужно особое духовное усилие, на которое способен не каждый. Но увидеть могли многие. Независимо от социального статуса, интеллектуального уровня и религиозно-культурной принадлежности. Ведь тут почти всё зависит от Бога. А Он не ограничивает Себя никакими рамками, столь привычными людям.

Сон царя очень напоминает показательную модель построения любого земного государства, на чем бы оно ни строилось. Какой бы золотой ни была голова, что бы ни было в прошлом, чем ни владей и как собой ни гордись, все равно любую империю, любое социальное устройство ждет рождение, расцвет, старость, болезни и смерть. И, демонстрируя нам то же самое на примере разрушения иерусалисмкого храма (Лк 21:5-11, казалось бы построенного и украшенного, чтоб служить Богу, Господь еще раз возвращает нас к тому, что для Него внешнее не важно. Какими словами ни прикрывай пустоту и ложь, как ни объясняй зло и корысть служением Богу, все равно все обратится в прах при столкновении с камнем во главе угла — с воскресшим Иисусом.

Книга Даниила — в первую очередь апокалиптическая, а пророческая лишь в известной степени. Не случайно в иудейском каноне она даже не входит в число пророческих, в отличие от канона христианского, что и неудивительно: слишком часто Сам Иисус называет Себя Сыном Человеческим, имея в виду как раз соответствующий образ Книги Даниила. Даниил Книги имеет мало общего с Даниилом — героем еврейского эпоса, мельком упомянутого в некоторых пророческих книгах.

Даниил Книги — мистик и визионер, прообразом которого, вероятно, стал некий совершенно реальный человек, живший во времена Маккавеев. Но визионеры-апокалиптики нередко влагали свои откровения в уста древних, как бы дистанцируясь от того, что им открывалось. Даниил Книги — визионер, получающий свои откровения во сне или (вероятнее) в состоянии тонкого сна, пограничного между сном и бодрствованием, когда сознание человека особенно восприимчиво к духовным воздействиям.

Кроме того, Даниил, подобно Иакову и Иосифу, обладает даром истолкования сновидений. Такого плана люди в эпоху Маккавейских войн, в эпоху религиозного возбуждения и интенсивных мессианских ожиданий, были не редки. Смысл же сновидения, открытого, вероятно, самому автору и приписанного им уже легендарному во времена написания книги Навуходоносору, достаточно прозрачен. Речь идёт о своеобразной яхвистской апокалиптической историософии, в центре которой — Мессианское Царство, а вокруг него вращается вся мировая история.

Конечно, царство в данном случае не просто государство или великая империя, это скорее то, что сегодня мы назвали бы цивилизацией в том смысле, в каком говорят, например, о великих цивилизациях древности. И тогда картина истории становится совершенно прозрачной: великие цивилизации проходят по земле, сменяя одна другую, и это вполне закономерно — таков план Божий. А в конце времён, когда история завершится, им на смену придёт новое, последнее, Мессианское Царство, с одной стороны, завершающее историю, а с другой — принадлежащее уже метаистории, иному порядку вещей, который настанет с приходом Мессии.

Книга Даниила описывает не только верность верных, она содержит также описания видений, одни из которых можно считать пророческими, а другие — апокалиптическими. Казалось бы, между теми и другими нет существенной разницы: ведь и пророкам Бог нередко открывал нечто очень важное именно в видениях, как это было, к примеру, с Иезекиилем; но апокалиптические видения имеют свои особенности, связанные не только с их объёмом, как правило, превышающим объём пророческого видения. Дело в том, что апокалиптика неотделима от истории. Апокалиптические видения всегда связаны с откровением Царства; но Царство является не в пустоте, оно входит в уже существующий порядок вещей, который не может так или иначе не реагировать на это вхождение. И апокалиптика отражает опыт откровения, описывающего эпоху наступления Царства в его отношении к предшествующей истории. Конечно, и земная история в этом случается воспринимается, прежде всего, в аспекте духовном, а не социальном, политическом или экономическом. И Даниилу она открывается именно так: он, как и все визионеры, видит не исторические события, которые уже произошли или ещё произойдут в будущем, а замысел Божий о Царстве и о мире, включая мировую историю. Это именно откровение Богом Своих планов и замыслов, а не предвидение или предсказание будущих событий: не случайно языческие маги и мудрецы оказываются не в состоянии ни угадать, что видел царь в своём сновидении, ни объяснить увиденное (ст. 1 – 11).

Даниил же не предсказатель и не провидец, он скорее похож на пророка, получая откровение от Бога (ст. 17 – 23). От пророков он отличается лишь тем, что полученное им откровение касается будущих, и притом не ближайших, событий; он видит наступление Царства, которое ещё впереди, между тем, как пророки, как правило, свидетельствовали или о событиях, современниками которых они были, или о том, что было прямо с ними связано. Но смысл открытого Богом царю видения (ст. 26 – 36) не становится для Даниила менее ясным оттого, что оно относится к будущим временам (ст. 37 – 45). Сегодня не просто определить, о каких «царствах» идёт речь; вероятно, о сменявших друг друга Вавилонии, Персии, эллинистическом Египте и эллинистической Сирии, которые последовательно владели Иудеей (следует помнить, что это видение, как и все остальные, описанные в Книге Даниила, были открыты её автору или кому-то другому, чей опыт он описывает, ок. середины II в.). Главный же смысл видения заключается в том, что на смену земным царствам приходит иное, новое Царство, основанное уже не людьми, а Богом (ст. 44 – 45).