Мысли вслух на16 Января 2025

Даже Иову, готовому принимать от Бога всё, было нелегко удержаться в первоначальном состоянии душевного равновесия. В его монологе выражено отчаяние, он больше не хочет жить и признаётся, что его постигло всё то, чего он опасался. У Иова нет неприятия Бога, но есть неприятие мира, Им созданного, и сильное желание отказаться от дарованной Богом жизни. Нежелание жить, в сущности, тоже бунт против Творца. Можно вспомнить, что для Ивана Карамазова, поначалу уверявшего, что он не против Бога, а против созданного Им мира, «почтительное возвращение билета» было не чем иным, как формой отвержения Творца. Вот только Иов, в отличие от подобных Ивану Карамазову теоретиков, шёл не от игры интеллекта, а от боли.

Трудно осуждать страдающего человека, понятны его чувства. Друзья, пришедшие к Иову накануне, начали с того, что стали скорбеть, сидя рядом с ним. Ещё не прозвучали слова апостола «плачьте с плачущими» (Рим. 12:15), но поступают друзья поначалу согласно этому совету, хоть в какой-то мере разделяя переживания Иова.

Многое можно возразить человеку, озвучивающему неверные мысли, но если он не просто говорит, а кричит от невыносимой боли, то не стоит его отстранённо поучать, не замечая его страданий. Не годится здоровому величаться над больным, а сытому над голодным.

Лепта вдовы - это один из сильнейших образов Евангелия. Это исполнение закона в любых обстоятельствах. Вдова, отдающая все свои деньги, все, на что можно купить еду, в душе своей не рассчитывает на воздаяние от Бога. Она не зависима в своих отношениях с Богом от своего благополучия и достатка. Эта свобода в отношениях с Богом является частью смирения. Это отношения свободы и стояния перед Богом, Который заботится о каждом. Мы не умеем замечать того, сколько и как Бог совершает для нас. Его забота и любовь незаметны. Но они всегда с нами. Искушения же, с которыми мы сталкиваемся, это только упражнения для нашего сердца и духа. Это упражнения смирения и верности пути христианина и страданиям Христа. Но ничего не будет нам, если наша верность Христу будет каждый день подкрепляться молитвой и стремлением сердца к совершению дел, угодных Богу.

В сегодняшнем чтении из послания к Евреям как-то очень коснулись сердца слова «доколе можно говорить »ныне«». Пока ещё есть время, пока не настала Вечность... Ведь мы всё время думаем, что у нас есть время, а точнее, даже и не думаем — мы живём так, как будто оно у нас есть. А ведь у нас времени нет — оно есть только у Бога. Время, как и Вечность, принадлежит Ему. И никто не знает, когда закончится время для нас. И настанет — вечность, та вечность, которую мы создавали за время своей земной жизни в своих отношениях с Богом... Ведь выбор вечности зависит от нас — но только пока мы внутри времени.

Расставание с народом Христа и Его учеников было похоже на бегство. К чему такая спешка? В Евангелии от Иоанна (6:14-15) есть ответ на этот вопрос. Люди просто хотели объявить Иисуса царем, поступить с Ним, как с выдающимся человеком. Действия народа совершенно понятны: они ведь не знали, Кто такой Иисус. Иного отношения можно было бы ожидать от тех, кто делил с Иисусом хлеб, кров и все тяготы нелёгкой жизни странствующего проповедника. Но, как ни странно, вера апостолов была весьма слаба, особенно, если Иисуса не было рядом.

Отпустив учеников и народ, Иисус взошел на гору помолиться. Спустя несколько часов, Он увидел посреди моря учеников в лодке, безуспешно пытающихся преодолеть встречный ветер. Насколько беспомощными оказываемся мы без Христа! Желанию Господа быть рядом со Своими не могут помешать никакие стихии. Ученики не звали Его, но в Нем нуждались. Однако появление идущего по воде Иисуса вызвало лишь страх и удивление. Такого от Него они не ожидали. Марк объясняет такую реакцию учеников окамененностью их сердец.

Как только Иисус с апостолами прибыл в землю Геннисаретскую, к Нему хлынули толпы нуждающихся в исцелении людей. К таким чудесам апостолы привыкли и уже не удивлялись.

Мы удивляемся чуду, когда оно превосходит наше понимание окружающего мира или того, кто творит чудо. Мы, возможно, мало знаем Бога, если Его действия неожиданны для нас, или на Его дела мы реагируем вопросом: «А как Он это сделал?» Ведь все, что делает Бог — чудесно.

