Мысли вслух на7 Февраля 2025

Заповедь о субботе дана Самим Богом в Законе Моисеевом, более того, именно ее соблюдение объявлено знамением завета, заключенного Богом со Своим народом. Разве можно называть человека (а словосочетание «сын человеческий» без заглавных букв, которых нет в устной речи, означает просто «человек») господином над такой важной Божьей заповедью? Однако Иисус это делает! В каком случае это возможно? Не тогда, когда эта заповедь не исполняется, а тогда, когда она превзойдена. Смысл этой заповеди в том, чтобы человек один день из семи посвящал делам Божьим, это своего рода «десятина», приносимая Богу, — только не деньгами или плодами, а временем. Тогда понятно, что человек становится не рабом этой заповеди, а ее господином, когда отдает Богу больше, чем одну седьмую своей жизни. Например, как Сын Человеческий, — всю жизнь. Опять мы видим, что для Иисуса очевидно, что служение Богу не «календарно», а постоянно, Он свободен от рабства этой заповеди, потому что каждый Его день — это «суббота», день, отданный Богу.

«… покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь…» Какую примечательную цепочку достойных вещей выстраивает апостол Петр. Но давайте подумаем, что это? Лестница наверх? Круг? Спираль? Или просто поставленные без всякой закономерности слова? То, что апостол не ставил слова совсем в случайном порядке, можно видеть из того, что началом является вера, а концом любовь. Это заставляет нас вспомнить о круге или спирали, ибо есть эта близость и взаимообусловленность веры и любови. Мы привыкли, что одно невозможно без другого, что это есть прообраз двух главных заповедей, данных нам Господом: о любви к Богу (вера) и о любви к человеку (любовь). Но вспомним вот что. «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.» (1 Кор 13:13). Любовь больше. И значит она выше. Но что есть суть Царствия Небесного? Конечно, любовь. Ибо там нет необходимости в вере, а есть прямой опыт сопребывания. Это заставляет нас думать, что апостол рисует подобие лестницы, вторым концом  — любовью — упирающейся в Небо (тем более, что этот образ не нов). Действительно, что есть всякий первый шаг? Поверить, уверовать, испытать обращение, далее следует взращивание в себе добродетелей, овладение страстями и все выше и выше по восходящей. До предельной точки, любви, которая, по слову апостола Павла есть совокупность совершенства («Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства». Кол 3:14). Но с другой стороны, довольно трудно установить точную иерархию внутри, например, сказать, что братолюбие выше благочестия, а благочестие выше терпения. В науке это довольно часто встречающаяся ситуация, когда вроде бы налицо закономерность, но в то же время четкого правила нет (детерминированные процессы со стохастикой). Поэтому нельзя слепо применить ни одну из предложенных нами моделей. Но в том и гений апостола Петра.

Описывая путь христианской жизни, автор послания возвращается к тому традиционному пониманию бедности как духовного состояния, без которого он немыслим и о котором напоминал и Сам Спаситель, и Павел, учитель автора Послания к Евреям. Автор послания описывает бедность как пребывание «вне стана». В кочевые времена вне стана, вне стойбища кочевников или военного лагеря ополченцев, пребывали обычно те, кто по каким-то причинам оказались нечисты.

Перед возвращением в стойбище или в лагерь они должны были очиститься, совершив положенные ритуалы и принеся затем очистительное жертвоприношение. Следуя общей логике своего послания, автор сравнивает крестную смерть Спасителя с таким жертвоприношением, а духовное состояние христиан сравнивает с состоянием очищающихся, пребывающих «вне стана». Вся жизнь христианина и есть процесс такого очищения по пути к полноте жизни Царства.

Завершится же этот процесс в день возвращения Спасителя и окончательного торжества Царства. Вот оно-то, очищение и освящение, и есть то главное, что составляет суть христианской жизни. Христос не меняется, Он и сейчас Тот же, Кем был прежде, и нечего поэтому искать каких-то новых учений, теорий, концепций. Автор сравнивает их с роскошными кушаньями, которые не столько насыщают, сколько пресыщают, не принося пользы.

В самом деле: постоянный поиск каких-то новых христианских теорий, увлечение абстрактными богословскими концепциями отвлекает от главного: от той духовной практики, которая и составляет основу христианской жизни. В этом смысле лучше всего смотреть на пример тех наставников, которые когда-то свидетельствовали адресатам послания о Христе, пройдя на деле тот самый путь, о котором напоминает автор. Не исключено, что кто-то из этих людей окончил свою жизнь мученически, своей кончиной завершив и дополнив своё свидетельство.

И не случайно, помимо всего сказанного, автор послания напоминает своим читателям о вещах, казалось бы, общеизвестных, касающихся, к примеру, супружеской жизни, гостеприимства или помощи заключённым. Возможно, среди его читателей были и такие, кто, увлёкшись новомодными учениями и теориями, начал забывать о тех простейших вещах, о которых любой христианин знает без всяких теорий. Напоминание о главном должно было помочь этим людям вернуться к духовной реальности, от которой они несколько оторвались в поисках некой абстрактной «истины».

