Мысли вслух на Лк 10:25-37

Сегодня хочется обратить внимание не на саму притчу о милосердном самарянине, о которой уже очень много сказано и написано, а на то, как Иисус отвечает на вопрос. В тексте мы читаем, что первый вопрос законник задал, чтобы искусить Иисуса, а второй — чтобы оправдать себя. Когда нас о чем-то спрашивают, и мы видим, что вопрос нечестный, неискренний, так ли мы отвечаем? Во-первых, мы не всегда, в отличие от Господа, чувствуем правильно (а уж Господь-то знал, искренен ли законник), во-вторых, даже если мы правы, если нас спрашивают не искренне мы либо отвечаем в том же духе, формально, либо вообще отказываемся отвечать. Мы отказываем человеку в возможности измениться, слушая ответ, мы отказываем Богу в возможности вложить в наши уста тот ответ, который вернет искренность и правду беседе.

В этой беседе мы можем увидеть как бы три ступени. Первая: законник задает провокационный вопрос, скорее всего, выполняя не свою волю. Ответ его не очень интересует. Иисус отвечает так, как если бы вопрос был задан по-настоящему. Вторая: законник взволнован ответом, чувствует себя виноватым, задает вопрос, чтобы оправдать себя, так как знает, что есть в чем оправдываться. Вопрос искренний, но не очень честный. Иисус отвечает так, что выводит законника на уровень настоящего диалога, и Сам задает вопрос. Законник отвечает искренне и после этого Иисус дает Ему заповедь, то есть устанавливает с ним отношения. Законник теперь готов не только услышать, но и исполнить заповедь: «Иди и ты поступай также».

Бог доверяет нам так, что даже когда мы лжем окружающим, себе и Ему Он дает нам шанс стать искренними и последовать за Ним.

Притча о добром самаритянине обычно читается, как история о том, как должно поступать с теми, кто нуждается в нашей помощи. Выходит, что ближним считается тот, кто оказался в поле нашего зрения со своими проблемами. Однако, Иисус ставит вопрос несколько по-другому, говоря: «Кто был ближним попавшемуся разбойникам?». Ему отвечают: «Сотворивший ему милость», - то есть тот, кто смог прийти на помощь в нужную минуту, кто разделил тяготы и уделил свое время. Интересно, что Спаситель видит эту историю не со стороны доброго прохожего, который активно проявляет себя при встрече с несчастьем, но со стороны потерпевшего, пассивно принимающего заботу первого встречного.

Мы редко можем допустить, что слабы и беспомощны; куда естественней для нас видеть себя на коне и во всеоружии. И как выразительно на этом фоне выглядит пример удивительного смирения нашего Господа.

С практической точки зрения в читаемой сегодня притче о милосердном самарянине важнее всего различие между тем, что понимает под словом «ближний» книжник, спрашивающий Христа о жизни вечной, и Сам Господь. Книжник, вполне в духе обычного человеческого мышления, полагает ближним того человека, который находится к нам в определенном отношении. Он ожидает в ответ слова, которое было бы в одном ряду с понятиями «родственник, друг, сосед, единоплеменник, единоверец». О необходимости помогать тем, кто рядом с нами, неоднократно говорит Священное Писание и Нового, и, особенно, Ветхого Завета. Нужно сказать, что позиция Ветхозаветного закона в этом вопросе весьма возвышенна, он требует делать добро всем, от родни до беженцев, которых называет пришельцами в земле нашей. И все же ветхозаветное сознание не отличается в этом от образа мыслей всех людей. Оно предполагает наличие все более широких концентрических кругов людей, которые располагаются ближе или дальше от тебя самого. Ветхий Завет, по сравнению с языческими верованиями и нравами, лишь существенно расширяет этот круг, подводя ответ на вопрос: «кто мой ближний» к предельному: «любой человек, оказавшийся рядом».

Господь же завершает притчу о милосердном самарянине ответным вопросом книжнику: «кто из троих стал ближним попавшемуся разбойникам». Синодальный перевод в этом стихе несколько приблизителен. Греческий же текст содежит не глагол «быть», но глагол «становиться, рождаться, делаться». Господь говорит о том, что ты стал ближним человеку потому, что он нуждается в твоей помощи. Дело не в отношениях близости или родства, а в отношении потребности в другом человеке. Мало того, Он подчеркнуто обращает понятие: не попавшийся разбойникам стал ближним одному из трех путников, но один из них стал ближним ему. Таким образом, в центре определяющих понятие «ближний» кругов Господь ставит не тебя, а другого, того, кто в тебе нуждается. И здесь важно вспомнить, как апостол Павел называет уверовавших «сограждане святым и свои Богу». Мы становимся ближними Богу потому, что нуждаемся в Нем. И Он предлагает нам определять ближнего так, как Он Сам это делает, то есть следовать Его путем, быть подобными Ему.

