Мысли вслух на24 Марта 2025

Иногда при чтении Библии можно подумать, что Бог принимает Свои решения так же, как это делают люди: вначале задумывает наказать человека или целый народ, а затем иногда, в зависимости от обстоятельств, жалеет и передумывает, меняя Своё решение. Когда дело касается людей, в таком алгоритме принятия решения нет ничего удивительного: человек может чего-то не знать, или переоценить те или иные факты, или просто признать свою ошибку и изменить ошибочное решение на то, которое теперь ему кажется правильным.

Но ведь Бог не человек! В чём же дело? Чего Он может не учесть, принимая решение? Есть ли что-то, что может заставить Его передумать?

Наверное, только одно: решения людей. Это может показаться невероятным, но, кажется, так и есть: Бог может изменить некоторые Свои решения в зависимости от выбора, сделанного отдельным человеком или целым народом. Ведь Он действительно дал нам свободу и относится к ней совершенно серьёзно. И если мы от всего сердца о чём-нибудь Его попросим, даже если речь идёт о прощении совершённых нами грехов, Он не оставит это без внимания.

И тогда в Его решениях возможны любые изменения. Ведь Он не хочет, чтобы грешники погибали из-за своих грехов, Его задача — не наказывать, а спасать. Иногда он может предоставить отдельного человека или целый народ своей судьбе, если Его не хотят видеть и впускать в свою жизнь: ведь насильно, как известно, мил не будешь. Но, как видно, достаточно одного обращения и раскаяния, чтобы Он снова вмешался. И тогда нависшее над народом бедствие может исчезнуть, как дым. И народ получает шанс на спасение и на новую жизнь.

Завет с Ноем ознаменовался ещё одним, достаточно важным, нововведением: человеку отныне было разрешено есть мясо. Может быть, конечно, люди ели его и раньше, но теперь это было Богом благословлено. Правда, с одной оговоркой: мясо есть можно, но без крови, потому что в крови душа. Что тут имеется в виду?

Душа в Библии — не структура, не что-то статичное; она — скорее процесс, динамика, поток жизни, который современный философ скорее всего назвал бы экзистенцией. Такая же душа, судя по библейскому свидетельству, есть и у животных, у них она в крови.

Оно и понятно: кровь — субстанция жизни, её символ, по крайней мере, если говорить о жизни природной. Жизнь принадлежит Богу, её не может присвоить себе ни один человек — она не мясо, которое теперь даётся человеку в пищу так же, как при сотворении ему были даны в пищу злаки и плоды. Мясо — человеку, жизнь, вместилищем которой это мясо было, — Богу. Ещё интереснее — и печальнее — с человеком: его душа, поток его жизни тоже теперь связан с кровью.

Прежде, до падения, он был связан с тем «дыханием жизни», которое Бог дал человеку при сотворении, и в этом была уникальность человека: его жизнь, сам процесс его существования определялся Богом через «дыхание жизни» непосредственно. Теперь всё изменилось: жизнь человека перешла в кровь, как у любого животного. Человек сам стал в известном смысле животным, его существование теперь определяется не Богом, не «дыханием жизни», а природой, теми природными процессами, которые протекают в его теле.

Соответственно, о непосредственном направлении жизни человека Богом теперь остаётся только мечтать: телесность человека при падении изменилась так, чтобы человек мог существовать в полуавтономном режиме, подобно всем животным, на которых он стал теперь похож. Теперь, чтобы хоть немного приблизиться к прежнему, до падения, состоянию, человеку приходится прилагать усилия к тому, чтобы Бог снова начал определять его жизнь через то «дыхание жизни», которое после падения человек порой едва в себе замечает и о котором почти не помнит.

Человек остался существом духовно-природным, но если до падения его естественным состоянием была жизнь духовная, так, что дух в нём определял жизнь и деятельность его природы, то теперь его естественным состоянием стало состояние природное, так, что природа теперь определяет границы существования и проявления его духа. Таковы плоды грехопадения, с которыми приходится мириться даже праведнику, каким был Ной.

То, что это правда, несомненно: каждый может вспомнить о своих отношениях с ближайшими родственниками. А вот почему это так? Может быть, потому что мы ожидаем, что пророк — это что-то необычное, почти сверхчеловек, а Бог дает дар пророчества совершенно обычным людям. Если мы не знаем такого человека близко, то он для нас необычный и мы готовы принять его за пророка, а в близком человеке — что же в нем необычного? Вот мы с легкостью и принимаем за пророчества разнообразные идеи, пришедшие со стороны, а своих пророков, всяких там Вернадских, Вавиловых, Солженицыных — осмеиваем, гноим в лагерях, высылаем из страны. Ведь абсолютный слух — это тоже дар, но он совсем не зависит от того, принимаем мы его или нет, а пророчество, если оно не услышано, то как будто и не существует. Ну и хорошо, а то пророк редко говорит приятные нам вещи!

А теперь главный вопрос: что же нам с этим делать? Ответ надо искать в Евангелии. Мы призваны любить — ближнего и дальнего, видя в нем образ Божий, а значит — тайну, никогда до конца не постижимую. Тогда каждый человек для нас удивителен, и через каждого Бог может сказать что-то очень важное для нас.

Противостояние близится к развязке. Для библейского автора в гибели египетских первенцев и в спасении израильтян совершенно ясно виден «перст Божий», Господь Сам проходит по Египту, поражая и спасая. Нам предоставляется нелегкая задача — как-то соотнести катастрофу с вмешательством Бога в историю, зная, что Он несет жизнь, а не смерть, и в то же время зная, что это Его голос, Его обращение к людям. Не случайно мы вспоминаем о Боге именно в ситуации катастрофы и ужаса.

