Приведённый в этой главе гимн традиция приписывает Моисею, как и всю Книгу Второзакония. Библеисты не раз высказывали сомнения в принадлежности его Моисею, но, как бы то ни было, вряд ли можно сомневаться...
Приведённый в этой главе гимн традиция приписывает Моисею, как и всю Книгу Второзакония. Библеисты не раз высказывали сомнения в принадлежности его Моисею, но, как бы то ни было, вряд ли можно сомневаться, что к Моисею восходит отражённая в нём традиция. Гимн стал продолжением того красочного описания передачи духовной власти преемнику, которая описана в предыдущей главе. Там, наставляя своего ученика и преемника Иисуса Навина, Моисей говорит о неизбежности отступничества.
Здесь же, в гимне, ему приписываемом, Моисей излагает логику тех духовных процессов, которые ему, несомненно, пришлось наблюдать лично, и не только ему: Иисусу Навину в свой черёд пришлось убедиться в правоте своего духовного наставника. Гимн, приведённый в книге, отражает опыт и Моисея, и Иисуса Навина, и в данном случае уже не так важно, когда именно он был написан. Логика же духовных процессов, отражённая в тексте гимна, достаточно прозрачна. По дороге к обещанной Богом земле Бог неоднократно являл Своему народу и Своё присутствие, и Свои чудеса: вмешательство Бога в происходящее было слишком очевидным для каждого, чтобы в нём можно было сомневаться.
Наглядность, однако, сама по себе ещё не гарантирует доверия — и история народа, история пути к обещанной земле стала тому замечательным подтверждением. Народ верил, пока видел, а когда чудесные события оказывались позади, он вновь становился, по сути, неверующим. Оно и неудивительно: ведь, чтобы измениться, мало просто прожить те или иные события, пусть и духовного порядка, надо ещё их осознать.
Без осознания любые чудеса остаются для человека реальными лишь до тех пор, пока происходят, или до тех пор, пока не погаснут связанные с ними эмоции. Отсутствие осознания и сделало возможным лёгкое отступничество: та жизнь, с которой соприкоснулся народ на обещанной ему Богом земле, когда на неё ступил, стала для него единственной реальностью — со всем тем язычеством, которое на ней укоренилось. Народ и стал язычником — отчасти незаметно для себя, как бывает со всяким, живущим безотчётно и неосознанно.