Мысли вслух на2 Января 2025

При взгляде на жизнь падшего человечества порой невольно закрадывается в голову мысль: а что, если бы Бог, Сам или через особо Им назначенных людей, незамедлительно награждал бы и поощрял добрые дела, а злые так же незамедлительно пресекал бы и наказывал за них? Не оказались ли бы мы тогда в мире, если не идеальном, то, во всяком случае, намного лучшем существующего ныне? На первый взгляд может показаться, что так бы оно и было. Кто же, в самом деле, захотел бы сделать что-нибудь плохое, зная, что будет немедленно наказан? Вот только сами люди вряд ли стали бы при этом лучше. Ведь духовная жизнь человека определяется, в первую очередь, сделанным им выбором. И выбор этот должен быть добровольным. А выбор, сделанный только из страха перед грядущим наказанием, добровольным никак не назовёшь. Это, строго говоря, вообще не выбор: ведь выбором можно считать лишь решение, принятое свободно, без всякого внешнего давления. Конечно, не всегда давление приводит к нужным результатам, нередко внутренняя свобода пересиливает внешнее воздействие, и выбор делается вопреки сложившейся ситуации, которая свободному решению отнюдь не способствует. Но в нашем-то гипотетическом мире источником добра как раз и должна была бы быть несвобода, гарантирующая правильное поведение! А тогда оказалось бы, что люди в таком мире лучше отнюдь не стали, они лишь кажутся хорошими, будучи вынуждены играть соответствующую роль. Но ведь в Царстве нужно не играть роль, а жить! И Бог отказывается принуждать людей к добру. А Павел, как человек Божий, не может этого не понимать, и тоже не хочет никого заставлять делать добрые дела по принуждению, хотя бы это было принуждение не силой, а к примеру, авторитетом или давлением общественного мнения. Ведь цель его не в том, чтобы заставить своего адресата хорошо себя вести, а в том, чтобы указать ему путь в Царство. Путь, который можно пройти только свободно.

Слова Спасителя о том, что богатому трудно войти в Царство, вспоминали и вспоминают нередко, понимая трудность, как невозможность. Но Иисус не сказал «невозможно», Он сказал «трудно». И о евангельской бедности сказано и написано также немало. Впрочем, община, сложившаяся вокруг Иисуса, не была общиной нищенствующих монахов, апостолы принимали пожертвования в таком объёме, что их хватало даже на благотворительность. Наверное, богатому юноше труднее всего было не раздать имущество, а войти в общину. Отказаться от свободы. От привычного уклада жизни. От независимости, которой у состоятельного человека не могло не быть. В некотором смысле от себя самого: в апостольской общине, конечно, никто никого насильно не удерживал, но, раз оказавшись в ней, прикоснувшись к Царству, человек уже не мог стать прежним, не мог просто вернуться назад, как будто в его жизни ничего не произошло. Предлагаемый вопрошающему юноше шаг казался ему, и действительно был, шагом необратимым: что бы ни произошло дальше, дороги назад быть уже не могло. Он задал свой вопрос, как человек религиозный и благочестивый, он хотел понять: что ещё предложит ему исполнить этот удивительный и странный Учитель. А Учитель не предложил ему ни новых правил, ни нового знания, ни новой морали. Он предложил ему Царство. И юноша понял всё. И, грустный, отошёл в сторону. Впрочем, так было честнее. Он, этот юноша, никого не предал и ни от чего не отрёкся. А Иисус лишь сказал ему вслед о богатом, которому трудно войти в Царство.

В сегодняшнем чтении апостол Иоанн предлагает нам критерии определения истинности и приемлемости того или иного учения или высказывания, касающегося отношений человека и Бога. Первый критерий даётся в стихе 24: «Что вы слышали от начала, то и да пребывает в вас; если пребудет в вас то, что вы слышали от начала, то и вы пребудете в Сыне и в Отце». Иначе говоря, первое условие пребывания в общении с Богом — это верность евангельскому учению. Но есть и второй критерий, о котором Иоанн говорит в 27 стихе — помазание. Что это? В иудейской терминологии помазание было внешним знаком избрания и благословения Божия. Вероятно, здесь под помазанием подразумевается не только благословение, но и живое присутствие Святого Духа в сердце — не случайно это «живое» помазание, как говорит Иоанн, «учит нас всему». Итак, первый критерий — евангельское учение, второй — наши живые отношения с Богом. На пересечении этих критериев — учение Церкви, которое создано именно на основе Писания и живого опыта отношений с Богом.

