Мысли вслух на8 Февраля 2025

Суббота — это день, посвященный Богу, день, в который заповедано не делать никакого своего дела, а делать только дела Божии. Что такое свое дело? Ну, например, работа. А что такое дело Божие, то есть дело, угодное Богу? Для ответа на этот вопрос нужно или прямо спросить у Него Самого, или хорошо знать, какой Он. Конечно, проще не работать и вообще запрещать то, что похоже на работу. Фарисейская интерпретация закона шла именно этим путем, поэтому Иисуса все время обвиняли в нарушении заповеди субботы за Его исцеления. А Он пытается обратить людей к живому Богу, Его вопрос означает: люди, каков ваш Бог? Он благ или зол? В чем Его воля — в спасении или погибели? Знаете ли вы вашего Бога? Эти же вопросы обращены и к нам. Фарисеи в ответ смолчали. А что ответим мы?

«Сие напоминай, заклиная пред Господом не вступать в словопрения, что нимало не служит к пользе, а к расстройству слушающих». Наверное, это важнейшее правило церковного здоровья, здоровья людей, склонных к активной внутрицерковной жизни или просто людей активных в отношении своей духовности. Обратимся к духовным дневникам одного из крупнейших богословов XX века протопресвитера Александра Шмемана. «… какая путаница, даже тьма в этих молодых головах, как убита непосредственная нравственная реакция, какой сумбур создала в мире, в душе, в культуре всевозможная «интеллигенция». Бесконечная гордыня всего этого. Гордыня и пошлость. Иссскуственная взволнованность псевдопроблемами, гордость псевдосознанием, важность пустоты. И теперь этот злосчастный «академизм», «проблематика», возможность каждому возомнить себя чем-то. И вера в «обсуждения», «выяснения », «коммуникации». Ни один человек в мире не обогатился обсуждениями. Только встречей с реальностью, с правдой, добром, красотой. <...> Поэтому по мере приближения к «реальности» все меньше нужно слов. В вечности уже только: «Свят, свят, свят…» Только слова хвалы и благодарения, моление, белизна полноты и радости. Поэтому и слова только те подлинны и нужны, которые не о реальности («обсуждение»), а сами – реальность: ее символ, присутствие, явление, таинство. Слово Божие. Молитва. Искусство»(«Дневники», М., 2005, с.21, 22). В той же книге, уже много позже, он вспоминает краем уха слышанный разговор двух женщин. Они спорили сколько умершие с нами остаются: сорок дней или не сорок. «Ведь Церковь учит…» "Зачем это?" – просто спрашивает отец Александр. И это самое страшное, когда мы тратим время на «споры о вере». Все это лишь жалкая пародия на брань о Духе. Так зачем предаваться ей? Будем искать среди людей близких не по убеждениям, а по тому, как показано нам Господом в притче о милосердном самарянине.

Вполне понятно, как может быть жертвой Богу хвала — молитва прославления. Кстати, и это не всегда было очевидно, но в христианской культуре это уже довольно ясно. Ещё понятнее, что Бог приемлет как жертву благотворение — добрые дела. Но вот общительность как жертва Богу? Забавно. А мне-то казалось, язык без костей — скорее недостаток... А об этом ли апостол Павел? Наверное, нет. Речь не о разговорчивости, а об общительности. Скорее всего, в данном контексте речь идёт об открытости, готовности выслушать другого, принять, поговорить, потратить своё время и свои душевные силы. И вот тогда становится несколько понятнее, почему Павел включает общительность в число угодных Богу жертв.