Евангельская история суда над Иисусом интересна не столько своей необычностью, сколько, увы, своей обыденностью. История знает немало инсценированных и политически мотивированных судебных процессов, и в этом отношении в суде над Иисусом ничего нового или удивительного нет. Но зачем понадобился этот процесс храмовой верхушке? Ведь без её участия он вообще не мог бы состояться. Казалось бы, Иисус подал немало поводов к ненависти религиозным ортодоксам, да и храмовое священство Его деятельностью было явно обеспокоено. И всё же одного этого беспокойства было бы недостаточно: ведь решение о смертной казни было в те годы в Иудее не столь уж частым, а приговор пришлось бы подавать на утверждение римским властям, известным своей юридической дотошностью. Это было совсем не то, что тайно организованное покушение: дело приобретало общественную и политическую огласку. К тому же, у храмового священства неприязнь к Иисусу едва ли могла иметь собственно религиозную окраску: эти люди традиционно сдержанно и даже скептически относились к пророческим книгам вообще и к пророчествам о Мессии в частности, а Священным Писанием считали лишь собственно Тору (Пятикнижие). Мессианские ожидания Синагоги Храму были во многом чужды. И потому каждое мессианское движение они рассматривали с исключительно религиозно-политической точки зрения, что и неудивительно: ведь именно Храму (точнее, Первосвященнику) принадлежала тогда в Иудее высшая политическая власть; выше был только представитель Рима — прокуратор (им и был в то время упоминаемый в Евангелии Понтий Пилат). А с точки зрения большой политики любое мессианское движение было нежелательно, на этом сходились и прокуратор, и Первосвященник, ведь любое такое движение легко могло перерасти в восстание против Рима, что в конце концов и произошло в 70 г. н.э. Но представители Храма, и прежде всего сам Первосвященник, вели свою игру, используя распространённые в народе мессианские ожидания и связанную с этими ожиданиями религиозно-политическую напряжённость в Иудее для давления на римскую власть и для выторговывания себе политических уступок. Эту политическую игру они считали благом для Иудеи и для еврейского народа, а главной своей задачей в ней — держать процесс под контролем с тем, чтобы, с одной стороны, добиться от Рима как можно большего, а с другой — не дать ему повода для прямого военного вмешательства в ситуацию. А Иисус оказался в этой игре всего лишь разменной монетой: Его проповедь меньше всего могла представлять собой угрозу Риму, но на Его примере можно было бы продемонстрировать римской власти активную борьбу с нарушителями порядка и спокойствия в Иудее. А заодно избавиться от раздражающей и Храм, и Синагогу фигуры. Так, походя, играя в политику, храмовая верхушка предала на смерть посланного Богом Мессию-Христа.

Уход Исаака с земли тестя связан с понятными человеческими представлениями о справедливости. Столько лет работать на тестя, сталкиваться с мелочным обманом, подлогом, все время терпеть попытки урвать кусок и нажиться на Иакове. Но уход его связан не с обычным "надоело", а с призывом Бога обрести землю, обещанную отцу и деду. Несмотря на свою правоту, Иаков опасается за свою жизнь и свою семью, боится мести со стороны своих шуринов. Он уходит тайком, заручившись поддержкой Рахили и Лии. Эта таинственность и дает возможность Рахили принести идолопоклонство в народ поклоняющийся Единому Богу. Она не может расстаться с тем, что долгое время составляло основу ее жизни, и сорняк язычества без ведома Иакова проникает в поле, которое насадил Господь.

Отвечая Элифазу, Иов говорит, что он был бы рад обратиться к Богу, если бы только Бог согласился его выслушать (Иов. 23 : 3 – 5). Он совершенно уверен, что ему есть что ответить Богу: ведь он праведник, он всегда старался во всём следовать Торе, и ему не в чем себя упрекнуть. Лишь бы только Бог согласился снизойти к его человеческой слабости и ограниченности, ведь, если Он станет сравнивать Иова с Собой, не только Иов, но и никто другой не выдержит сравнения (Иов. 23 : 6 – 12)! Но Бог пока больше пугает Иова Своим могуществом, чем общается с ним лицом к лицу (Иов. 23 : 13 – 17). А между тем нечестивые живут спокойно, вовсе не думая о Боге, и Бог не тревожит их Своим присутствием (Иов. 24 : 1 – 22).

Иов, как видно, понимает, что всё происходящее с ним как-то обусловлено его праведностью и его отношениями с Богом. Собственно, уже в допленный период, судя по дошедшим до нас и включённым в Книгу Псалмов гимнам, многие понимали, что суд Божий касается прежде всего праведника, что именно праведник ищет этого суда, а нечестивый от него бежит. Но традиционные представления о суде Божием были связаны с мыслью о торжестве праведного и наказании нечестивого, хотя и то, и другое нередко откладывалось до конца времён. В таком случае становилось понятно, что праведник, ищущий суда Божия и нашедший его, счастливее нечестивца, от этого суда бегущего потому, что там его не ждёт ничего хорошего. А Иову суд Божий открывается совершенно иначе. Он вдруг понимает, что суда нужно ещё добиться, что достучаться до Бога совсем не так просто, что отношения с Ним могут оказаться куда более тяжёлыми для человека, чем он может ожидать, даже если человек этот праведен.

Отношения с Богом оказываются делом рискованным, утомительным и иногда даже разрушительным, а грядущее торжество оказывается даже для праведника делом не только отнюдь не близким, но даже и вовсе неопределённым: Иову совершенно не очевидно, что встреча с Богом будет именно справедливым судом. То, что прежде, в рамках традиционной религиозности, казалось ясным и однозначным, вдруг стало смутным, непонятным и грозным. Отношения с Богом вместо радости и торжества принесли одни проблемы. И Иов начинает уже с недоумением смотреть на нечестивых, которые живут спокойно, вовсе не думая о Боге и не сталкиваясь с проблемами, с которыми столкнулся Иов. Тут было о чём задуматься.