Сегодняшнее евангельское чтение посвящено столкновению Иисуса со злом — одержимостью и болезнью. Мир был сотворен Богом премудро и совершенно, в нем не было места смерти и болезням. Книга Откровения говорит, что в конце времен смерть и болезнь будут побеждены. Сегодняшний отрывок повествует о начале этой битвы. Мы видим, что Иисус не остается безучастным к участи страдающих людей, но побеждает болезнь и освобождает человека от власти темных сил.

Царство Божие и зло несовместимы. Этим исключается всякая апология смерти и болезни как некоего блага, которое Бог наводит на людей для их исправления. Бог попускает существование зла как последствия общечеловеческой греховности, но не творит зло, а побеждает его. В этой победе должны участвовать и мы, если хотим быть соработниками Христа. Болезнь и несвобода людей — задача и для нас. Мы должны «побеждать зло добром» — облегчать страдания ближних, освобождаться самим от власти греха и освобождать от нее мир.

Что стоит за описанием сказочного сада, где растут невиданные плоды, где текут великие реки, где птицы и звери склоняют голову перед человеком и принимают от него новые имена, признавая его власть над всей землей? Человеческий язык может рассказать о рае только символами, рисуя картину гармонии и радостной тишины природы, которая знает, что сотворена ради человека. Пожалуй, именно гармония — ключевое слово в этой картине: ничто еще не омрачает отношений между мужчиной и женщиной, которые еще не разучились любить, ничто не стоит между человеком и плодами Эдема — Бог и человек еще живут в одном саду, открытые друг для друга, а ведь это и есть — рай.

Традиционная письменность мудрых невысоко ставит веселье и смех. И всё же в поисках смысла жизни Екклесиаст решил попробовать и этот путь, но, как видно, без особого успеха (ст. 1 – 2). Возможно, поняв всю бесполезность служебной суеты, он действительно хотел забыться в шумном веселии, но склонный к размышлениям и к беспощадному анализу ум, как видно, не позволил ему целиком погрузиться в то, что представлялось пустым и бессмысленным.

По-видимому, Екклесиаст был не из тех, кто видит разрешение мировоззренческих проблем в том, чтобы не задаваться вопросами, мешающими наслаждаться жизнью. Желая, как видно, испытать всё, он даже попробовал найти утешение в вине, но, поскольку речь шла не о стремлении забыться, а о своего рода эксперименте, вино, как и следовало ожидать, не только не решило никаких проблем, но даже не позволило забыть о них (ст. 3). И тогда попытки забыть о проблемах сменились попытками их разрешения. Если ничего нельзя изменить в большом мире, то, быть может, возможно обустроить хотя бы свой собственный дом, создать свой собственный мир, устроенный разумно и в соответствии с Торой?

Мало у кого были такие возможности обустроить свой собственный дом, как у Екклесиаста, и он, как видно, отнюдь ими не пренебрегал: дом получился таким, каким хозяин хотел его видеть, и в какой-то момент ему показалось, что долгие поиски смысла жизни увенчались успехом (ст. 4 – 10). Но иллюзия счастья продлилась недолго, очень скоро наступило отрезвление (ст. 11). Всякий человек смертен, и мудрый, при всей своей мудрости, умирает так же, как и глупец (ст. 12 – 16).

Такой пессимизм станет вполне понятен, если вспомнить, что представление о посмертной участи в раннем иудаизме не очень отличалось от того, что было у соседних народов: жизнь каждого оканчивалась в мире теней, который по-еврейски называется «шеол», где все равны потому, что каждый обращается в тень, влачащую существование, которое уже нельзя назвать жизнью. Мёртвые не помнят о мире живых, у них не сохраняется памяти даже о собственной жизни, а живые быстро забывают прошедшие поколения и их дела. Единственной надеждой была надежда на воскресение и на мессианское Царство, но мессианская перспектива во времена Екклесиаста казалась слишком далёкой, чтобы всерьёз на неё надеяться. Шеол же отнюдь не воодушевлял. Неудивительно, что жизнь, терявшая всякий смысл и всякую перспективу, казалась Екклесиасту ненавистной (ст. 17).

И дело не только в том, что, уходя в шеол, человек оставляет плоды своего труда на произвол судьбы: ведь неизвестно, как распорядятся наследники умершего доставшимся им наследством (ст. 18 – 21). Дело, прежде всего, в том, что, как открылось Екклесиасту, даже та радость, которую получает человек, наслаждаясь плодами своего труда, в сущности, от него не зависит. Сам труд приносит лишь утомление и беспокойство, а радость даёт Бог, и только от Него зависит, сможет ли человек получить наслаждение от своего труда (ст. 22 – 26).