Мысли вслух на24 Декабря 2024

Согласно общепринятым в яхвистской среде и отражённым в Торе представлениям, человеку мог быть прощён до конца лишь грех, совершённый невольно, например, по слабости или по неведению. Если же грех совершался преднамеренно, т.е. сознательно и добровольно, ни о каком полном прощении его совершившего речи быть не могло. Конечно, если согрешивший искренне раскаивался и обращался к Богу с просьбой о прощении, Бог мог его простить. Но последствия греха, то, что на языке Торы называется скверной, довлел над согрешившим добровольно всю оставшуюся жизнь, сказываясь нередко даже на его потомках. С приходом Христа всё изменилось: в мир вошло Царство, законы которого принципиально отличаются от законов непреображённого мира. В Царстве каждый, к нему приобщившийся, получает возможность начать всё с чистого листа. Все грехи, совершённые прежде, остаются в прошлой жизни, протекавшей по законам нашего, ещё не преображённого мира, а перед новообращённым христианином лежит чистый лист новой жизни, в которой греху не может и не должно быть места. Но что, если грех всё же проникнет в эту новую жизнь вместе с ещё не преображённой, а значит, не свободной от греха человеческой природой? Тогда, очевидно, такому грешнику уже не найдётся места в Царстве, и тогда ему останется лишь то, что в новозаветных книгах называется «внешней тьмой» или «озером огненным». К счастью для нас, пока процесс вхождения Царства в наш мир не завершён, возможность начать заново, попробовать ещё раз даётся нам снова и снова. Но это не делает ситуацию менее серьёзной: ведь мы не знаем, сколько ещё времени у нас в запасе. А значит, каждая попытка вполне может оказаться последней.

Иногда кажется, что чудо, которое совершает с нами Господь – мгновенный переход, секунда, вслед за которой все меняется. Наверное, порой это действительно так. Но история слепого из Вифсаиды очень интересна тем, что евангелист дает нам понять, как постепенно меняется человеческая природа, встречаясь с благодатью, сколь многое приходится нам преодолеть, чтобы обрести исцеление.

Во-первых, слепой не сразу обретает зрение – Господь прикасается к нему первый раз, но он видит еще нечетко, приблизительно, и лишь после второго прикосновения видит все ясно. И самое важное тут то, что Господь словно позволяет слепому немножко привыкнуть к своему новому состоянию. Он нежно и мягко меняет человеческую природу, давая нам возможность осознать перемену, происходящую внутри человека. И во-вторых, Иисус дает понять, что чудо, преображение – тихий, сокровенный процесс, это личный разговор Бога с человеком. Он уводит слепого из города от лишних любопытных глаз, а потом посылает его напрямую домой и просит никому не говорить о том, что произошло.

Очень важно давать себе время понять, что же, собственно, произошло, осознать изменения, которые произошли в нашей жизни в результате встречи с Богом, дать Его работе совершиться в нас до конца – и тогда свидетельством о Боге станут не слова, а сама преображенная наша жизнь.

В раннепророческих (или, как называем их мы, исторических) книгах Ветхого Завета центральное место занимает союз-завет Бога с Давидом. Это неудивительно: именно он связывает между собой историю завета старого, заключаемого Богом со Своим народом и с его вождями, и завета нового, мессианского.

Казалось бы, речь идёт о земном царе и о земном царстве. В этом отношении Бог исполнил все данные Давиду обещания. Он остался верен заключённому союзу: до конца истории древнего Израиля, а потом и древней Иудеи, до самого Вавилонского плена в Иерусалиме правила династия Давида. Но ведь Бог обещает утвердить престол Давида «навеки» (ст. 13). Речь идёт не о какой-то исторической эпохе, не о периоде с XI в., когда Давид воцарился в Иерусалиме, до VI в., когда город взяла штурмом вавилонская армия.

Соответствующее еврейское слово, обычно переводимое на русский как «навеки», означает, собственно, «до конца времён», до окончания нынешней исторической эпохи, которая должна завершиться днём Суда и приходом Мессии. Если так, то союз-завет с Давидом никак не может быть ограничен только земной историей. Он с необходимостью должен превратиться в завет мессианский, выходящий за её рамки. Но духовное пространство завета, пространство отношений с Богом остаётся внутренне единым. Ведь мир с самого начала был задуман Богом как Его Царство. В ходе мировой истории кое-что пошло не так, и некая часть мироздания оказалась вне этого Царства.

Бог никогда не считал такое положение вещей нормой. Весь Его план по исправлению сложившегося положения предполагает возвращение мира в то состояние Царства Божьего, каким он был задуман и создан. Все заключённые Богом союзы со Своим народом и с отдельными его представителями — часть этого плана. А план в целом неизбежно должен включать и историю, и метаисторию — ту самую метаисторию, где вечность Божья соприкасается с тварным миром, существующим в пространстве и во времени.

История завета и есть та духовная связь, которая соединяет между собой историю и метаисторию, связывает Бога и Его творение, делая мир Царством Божьим. И Давид, и Мессия одинаково становятся частью этой связи. Пусть разными, во многом несопоставимыми, но равно необходимыми. Ведь в Царстве нет важных и неважных. Это Божье Царство, а Богу важен каждый.

