Мысли вслух на5 Апреля 2025

В первохристианской Церкви существовали разные служения, на которые Бог призывал разных людей. Одним из таких служений было служение апостола, или посланника, которое существовало не только в Церкви, но и в других еврейских религиозных братствах евангельской эпохи, по образцу которых и была образована первохристианская Церковь.

Для религиозных братств служение посланников всегда имело особое значение: ведь речь шла о сообществах, лишённых жёсткой структуры, больше напоминавших общинные движения, чем централизованные организации. Посланники играли в таких движениях важную связующую роль: они могли свидетельствовать членам других общин о тех важных событиях (общественных и духовных), которые происходили в их собственной общине. Так осуществлялся в братствах обмен духовным и жизненным опытом, без которого братство, как единое целое, не могло существовать.

В Церкви же роль апостола-посланника имела особое значение: ведь она держалась в первую очередь на благой вести и на свидетельстве. Церковь не была религиозной организацией, которую, как это бывает обычно в религиозных организациях, связывал бы единый ритуал или единое вероучение. Конечно, большинство членов первохристианской Церкви было связано с Синагогой, но и Синагога в этом отношении не была единой, тем более, что в Церковь входили не только евреи, но и интересовавшиеся иудаизмом, хотя и не принимавшие его полностью, недавние язычники, которым иудейский ритуал не был так близок и органичен, как самим евреям.

Первохристианскую Церковь соединяла лишь вера в Иисуса, как в обещанного Богом Мессию, Которого Бог воскресил из мёртвых, и в то Царство, которое этот воскресший Мессия принёс в мир и к которому каждый, верящий воскресшему Иисусу и вверяющий Ему свою жизнь, может приобщиться. Тут свидетельство о Воскресшем и о Царстве, Им принесённом в мир, выходило на первый план, и апостольское служение становилось центральным.

И Павел поэтому рад тому, что именно апостольское служение было вверено ему Богом. Конечно, при этом у Павла не было такой церкви, которую он мог бы назвать своей в том смысле, в котором называли своими разные церкви те, кто возглавлял конкретные церковные общины. Но его такое положение дел отнюдь не расстраивало: ведь он понимал, какое служение было ему доверено Богом.

Исповедание Петра какой-то очень важный момент во всем Евангелии, потому что здесь удивительное явление Духа Святого, который нисходит на человека и глаголет его устами. Но при всей богодухновенности этой сцены, она в тоже время удивительно человеческая, удивительно живая. И выглядит это как душевный порыв. Но в то же время это не мог быть душевный порыв, потому что это слова, на которых созидается Церковь. Это Откровение.

Но в библейской культуре мы привыкли к откровениям совсем иного рода, сложным, исполненным символики. И все-таки краткие и простые слова исповедания Петра тоже откровение, тоже своего рода апокалипсис, потому что в словах: Ты Христос – признание того, что то, что происходит вокруг – конец, исполнение времен. Ибо вот Он – начало и конец, Альфа и Омега.

Об особой значимости этого текста говорит еще и то, что эти слова, ставшие молитвой, звучат в самый трепетный миг Литургии. «Когда в конце Литургии священник выходит из Царских врат со Святой Чашей, мы все вместе - и священнослужители, и участвующие в богослужении миряне - читаем молитву, составленную в IV в. Иоанном Златоустом: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз...»», как пишет свящ. Георгий Чистяков в своей книге «Над строками Нового Завета».

Казалось бы, лучшее свидетельство — явление того, чего ждут те, кому свидетельствуешь. О Мессии и о мессианском Царстве в евангельские времена много говорили, спорили, проповедовали. Спорили о том, каким оно будет, это Царство. О том, каким будет Мессия и как Он придёт. И вот наконец появился Тот, Кто не на словах, а на деле свидетельствует о Царстве. Тут уже, казалось бы, не о чем говорить и спорить — «иди ко Мне и пей». О чём ещё спорить? Какие ещё нужны доказательства, когда можно просто подойти и попробовать? Но вот оказывается, что не всем это просто.