Главная заповедь не далека от нас, говорится в книге Второзакония. И разговор Иисуса с законником в Евангелии от Луки это подтверждает: законник знает эту заповедь. Но чтобы она перестала быть просто словами, кто-то должен сойти с неба и ее явить. И вот Иисус «оживляет» эту заповедь знаменитой притчей о милосердном самарянине, в которой все привычные штампы оказываются опрокинутыми: священник и левит неправы, полуязычник-самарянин праведен, а ближним становится не тот, кто тебе оказал милость, а тот, кому ты оказал милость. Так меняется жизнь, когда в нее приходит Христос.

Многие люди, размышляя над сегодняшним отрывком из Евангелия, в котором Господь отвечает нам на вопрос, кто наш ближний, приходили к следующему выводу. Раз наш ближний не тот, кто близок нам по взглядам, кто живет с нами рядом, одним словом, раз наш ближний может быть совсем чужим и чуждым нам человеком, значит, все люди братья, и весь мир людей – наши ближние. И от этой мысли они проникались любовью ко всему человечеству, да такой силы любовью, что устраивали революции во имя всеобщей справедливости, которые неизменно превращались везде и всюду в кровавые бани. Но на самом деле Господь говорит не об этом. Господь говорит о том, что ближний – это тот, кто здесь и сейчас нуждается в твоей помощи. Часто люди, проникаясь благочестивым порывом, называют своими ближними чужих людей, а членов своей семьи, по каким-то причинам не принимающих их веру, считают врагами, уповая на слова: «...враги человеку домашние его». Но вот наши близкие, не принимающие веру, и есть самые настоящие наши ближние, ближе которых нет. Потому что они нуждаются в нашей помощи, как всякий неверующий нуждается в помощи верующего. А кто еще им может ее дать кроме нас?

«Иди, и поступай также», говорит сегодня Господь. Так же как милосердный самарянин, ведь кто ты если не самарянин? Смешенный ты человек, нет в тебе чистоты веры. Вроде и веришь ты в Бога, а какого Бога, как ты ему поклоняешься, что за ритуалы ты сам себе придумываешь или у других копируешь бездумно. Конечно, ты самарянин и только. Но посмотрим эти слова в другом переводе. В переводе одного из величайших филологов наших дней, Сергея Сергеевича Аверинцева. «Ступай и поступай также». Наше внимание остановило то, что этот великий филолог вдруг словно бы нарушает закон художественного текста о недопустимости такого близкого повторения одного корня: «ступай» и «поступай». Но, конечно, это по божьему научению сделано им. Потому что дает изобилие новых смыслов. «Поступок–это шаг по вертикали. Другого смысла и других последствий в нем нет», это замечательные слова еще одного филолога наших дней Ольги Седаковой. Поступок – это шаг. Здесь та же связь с ходьбой. Что сказал Господь Сергею Сергеевичу, а через него и нам в этих таких «незвучащих», а на самом деле удивительно звучащих словах? Каждый день мы делаем тысячи, порой десятки тысяч шагов, но хорошо, если мы от исповеди к исповеди успели сделать хоть один поступок. Такие близкие корни и такая математическая расходимость… Поступок – это шаг по вертикали. Понятно, что это лишь поэтический образ, пусть очень сильный. Но вот «другого смысла и других последствий в нем нет». А что самарянин? Какие последствия для него? Если иудей помог иудею он сделал богоугодное дело, для него последствие милость Божья. Так думали. А вот самарянин… он спас чужого, того, кто «не так» будет благодарить потом Бога, и, значит, Он может и не услышать. Вы скажете, мы слишком домысливаем. Но мы лишь пытаемся отмести от себя современные нам христиано-культурные гештальты. Нет этого соотнесения: Бог моего народа – человек моего народа, и вот я вступаю в эту связь, я присоединяю себя к их целостности. А вот Бог моего народа и человек чужой, они никак не связаны и нет той целостности, к которой я могу присоединить себя, я должен присоединить себя к разрыву, а это грозит разорвать и меня. Вот что такое «шаг по вертикали», как нам увиделось сегодня, это шаг через надлом земли, который стремительно расширяется. И поэтому: ступай и поступай, соедини эти числа, что так отстоят друг от друга на шкале чисел: 1000 шагов в день и 0.001 поступок в день.

Эти два рассказа снова должны перевернуть наши представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Оба эти рассказа — о служении людям. Иисус рассказывает притчу, а затем, в доме Своих знакомых, Сам оказывается в сердцевине притчи. Возможно, для первых слушателей притчи о раненом человеке и самарянине наиболее шокирующий момент заключался в личности самарянина — в представлении правоверных иудеев самаряне были еретиками и полуязычниками, — который оказался самым ближним и самым важным человеком для несчастного, которого не пожалели священник и левит. Но если вы привыкли к мысли, что все люди равны перед Богом (или, на худой конец, перед законом), то не кажется ли вам шокирующей мысль, что самым родным для нас человеком оказывается не тот, кто помог нам, а тот, кому мы помогли?

Если же вы любите помогать людям, то рассказ о Марфе и Марии — для вас. Иисус видел больше любви в том, чтобы выслушать Его, а не в том, чтобы приготовить Ему обед. Но разве не так же думают и многие другие, кому гораздо личное внимание важнее, чем самое самоотверженное служение им где-нибудь в стороне от них?

