Мысли вслух на6 Февраля 2025

Завершая сотворение мира, Бог смотрит на Своё творение и любуется им. Конечно, этот образ можно было бы понять и совершенно буквально. В самом деле, мир, ещё не испорченный грехопадением, должен был быть прекрасен, он был действительно совершенным творением. И если всякому мастеру радостно смотреть на сделанную им красивую вещь, которая ему действительно удалась, удивительно ли, что Бог любуется созданным Им миром и радуется Своему творению? Но есть и иное, на что указывает смысл еврейского слова, в Синодальном переводе передаваемого словом «хорошо». В еврейском оригинале здесь присутствует понятие законченности, завершённости и осмысленности. Мир хорош тогда, когда всё в нём имеет свой смысл и свою цель. Бессмысленный и никому не нужный природный или исторический круговорот с точки зрения авторов библейских книг приходится считать скорее проклятием, чем благословением. Таким — бесцельным и бессмысленным — мир быть не должен, Бог его таким не задумывал и не творил. Конечно, никакая воля, даже противостоящая Богу, не хочет, чтобы существование мира было бесцельным и бессмысленным. Просто у тех, для кого человек — лишь пища, нет намерений раскрывать перед своими жертвами цель и смысл существования мира, каким они эту цель и этот смысл видят. А Бог не считает нужным скрывать от человека ничего. Он прямо говорит нам о том, что Он сотворил мир не просто так. И приглашает нас участвовать в осуществлении Своих планов и замыслов. Свободно, сознательно и ответственно.

На первый взгляд может показаться, что эпизод с бедной вдовой, пожертвовавшей на Храм последнее, что она имела, не имеет прямого отношения к словам Иисуса о фарисеях, словах достаточно жёстких, чтобы заставить задуматься любого. Но при ближайшем рассмотрении всё оказывается не так просто. Что означает готовность человека отдать Богу последнее? Практическое признание того факта, что Бог для него важнее всего? Да, конечно, и это тоже. Но и другое: готовность отдать всё предполагает ещё и полноту доверия к Тому, Кому отдаёшь всё. Поступая так, человек как бы говорит Богу: вот всё, что у меня есть, я отдаю это Тебе; я не знаю, что будет дальше, и отдаю себя в Твои руки; я доверяю Тебе и уверен, что Ты меня не оставишь. Едва ли так мог обратиться к Богу фарисей, «поедающий дома вдов». И дело не в том, что фарисей этот нарушал закон. И даже не в том, что, будучи прав по закону, он мог быть не прав с точки зрения того милосердия, которое мог бы проявить, но не проявил. Здесь страшно другое: страсть к стяжательству, к тому накоплению имущества, которое, если оно становится самоцелью, явно свидетельствует о практическом недоверии к Богу, хотя бы внешне человек и оставался очень религиозным, какими были все фарисеи. Ведь дорогу в Царство открывает не религия, а Спаситель. И помочь идти туда может лишь доверие к Нему и к Богу, а не религиозность сама по себе.

Миссия учеников была связана в первую очередь не с проповедью как таковой, а с теми явлениями силы Царства, которые были понятны всем и без слов. В древности ведь и язычники, и яхвисты куда больше внимания обращали на реальные проявления силы, чем на слова и на объяснения, не говоря уже об абстрактных теориях. Конечно, случались и исключения: интеллектуалы были если не во все времена, то почти во все, и они всегда доверяли красивой концепции и яркой теории больше, чем практике.

Так было и у язычников, и у евреев, и Академия Платона в этом смысле не отличалась от академий еврейских, где преподавали учёные раввины и толкователи Торы. Своих учеников, однако, Иисус направил не в богословские академии, а к обычным людям, которые, как и в старые времена, больше верили явлениям силы, чем красивым словам.

Конечно, не всегда такая вера была гарантией духовной доброкачественности опыта: сила ведь сама по себе амбивалентна, она может быть связана как с действием Божьим, так и с действием тех тварных сил, которые Богу не только не послушны, но и прямо Ему противостоят. И всё же Царство было именно явлением силы в первую очередь — а потом уже явлением любви. Разумеется, изнутри Царства всё выглядит наоборот: вначале отношения любви, связывающие жителей Царства между собой и с Богом, а уже потом, как производное от этих отношений, — сила, меняющая мироздание.

Извне Царства, из падшего мира, однако, именно сила кажется главной характеристикой Царства. Любовь падший мир знает очень мало и отчасти, а силу — очень хорошо. К тому же силу этот мир уважает, а к любви относится в лучшем случае снисходительно, в худшем же — презрительно. Вот поэтому реальность Царства, которое, по слову Спасителя, «приблизилось», для начала лучше всего было продемонстрировать именно через явления силы. Это был, конечно, лишь первый шаг, за которым последовали другие, но шаг совершенно необходимый.