Что кому-то важно ещё соответствие каким-то ими же изобретённым критериям — а иначе и Царство не в Царство. Почему так? Народ принимает — но он не авторитет, он же «невежда в Торе». А авторитет — тот, кто мыслит так же, как мы, хранители и носители традиции. И вот парадокс: та самая Тора, которая для Павла, например, стала педагогом, приводящим апостола ко Христу, для «хранителей и носителей» стала стеной, отделяющих их от Христа и от Царства.

Как и почему такое происходит? Дело тут, конечно, не в Торе как таковой. Дело именно в традиции. И даже, быть может, не в традиции как таковой, а в том, что традицию эту ставят на первое место. Она становится самоцелью. Так и рождается религия, заслоняющая от человека живое Откровение, Христа, Царство. И дело тут не в Торе как таковой. Тора была дана именно как живое Откровение. Дана для того, чтобы обозначить для человека тот духовный путь, который должен привести его к Богу. Ко Христу. В Царство. Это одновременно карта духовного пути и духовный компас, данный человеку Богом.

И инструмент для духовной работы тоже. Но бывает и так, что потенциальные путешественники, увлекшись картами и путеводителями, так и остаются путешественниками виртуальными. Надолго. Иногда на всю жизнь. И складывается уже целая традиция таких виртуальных путешествий. А вот если в такое сообщество вдруг войдёт путешественник реальный… исход может оказаться совсем не таким, на какой это реальный путешественник мог рассчитывать.

Его там просто не примут. Он же нарушитель традиции. И будь это хоть сам автор тех самых карт и путеводителей — популярность среди виртуальных путешественников ему отнюдь не гарантирована. Там свои приоритеты и свои авторитеты. И чужаков никто не ждёт. Так и те, для кого религия стала самоцелью, виртуальные путешественники духовного мира: им даже Сам Автор их карт и путеводителей — не указ. Они лучше Него знают Его Царство. И никаким «невеждам в Торе» их не переубедить. Пусть даже у Одного из этих «невежд» в сердце вся полнота Царства.

Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, почему Симон, Андрей, Иаков и Иоанн так незамедлительно откликаются на предложение Иисуса? Представим себя в аналогичной ситуации, и станет понятно, что наша реакция могла бы вполне быть и другой. Ну кто «в здравом уме» встанет со своего рабочего места, уйдет от привычной жизни, от того, что дает средства к существованию и простую житейскую радость и удовлетворенность, кто пойдет за Кем-то, Кого видел совсем немного (да и то — «при загадочных обстоятельствах» — см. Мф. 3:13-17, Ин.1:29-39) и Кто обещает что-то совсем непонятное (см. Мф. 4:19)? Это сейчас мы знаем, что они свои рыболовные сети не навсегда покидают (см. Лк. 5:1-11), а им тогда вполне могло казаться, что они полностью порывают с привычной жизнью.

Что же их заставляет это сделать? Почему мы не видим никаких колебаний, раздумий, разговоров? Да, наверное, они что-то об этом Человеке уже смогли понять благодаря их беседе (см. Ин.1:38-41). Но ведь даже если они узнали в Нем Мессию, все равно так просто мгновенно сняться с места не легко! Однако они поступают именно так. Что тому причина? Легкомысленное отношение к жизни, нелюбовь к труду? Вряд ли это что-то внутри них самих — уж больно эти люди разные.

Нет, получается, что дело не в них, а в Том, Кто их зовет, и в том, как Он это делает. Он призывает их, и на Его призыв оказывается невозможно не ответить. Его голос настолько силен, настолько по-хорошему притягательна Его личность, что сомневаться в истинности Его слов, тем более, в Его присутствии, просто не получается. Вот Он здесь — стоит у двери и стучит (см. Откр.3:20).

Жертвоприношение у всех народов древности оставалось главной формой богообщения — шла ли речь о Едином или о языческих богах. Так и на дворе Скинии предполагалось наличие специального жертвенника, который, как и вся Скиния, был достаточно лёгок для того, чтобы его можно было переместить при необходимости вместе с шатром.

Двор был необходим: ведь жертвоприношения всегда совершались под открытым небом, в помещении, тем более в шатре, развести жертвенный костёр было как минимум проблематично. При этом алтари обычно появлялись не там, где было удобно людям, а там, где божественная сила так или иначе проявила себя, идёт ли речь о силе какого-нибудь языческого бога или духа или о силе Единого. Такие места, собственно, и назывались в древности священными — их освящала божественная сила.