В ситуации, приведшей к распятию Иисуса, самым для нас пугающим оказывается, быть может, именно то, что оно произошло довольно обыденным образом. Обыденным в том смысле, что распяли Христа не какие-то ужасные злодеи или служители дьявола ради неких таинственных, им одним известных целей, а самые обычные люди, которыми двигали самые обычные, человеческие побуждения и интересы. Будь всё иначе, мы могли бы чувствовать себя непричастными к смерти Спасителя; но оказывается, что в принципе любой из нас мог бы оказаться к ней причастным, сделай мы неверный выбор в той или иной, вполне конкретной, жизненной ситуации. Что двигало теми, кто хотел избавиться от Иисуса? Для одних, как, к примеру, для некоторой части фарисейского братства, Он был разрушителем религиозных устоев и традиций и уже поэтому заслуживал смерти. Для других (для храмовой верхушки, к примеру) Он был угрозой национальному спокойствию и благополучию, а если так, пусть Он умрёт ради народного блага и спокойствия (Ин 11:50). А для Понтия Пилата Он был всего лишь угрозой его личному благополучию и карьере: какой смысл «ссориться с народом», если проще сделать так, как требует орущая толпа, и тем самым эту толпу успокоить (ст.5–15)? Да и представители Храма здесь, дело может дойти до Рима, а тогда, пожалуй, от обвинений так просто не отмоешься (Ин 19:12)… Все эти мотивы и соображения двигали людьми во все времена, здесь нет ничего нового. Но в ситуации, когда приходится выбирать между Христом и чем-то, что Его заслоняет, эти человеческие мотивы и соображения становятся самым настоящим орудием дьявола, и действует это орудие тем эффективнее, чем оно незаметней. И особенно опасным оно становится, когда речь заходит не о простом человеческом эгоизме, а о таких высоких, хотя и несколько абстрактных понятиях, как «народное благо» или «религиозная традиция». Конечно, ни забота о народном благе, ни сохранение религиозной традиции сами по себе не плохи. Беда случается, когда они выходят на первый план, становясь самоцелью. Стоит только поставить народное благо впереди Бога и Христа, как теряется и то, и другое (судьба Иудеи и Иерусалима в 70 г. н.э. — яркое тому свидетельство). И религиозность не сохранить, сделав её единственной целью — она духовно выродится и умрёт. Но самым страшным оказывается даже не гибель религии и не социальная катастрофа. Самым страшным оказывается то, что этому предшествует: отказ от Бога и от Христа. Тот самый отказ, который и обрекает Спасителя на крест.

В результате договора с Лаваном, Иаков получает, наконец, долгожданную возможность жить самостоятельно. Договор заключается в очень непростой для обеих сторон ситуации. Иаков уходит тайком и уводит с собой всю семью и все, что имел. Лаван возмущен его уходом и тем, что он забрал с собой идолов. Только абсолютная уверенность Иакова в том, что на нем нет вины за кражу и его готовность покарать любого из членов своей семьи за преступление, убеждает тестя в том, что Иаков не виновен. Сила на стороне Лавана, но он предупрежден Богом. Благодаря этому вмешательству, обе стороны заключают договор о разделении границ и о правилах взаимного поведения. Показательно, что язычник Лаван, определяя, как Иаков должен вести себя по отношению к своей семье, произносит слова, которые для него, в общем, имеют мало смысла, но очень важны для Иакова: "Да надзирает Господь надо мною и над тобою, когда мы скроемся друг от друга". Человек вновь признается, что существует Тот, кто выше и главнее в мире. Надзор, действительный для каждого человека, но невидимый и незаметный, становится основой для построения новых взаимоотношений между человеком и Богом.

Как бы отвечая на сомнения Иова, Билдад вновь напоминает ему, что пути Божии неисповедимы, а чистых перед Ним нет (ст. 1 – 6). Такой ответ, как нетрудно догадаться, лишь подливал масла в огонь сомнений и терзаний, мучавших Иова. Он хотел ответов, хотел той определённости, которая была у него прежде и которую теперь он утратил; ответ же Билдада лишь усиливал неопределённость. Конечно, человеку религиозному такая неопределённость нередко даже импонирует. Это неудивительно: ведь религиозное сознание всегда в известной степени абстрактно. Бог религии — это обычно не живой Бог, а схема, абстракция, умозрение. Религиозность родилась не из опыта откровения, а из умозрения, в основе её лежит не столько богообщение, сколько теология.

Конечно, и опыт откровения нередко облекался в религиозные формы, но он всё же всегда оставался в известном смысле чужд религии. Для человека, ищущего встречи с живым Богом, непостижимость Бога составляет главную проблему: ведь до тех пор, пока Бог Сам не перебросит мост через ту пропасть, которая отделяет Его от человека, никакое богообщение будет невозможно. Для человека же религиозного такая непостижимость проблемы отнюдь не составляет. Наоборот, она даже оставляет известный простор для размышлений о Боге, для предположений, догадок, богословских концепций. Религия, конечно, тоже предполагает отношения с Богом, но на безопасном расстоянии, с которого Бога разглядеть почти невозможно. Потому-то религиозность и предполагает известную умозрительность и условность образа Бога: религия редко выводит человека на прямое богообщение.

И религиозный человек поэтому внутренне готов смириться с тем, что он будет знать о Боге меньше, чем мог бы. В обмен на отказ от сближения с Богом религия даёт ему известные гарантии безопасности при условии соблюдения определённых норм и правил, которые позволят поддерживать отношения с Богом на безопасном расстоянии. Но в таком случае религиозному человеку, конечно, уже не приходится претендовать на знание путей Божиих. И Билдад, повторяя всем известные слова о неисповедимости путей Божиих, в сущности, предлагает Иову отказаться от богоискательства и ограничиться тем, что может дать ему религия.