После Пасхальной трапезы Иисус с учениками пошел в селение Гефсимания. Там Он попросил учеников подождать, пока Он помолится. Иисус часто уединялся на молитву, но сейчас поддержать Его Он взял самых близких Ему учеников: Петра, Иакова и Иоанна. На горе Преображения они стали свидетелями Божественной славы Учителя (Мк 9:3-8). На этот раз им открывается в полноте человеческая природа Спасителя, впервые перед ними предстает Учитель, нуждающийся в обычной человеческой поддержке. Но они не в состоянии были оказать ее: дремота сковала их.

Иисус знал, что Его ждет. Час Его приближался, и все человеческое восстало против. Пав на колени, Он молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей. Навсегда останется загадкой тяжесть пережитой Спасителем борьбы между человеческими чувствами и Божественной волей. «Но не чего Я хочу, а чего Ты», — смог выговорить Иисус. Возвратясь к троим ученикам, Он находит их спящими и говорит: "Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна". Отойдя от учеников, Он опять молился, произнося те же слова, пока любовь к Отцу не укрепила Его.

Далее Евангелие повествует о том, как один из двенадцати поцелуем предал Учителя, о том, как со словами «но да сбудутся Писания» Иисус отдал Себя в руки воинов, пришедших арестовать Его, и как в полной растерянности все ученики бежали. Но каким-то особенным образом доносятся до нас слова Христа, сказанные и нам: «Бодрствуйте и молитесь, дух бодр, плоть же немощна». Только бодрствуя и молясь, мы сможем, преодолев все наши страхи перед будущим, перед непонятным, вместе со Христом сказать нашему Небесному Отцу: «Но не чего я хочу, а чего Ты».

Понять систему разведения скота и селекции в древние времена для современного человека непросто. Коротко говоря, Иаков использует известные ему приемы, чтобы его скот был нужного цвета. И так добивается большого стада и, следовательно, богатства. Это благосостояние становится для внешних людей признаком особой милости неизвестного Бога к Иакову, по непонятной причине. Это же становится стимулом к недовольству, зависти и ненависти. И постепенно уже невозможно отделить, что вызывает большую неприязнь: сам Иаков, его богатство, его умения или его Бог.

По-видимому, из трёх друзей Иова именно Элифаз понял, какую опасность представляют для традиционного религиозного мировоззрения слова Иова о том, что никакой награды праведнику и никакого наказания нечестивому ни при жизни, ни после смерти ожидать не приходится. И реакция его на слова Иова оказалась парадоксальной. С одной стороны, он выдвигает аргумент, который, в сущности, должен был бы подтвердить худшие опасения его друга. Он говорит Иову: какое дело Богу до твоей праведности? Какая Ему разница, праведен ты или грешен? Твоя праведность тебе на пользу, а твои грехи — это твои проблемы, никому, кроме тебя, от них хуже не будет. И почему Бог должен отвечать на твои вопросы и судиться с тобой, как человек (ст. 2 – 4)?

Говоря так, Элифаз, в сущности, подтверждает именно то, чего так боялся Иов: Богу нет никакого дела до мира людей, до их проблем, их праведности и их грехов. Но тут же, как бы спохватываясь, Элифаз начинает обвинять Иова во всех грехах, подразумевая, что постигшие его беды были наказанием за нечестие (ст. 5 – 11). Сказав, что Богу нет дела до праведности или греховности Иова, Элифаз тут же, противореча себе, утверждает, что именно такой взгляд на Бога стал причиной гибели допотопного человечества (ст. 12 – 18). По-видимому, его утверждение о том, что Богу нет дела до праведности или греховности Иова, было лишь первой, непосредственной реакцией на слова Иова, слова, так напугавшие Элифаза, что он ухватился за первый попавшийся под руку аргумент, не задумываясь всерьёз о его смысле и о следствиях, которые из него вытекают.

На самом же деле Элифаз, как видно, вовсе не считает, что Бог слишком далёк от человека, чтобы интересоваться его праведностью или греховностью. Будь это иначе, он не стал бы обращаться к Иову с призывом оставить беззаконие, очиститься и снова обратиться к Богу с тем, чтобы восстановить разрушенные грехом отношения (ст. 19 – 30). Элифаз, кажется, не замечает, что, обращаясь к Иову с таким призывом, он, в сущности, ломится в открытую дверь: ведь Иов и сам ничего не хочет так, как найти живого Бога, встретиться с Ним лицом к лицу и у Него получить ответ на все вопросы. Возможно, это недоразумение связано с разным опытом богообщения и с теми различиями в представлениях о Боге, которые были у Иова и у Элифаза. Элифазу, по-видимому, пока ещё хватало Бога религии и опыта, обретённого в религиозных рамках. Иову же эти рамки стали уже тесны.