Описывая арест Иисуса и предшествующие ему события в Гефсиманском саду, Иоанн оказывается заметно лаконичнее и сдержаннее других евангелистов. Он, в частности, не упоминает ни о молитве, которой молился Спаситель перед Своим арестом, ни о том, как апостолы, не в силах выдержать чрезмерное для них напряжение, заснули, несмотря на просьбы своего Учителя. Он лишь кратко сообщает, что Гефсиманский сад был хорошо известен Иуде, так же как и другим апостолам, потому, что он был обычным местом собраний и бесед Иисуса (ст. 1 – 2). Судя по свидетельству евангелиста, арестовывать Иисуса пришли не римские солдаты, а храмовая стража, причём арест производился в присутствии представителей фарисейского движения (ст. 3). Иисус, ожидавший ареста, Сам вышел навстречу пришедшим за Ним представителям власти (ст. 4 – 5). Воздействие Личности Спасителя на всех, кто оказывался рядом с Ним, было столь велико, что пришедшие за Ним не сразу решились сделать то, за чем пришли (ст. 5 – 12). А Иисус между тем предпринял всё возможное, чтобы избавить от ареста Своих учеников (ст. 7 – 9). Он, как видно, понимал, что апостолы с трудом представляют себе значение и смысл происходящего и, возможно, опасался, что они могут попытаться воспользоваться моментом для того, чтобы, оказав вооружённое сопротивление представителям власти, начать таким образом восстание, которое, по их замыслу, должно будет перерасти в полномасштабную войну под религиозными и мессианскими лозунгами. И опасения Его, как видно, были небезосновательны: Пётр, самый решительный из апостолов, действительно попытался оказать сопротивление (ст. 10), но Иисус остановил его (ст. 11). Очевидно, такая реакция Иисуса совершенно обескуражила апостолов. Не зная, что делать дальше, они, судя по свидетельству других евангелистов, просто разбежались, и впоследствии упоминания о них появляются снова лишь в рассказах о распятии Спасителя. Иоанн прямо не говорит о бегстве апостолов, но из описания дальнейших событий становится ясно, что за Иисусом последовали лишь двое: Пётр и ещё один из учеников, имени которого евангелист не упоминает (ст. 15 – 16). Впрочем, они, по-видимому, тоже ни на что уже не надеялись, желая лишь увидеть, чем окончится суд над их Учителем. Что же до мессианских ожиданий и надежд на скорое торжество Царства, то от них, скорее всего, ничего не осталось: ведь только что их Учитель Сам, добровольно отказался от всякого сопротивления! Теперь оставалось лишь ждать, чем окончится судебный процесс. Оставалась личная, человеческая привязанность к Учителю, Который, как казалось апостолам, проиграл, но Личность Которого, как видно, не утратила в глазах учеников Своего обаяния. Казалось, ученикам остаётся лишь память об Учителе. Но память эта в их глазах была священна.

Как обнищало наше понятие веры. Мы называем верующим человека, объявляющего себя принадлежащим к какой-либо религии или просто считающего, что Бог есть. Во многих местах Писания говорится о вере совершенно иначе. Вера — это наша открытость Богу, это канал связи с Ним, через который мы познаем Его откровение. Непостижимое становится достоверно известным нам. Павел называет это «уверенностью в невидимом». Но, более того, через эту связь действенная сила Божья может изливаться в этот мир, и тогда в нем происходят такие события, о которых мы могли только мечтать. Апостол говорит: «Вера есть осуществление ожидаемого». Итак, вера — это живая связь с Богом, через которую мы познаем Его, а Он действует в нас и в мире.

Иоанн обычными словами говорит о том, что для него просто и естественно, но что так трудно понять умом, и ещё труднее во всей полноте ощутить: о таинственном присутствии Бога в исповедующих Иисуса Сыном Божиим. Когда эта мысль доходит по-настоящему, первая реакция подобна реакции Петра, воскликнувшего Христу: «Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный» (Лк. 5:8). Но Он приходит к нам именно для того, чтобы избавить от власти греха.

Если Бог есть любовь, то пребывание в любви означает пребывание в Боге. Раскрывая свойства любви, Иоанн подчёркивает, что в любви нет страха, в страхе же есть мучение. Значит, нет мучения в Боге. А если так, чем следует объяснить мучения нераскаявшихся грешников, не тем ли, что они, отвернувшись от Бога, отвергли источник любви и оказались во власти страха, избавиться от которого не в силах, как бы ни храбрились напоказ? Ведь в страхе есть мучение...

Признак любви к Богу — любовь к брату. К братству же призваны все люди, и если говорится о помощи ближним, то потому, что начинать надо с тех, кто рядом, не отговариваясь необходимостью сначала позаботиться о дальних. Начало всегда рядом, в нас самих и поблизости, но с этого пятачка мы призваны идти дальше, служа Господу, стремящемуся спасти и преобразить весь мир.