Мысли вслух на17 Ноября 2024

Чего ищет Екклесиаст? Бога? В сущности, да. Но сам он воспринимает свой поиск иначе. Он ищет подлинной реальности. Можно было бы сказать: Реальности с большой буквы, если бы такая Реальность не ассоциировалась у нас сегодня с тем, что мы определяем для себя как «духовное» или «божественное». Но что стоит для нас за этими словами? Слова, особенно такие слова, давно девальвировались — не только из-за недобросовестных христиан, но и из-за вполне добросовестных богословов и философов, всякий раз уверенных, что теперь-то они наконец нашли что-то подлинно духовное и поистине божественное.

Кажется, во времена, когда жил Екклесиаст, девальвация слов уже была печальной реальностью. Сам Екклесиаст ведь религиозен, он кое-что знает о Боге, но вдруг оказалось, что Бога-то он по-настоящему не знает совсем. Или почти. Но слов слишком много — и Екклесиаст предпочитает избегать слов. Он говорит даже не о реальности — он предпочитает вести речь о вполне конкретных, достаточно осязаемых вещах. Но ищет он именно реальности.

И даже Реальности с большой буквы. Но ищет осторожно, как бы ощупывая всё то, из чего состоит жизнь — его собственная и других людей: что из этого подлинное? Что поистине реально, а что лишь кажется таковым? Смерть реальнее жизни, печаль ближе к реальности, чем радость и веселье. Странный, казалось бы, вывод — но ведь в падшем мире это действительно так. Если смерть окончательна, то жизнь — или нелепость, или злая шутка Бога над человеком.

С Богом, Который может так шутить, надо быть осторожным и осмотрительным. А мудрость… она имела бы смысл, если бы могла дать жизнь. Но ведь этого нет, мудрость никого не может избавить ни от смерти, ни даже от того зла, в котором лежит мир. Зло можно минимизировать — для этого надо позволить течь свободно всему, что течёт. Изменить ничего нельзя, можно лишь слиться с потоком жизни, не противодействуя ему. Почти даосский вывод — но ведь Екклесиаст ищет подлинного в рамках мира сего.

А здесь подлинно лишь вечное движение, поток жизни, в котором растворяются и из которого затем вновь рождаются все формы и все события — и тут уже всё равно, назвать ли этот поток «дао», как китайские философы, или «логосом», как философы греческие. Екклесиаст вообще никак его не называет, но ощущает вполне отчётливо. Он нашёл в мире кое-что реальное, но непохоже, чтобы от этого ему стало легче или радостнее жить.

Когда вновь Господь дарит нам с вами эту неземную радость сопереживать воскрешение девочки, то, возможно кто-то испытает на фоне этой радости некоторую грусть. Нет, мы не о скептиках; сегодня давайте не с ними говорить - их надо больше любить, чем с ними говорить; говорить можно с сердцем, уже размягченным нашей любовью. Нет, грусть иного свойства. Она какая-то неизъяснимая. То ли грустно оттого, что вообще такое возможно - болезнь и смерть ребенка - то ли оттого, что в нашей жизни подобные чудеса не всегда происходят, а дети все-таки умирают, и мы их отпеваем и хороним.

Но что нам сейчас как-то особенно четко видится - что из всех воскрешений людей, о которых говорится в канонических Евангелиях (Лазаря, сына наиновой вдовы и дочери Иаира), это - единственное, в котором речь идет о существе заведомо чистом и безгрешном. Именно это так важно увидеть нам сегодня, потому что это важнейшее свойство, отличающее феномен вокрешения дочери Иаира от прочих ему подобных. Абсолютно чистое ни в чем не виноватое существо.

Есть, видимо, какой-то апокриф - мы точно не можем указать сейчас первоисточник - о том, как лев преследовал Пресвятую Марию в пустыне и ранил. Но мы можем сказать о двух современных нам реминисценциях над этим прототекстом. Это «Сонет» О. Мандельштама и история из «Хроник Нарнии» К.С.Льюиса. «Мне вспомнился старинный апокриф — Марию Лев преследовал в пустыне «...» Ее пустыня так бедна песками,// Что с рыжими смешались волосками // Янтарные, а кожа — мягче льна — //Кривыми оцарапана когтями».

Это очень важный образ - невинная девушка, раненная страшным львом; и вот, Льюис тоже говорит о девочке, которую ранил когтями лев. Но вот что странно: это не просто лев, а лев, который в Нарнии является образом Христа. И мальчик, который бросился спасать девочку от льва, потом, встретив этого льва, поговорив с ним и узнав все то хорошее, что он сделал и для него, и для всего народа, уже в конце разговора спрашивает: «А Аравиту, - так звали девочку, - ты ранил?» И вот, лев говорит ему замечательные слова: «Я рассказываю каждому только его историю».

На самом деле, Льюис говорит здесь о чем-то бесконечно важном для нас. Когда мы стоим над гробом ребенка, мы очень часто спрашиваем: «Бог, это Ты сделал?» И хотя мы все видели своими глазами, мы очень хорошо помним тяжелейшие месяцы в больнице, помним нескончаемые молитвы и соборования и не одного, не двух, не трех, а сотен людей, которые просили: «Боже, не доведи до этого». И вот ребенок мертв. К кому еще можно обратить всю боль и весь протест? Но Господь может ответить нам именно это: «Каждому я рассказываю только его историю».

Рассказывая о событиях, предшествующих Своему возвращению, Иисус говорит, что они произойдут ещё при жизни современного Ему поколения («не прейдёт род сей»). Между тем, Его возвращения мы ждём до сих пор. Как же связать одно с другим? Комментаторы уже не раз обращали внимание на то, что всё, сказанное Иисусом в приведённой здесь евангелистом беседе (её называют иногда «малым Апокалипсисом»), действительно сбылось ещё при жизни того поколения, которое стало свидетелем крестной смерти и воскресения Спасителя. Некоторым его представителям пришлось увидеть не только первый расцвет Церкви, но и антиримское восстание, поднятое зелотами, и разгром в 70 г. Иерусалима и Храма, ставший его следствием. Сбылось всё, кроме одного факта: возвращения Спасителя. Так почему же Он Сам говорит о Своём возвращении сразу же вслед за событиями «малого Апокалипсиса»? Быть может, здесь другая логика иной истории? В самом деле, все ли события, которые мы считаем великими, столь же значимы и для духовной истории? А если нет, то, возможно, конец Иерусалима и Храма действительно оказался тем завершением духовной истории человечества, после которого значима лишь история Царства? Если так, то всё встаёт на свои места: тогда после завершения земной истории следующим значимым событием станет именно возвращение Спасителя. Вся остальная история — лишь фон для Царства, входящего в мир.