Вопрос законника вполне законен (возможно, даже слишком): если, чтобы получить жизнь вечную, от меня требуется любить ближнего, то хорошо бы определить условия контракта и выяснить, кто же мой ближний. Я лично не уверен, что он понял ответ Иисуса (ст. 37) — получается, что условия контракта совершенно не определены, а твой ближний — тот, кому ТЫ сам сделался ближним. Конечно, такой подход требует от меня совсем не законнической позиции, а настоящей милости — страшно сказать — к каждому встречному. Может, это и есть — войти в жизнь вечную?

Притча о милосердном самарянине, наверное, один из самых широко цитируемых и часто упоминаемых евангельских текстов. Это и неудивительно: она ведь воспринимается обычно, как призыв к милосердию и добрым делам, становясь евангельским основанием того, что в церковной практике получило название социального служения. Между тем, при внимательном прочтении всё оказывается не так просто. В самом деле: притчу о милосердном самарянине Иисус рассказывает в ответ на заданный Ему вопрос: а кто мой ближний? И если следовать логике текста притчи, то ответ на заданный Иисусу вопрос звучит вполне конкретно: мой ближний тот, кто мне помог, сделал мне добро.

Требование «иди и поступай так же» на этом фоне звучит несколько странно: ведь в данном случае речь идёт не о том, как поступает человек, а о том, как поступают с ним самим. Ответ на заданный вопрос связан именно с этим. Переход к обоснованию текстом притчи дел милосердия и, шире, социального служения если и возможен, то лишь через смысловую инверсию: читающий должен отождествить себя не с пострадавшим от разбойников путником, а с оказавшим ему помощь самарянином.

Хотя сам вопрос был связан именно с пострадавшим путником: кто из всех оказался ему ближним? Но тогда и ответ Спасителя связан, очевидно, не только с тем, как поступил самарянин, но и с ситуацией в целом. И притча становится не просто притчей о доброте и помощи ближнему, она оказывается притчей об отношениях между людьми. И о примате этих отношений. О ситуации, когда помощь приходит не от единомышленников или единоверцев, а от тех, от кого её меньше всего можно было бы ожидать. От врагов — ведь евреи и самаряне в те времена были злейшими врагами. И вот оказывается, что то в отношениях, что казалось определяющим, на поверку выходит ничего не значащей мишурой.

Что в критической ситуации все социальные, национальные, религиозные рамки и связи вдруг оказываются ни к чему не обязывающими условностями. А значимым становится нечто такое, что в человеческой личности лежит глубже всего этого, на той глубине, где находится подлинное духовное «я» человека. Только там, на этой глубине возможны помощь, сострадание, милосердие. А на поверхности ничего такого нет. Есть лишь социальное служение. Которое, конечно, не даст нищему умереть с голоду, но и любви ему не подарит. И жизни Царства тоже.

Сегодняшнее чтение предлагает нам хорошо известную каждому читателю Евангелия притчу о милосердном самарянине (ст. 25–37). Нередко эту притчу воспринимают просто как призыв быть милосердными по отношению к каждому, независимо от социального статуса, религиозной принадлежности и всего остального, что нередко разделяет людей. Между тем, ситуация, описанная в притче, оказывается не столь простой. Вопрос, заданный «законником» (вероятно, преподавателем Торы), звучал так: кто мой ближний? На современном языке в этом смысле говорят обычно о «своих» и «чужих». И собеседник Иисуса, как видно, «ближнего» понимает именно так: а кто мне «свой»? Не могу же я любить каждого встречного! Иисус, не отвечая ему прямо, рассказывает притчу о благочестивом человеке, который, очевидно, пострадал от самарян по дороге из Иерусалима в родные места (ст. 33).

Через Иерихон в те времена шла дорога из Галилеи в Иудею, и евреям, шедшим в Иерусалим в паломничество, приходилось, идя этой дорогой, проходить через Самарию, жители которой, как правило, относились к евреям крайне враждебно. Вероятнее всего, именно они и напали на одинокого путника. Ситуация оказалась совершенно невероятной: мимо избитого человека прошли его соплеменники и единоверцы (ст. 31–32), а помощь пришла от того, от кого её можно было ожидать меньше всего: от самарянина (ст. 33–35). Так свои оказались чужими, а чужой — своим. И дело тут не в помощи как таковой и даже не в милосердии. Дело в отношениях, без которых нет Царства. Ведь Царство основано на отношениях людей с Богом и друг с другом, в этом смысл заповеди, которую прекрасно знал собеседник Иисуса (ст. 25–28). А отношения Царства не могут и не должны быть обусловлены или ограничены ничем, они безусловны и абсолютны, иначе о Царстве говорить не приходится. И Иисус, рассказав Свою притчу, призвал Своего собеседника строить отношения с каждым так, как будто они уже пребывают в Царстве. Иначе путь в Царство не откроется никогда.