Бог Израиля — грозный, страшный Бог: Он ведет Свой народ к победе, поражая и наказывая его врагов, а в случае неверности Его гнев оборачивается и против израильтян. Увидеть в этом Боге Бога любви, прощения, самопожертвования — это не просто задача «оправдания Библии», сведения в ней концов с концами, а задача увидеть в этом страшном и прекрасном мире присутствие одновременно Бога-Вседержителя и Бога свободы и любви. Это потребует от нас умения принимать парадоксальную истину, а значит — и собственной внутренней цельности.

Пустыня — не Египет, и народ понял это очень быстро. Первой реакцией было разочарование: лучше вернуться в Египет, там можно было умереть, но, по крайней мере, там была нормальная, более-менее сытая жизнь. Лучше умереть возле котлов с мясом, чем в безводной пустыне — будет, по крайней мере, не так обидно за прожитую жизнь. Это, однако, была ещё не самая серьёзная проблема. Первая реакция на незнакомые и притом экстремальные условия редко бывает адекватной, особенно у большой массы людей.

Ответом Бога на такую реакцию народа были чудеса, которые при желании можно было бы списать на совпадение, но относительно которых было всем понятно, что тут именно чудо, Божье вмешательство, даже если всё выглядит вполне естественно. Надо было дать народу понять, что Бог его не оставляет, что Он сопровождает тех, кого вывел из Египта, даже если самим идущим по пустыне кажется, будто они остались совершенно одни и им не на кого надеяться, кроме своих вождей. Эти уроки были не так уж сложны, хотя недоверие к Богу у народа сохранялось долго. С одной стороны, всякий раз, когда Бог вмешивался, люди вроде бы убеждались: Бог действительно с ними, Он их не бросает.

С другой же, как только критическая ситуация возникала вновь, они как будто забывали о том, что знали и в чём уже имели случай убедиться, вновь впадая в панику и требуя немедленной помощи у Моисея или Аарона. Тут нужна была простая тренировка, которая выработала бы у народа соответствующую реакцию на критическую ситуацию, реакцию, предполагавшую не панику, а немедленное обращение каждого к Богу. Сложнее было другое: научить народ ходить за Богом — буквально, след в след, чётко выполняя то, что велено. История с мясом, оставленным на следующий день, или с манной, которую некоторые вышли собирать в шаббат, говорит сама за себя.

Воля Божия — в данном случае через пророка Божия, через Моисея — озвучена совершенно ясно, и все предшествующие события должны были дать понять, что Бога надо просто слушать и делать то, что сказано, а не пытаться проявлять инициативу там, где она нужна меньше всего. Человеку между тем в падшем состоянии как раз именно это всего труднее — ведь тут надо просто довериться Богу, но довериться безоговорочно, полностью отказавшись контролировать то, что проконтролировать человек всё равно не может.

Бесполезно пытаться смоделировать завтрашний день, и ещё более бессмысленно пытаться предотвратить проблемы, существующие только в рамках придуманной модели, но никак не в реальности. Вот от такого «планирования» отвыкнуть было куда труднее, чем от привычки паниковать по поводу каждой критической ситуации. Бог, однако, всё равно старается народ от этого отучить — иначе ему будет сложно и дойти до обещанной ему земли, и завоевать её, и жить на ней.

Развивая тему избавления от «тела смерти», апостол переходит к теме Царства, без которого такое освобождение невозможно, и к миссии Спасителя, принесшего Царство в мир. Он говорит о Торе, которая теперь, после пришествия в мир Христа, может превратиться из орудия познания греха, орудия смерти, способного убить, в источник той жизни Царства, которой живёт Воскресший. Потому-то и различает Павел Тору греха и смерти, с одной стороны, и Тору «дыхания жизни», с другой (ст. 1 – 2).

Внутренняя Тора, о которой говорили учёные раввины и богословы во времена Павла, должна была, по общему мнению, очистить и освятить верующего, но идеалом был всё же человек, ставший, по общепринятому в ту эпоху определению, «живой Торой». Для Павла же внутренняя Тора, как видно, оказывается связана с тем «телом смерти», от которого и нужно избавиться, а живой Торой является Сам Спаситель, так что всякий другой может стать ею, лишь доверившись Воскресшему и переняв от Него ту полноту жизни Царства, без которой никакая «живая Тора» невозможна. Для Павла «живая Тора» — это Тора Христа и Царства (ст. 14 – 17). А земное служение Спасителя для него становится явлением Царства как живой Торы (ст. 3 – 4). Ведь для того, чтобы стать «живой Торой» и явить ту полноту праведности, о которой говорит здесь апостол, человек должен был полностью освободиться от власти греха, иначе вместо полноты праведности Торы он являл бы миру лишь полноту собственной греховности.

Пронизанная грехом телесность ослабляла действие Торы на сердце человека, и потому полнота Царства оказывалась недоступной даже для тех, кто, по человеческим меркам, являл миру образцы праведности. Из-за этой довлеющей над человеком греховности Богу пришлось приложить особые усилия для того, чтобы явить миру то, на что не был способен падший человек: пример совершенной, безгрешной человечности, вместившей в себя полноту Божию, а значит, и полноту Царства. И теперь каждый, кто решился сказать твёрдое «нет» собственному «телу смерти», имеет как возможность осуществить своё намерение, так и место, где он может найти ту жизнь, которой ему негде искать в нашем, ещё не преображённом, мире (ст. 5 – 10).

Так пример, явленный миру Спасителем, становится уже не просто примером, а реальной силой, меняющей мир и открывающей Царство каждому, кто ищет его и готов идти до конца в своих поисках.