В рассказе о войне царей главное внимание читателя привлекает, конечно же, фигура Мелхиседека. Между тем, он интересен ещё и в том смысле, что позволяет лучше понять ту ситуацию, которая складывалась в Палестине во времена Авраама. Единой власти тогда на этой территории не было, а войны между небольшими городами-государствами, находившимися, в основном, в Галилее и в долине Иордана, были обычным делом. В такие войны нередко оказывались втянутыми и племена, жившие на прилегающих землях. Так случилось и с Лотом: поселившись в окрестностях Содома (Быт 13:12), он попал в плен вместе с жителями потерпевшего поражение в войне города (ст. 11 – 12). Аврааму пришлось вызволять попавшего в беду родственника, что он и сделал, напав ночью на лагерь победителей (ст. 14 – 16). А Мелхиседек, как было принято в те времена, благословил возвращавшегося победителя (ст. 17 – 20). Кем же был Мелхиседек? В тексте рассказа он назван «священником», но соответствующее еврейское слово стало обозначать священника лишь гораздо позже, после Исхода, а во времена Патриархов оно обозначало не священника, а пророка. К тому же, речь идёт здесь о боге, который не имеет никакого отношения к Богу Авраама. Хотя он и назван в русском тексте «Богом Всевышним», его еврейское имя («Эль-Эльон») встречается только в этом рассказе, и сам Авраам никогда не называл Своего Бога таким именем. Мелхиседек, очевидно, служил не Богу Авраама. И всё же его бог был не обычным ваалом, из тех, которые во множестве встречались в древности и в Палестине, и в других ближневосточных землях. Судя по тому, что его называли «владыкой неба и земли», он не был простым покровителем города или области, какими были ваалы. Он был, вероятно, небесным богом наподобие греческого Зевса или римского Юпитера, и в его почитании отражались слабые отблески древнего, уже почти полностью исчезнувшего единобожия. И вот теперь этот пророк небесного бога благословляет Авраама, и его благословение наполняется смыслом, о котором, быть может, сам Мелхиседек и не думал, смыслом, который в полноте раскроется гораздо позже, когда во Христе возможность общения с Богом Авраама откроется каждому, а на смену смутным предчувствиям язычества придёт ясность подлинного богообщения.

Первыми словами Иова стали слова проклятия. Он проклинает день своего рождения (ст. 3 – 10). Конечно, первое, что могло бы прийти в голову: Иов просто устал, устал от страданий, которые обрушивались на него с ужасающей регулярностью всё последнее время. Именно поэтому он мечтает о шеоле, о мире теней, где все равны и где прекращаются все страдания (ст. 11 – 19). Для адекватного восприятия этих жалоб важно помнить, что у евреев в древности не было представления о загробном воздаянии в том его виде, который получил столь широкое распространение в христианской среде, начиная с эпохи раннего Средневековья, когда формировались ставшие впоследствии традиционными представления о рае и об аде.

Иудаизм послепленной эпохи, когда была написана Книга Иова, знал лишь учение о последнем Суде, о всеобщем воскресении в день Суда и о мессианском Царстве, которое должно было наступить в день пришествия Мессии, который в сознании верующих евреев той эпохи был уже неотделим от дня Суда и всеобщего воскресения. Посмертие же, как считалось, было для всех одинаковым, человек после смерти превращался в тень и уходил в шеол, который и был обиталищем теней. Смерть уравнивала всех, а воздаяние могло наступить не раньше дня Суда и всеобщего воскресения.

Но Иову нечего было терять, и он был готов к тому, чтобы уйти в мир теней. И всё же дело обстояло не так просто. Для Иова самым страшным, как видимо, оказывается не то, что он страдает, а безысходность этих страданий, их полная немотивированность и вызванный этой немотивированностью тупик (ст. 20 – 23). Праведник не заслуживал страдания, и у Иова были все основания недоумевать; но страшнее всего было то, что, не зная, в чём он виноват, Иов не мог сделать ничего для изменения ситуации. Его религия связывала страдания с греховностью и нечестием, с тем, что для Иова было страшнее любых страданий. Ему казалось, что Бог наказывает его так, как наказывают за их грехи нечестивцев, что он сам стал для Бога нечестивцем, а хуже такого поворота событий не могло быть ничего (ст. 24 – 26). Но самым страшным было то, что религиозность Иова ничем не могла ему помочь. Он приносил очистительные жертвы даже тогда, когда мог предполагать грех там, где его, вполне возможно, и не было вовсе; но теперь он не понимал, в чём он должен раскаиваться и от чего очищаться.