Если место не было священным, сооружать там алтарь или жертвенник не имело смысла: предполагалось, что боги и духи посещают лишь знакомые места, где их и можно встретить. Первые яхвистские алтари в Палестине появлялись на тех же основаниях: необходима была теофания, богоявление, чтобы на его месте появился алтарь. Тут, конечно, было ещё много языческого, но ведь сознание человека вообще меняется не слишком быстро. К тому же приходится учитывать, что до прихода Христа Бог действительно присутствовал не везде, что Он тогда выбирал места Своего присутствия, с человеческой точки зрения, примерно так же, как делали это языческие боги и духи.

На самом деле у Бога был Свой план относительно мест, где Он являл Своё присутствие, и план этот не имел отношения ни к каким человеческим соображениям, но для человека порой всё выглядело так, будто Бог произвольно появляется то там, то здесь подобно языческим богам и духам. Что же до Синая, то там, как и в Египте, никаких традиционных яхвистских алтарей не могло быть по определению.

Ни Египет, ни Синай не были Божьей землёй в том смысле, в каком ею была земля, обещанная Богом Аврааму. Божье присутствие было «дома» лишь там, на Божьей земле, предназначенной Богом для Своего народа. В пустыне же Бог сопровождает Свой народ, не имея тут постоянного дома, как не имеют тут его и те, кого Он ведёт. Оттого и возможно здесь лишь походное святилище — впредь до прихода в ту землю, о которой ещё Аврааму было обещано, что она будет принадлежать его потомкам.

Рассуждая о земных властях, Павел остаётся верен свидетельству о Царстве, которое, по слову Спасителя, «не от мира сего». Он не говорит о лояльности какой бы то ни было конкретной власти и не отдаёт предпочтения никакому государственному или общественному устройству. В самом деле, если, по слову апостола, любая власть от Бога (ст. 1 – 2), это может означать лишь то, что Богу безразлична любая конкретная форма власти, так же как безразличны Ему и имеющие отношение к властной структуре персоналии. Такое отношение к государству и земным властям вообще возможно лишь в том случае, если Царство и его действие в нашем ещё не до конца преображённом мире никак не зависит от деятельности какой бы то ни было земной власти и никак ею не определяется. Если принять Царство как нечто именно «не от мира сего», т.е. как нечто такое, что живёт по законам, не имеющим никакого отношения к экономике или социологии, такой подход окажется не только естественным, но и единственно возможным. Но свидетелям Царства, однако, предстоит действовать в мире, где история земных государств и правительств ещё не завершилась, а потому им нужны критерии оценки действий этой земной власти и знание того, как к ней относиться.

И здесь Павел вполне последователен: он, как и Сам Иисус, говорит о возможности для свидетелей Царства быть лояльными любой власти в том, что касается дел, не выходящих за рамки «мира сего», наподобие налогов, установленных властями правил общежития, государственных установлений и прочего подобного (ст. 5 – 7). Апостол, как видно, отнюдь не поддерживает никакие мессианские религиозно-политические движения, представители которых нередко отрицали светскую государственность как таковую, считая, что подлинно справедливое государство может основать на земле лишь Мессия, для Которого именно эта задача и станет главной. Такой политический мессианизм был в те времена широко распространён в еврейской среде, и не исключено, что подобного рода взгляды могли проникать и в Церковь, так что Павлу, как видно, приходилось напоминать христианам о подлинном Царстве, которое принёс в мир Иисус.

Но критерий отношения к конкретным действиям конкретных представителей власти Павел определяет: они «Божьи слуги», если действуют «на добро» (ст. 3 – 4). Как видно, апостол допускает, что представитель светской, языческой власти, как и всякий человек, может делать как добрые дела, так и злые. Павел и здесь вполне последователен: он ведь не отказывает язычникам в возможности знания «естественной Торы» и следования ей. Если же язычник руководствуется в своих действиях «естественной Торой», то он объективно не будет противостоять Царству и его свидетелям. Для апостола никакая власть не сакральна сама по себе, он и говорит-то, собственно, не столько о какой-то абстрактной власти, сколько о людях, этой властью облечённых. О людях, которые находятся в таком же отношении к Царству, как всякий человек. Не больше и не меньше.