Мысли вслух на11 Января 2025

Чем было левитское священство? И в чём заключалась роль Первосвященника? Бог с самого начала хотел видеть Свой народ общиной верных. Но как можно было бы создать такую общину, если сама природа падшего человека этому противится? Очевидно, только одним способом: меняя эту природу. Конечно, преобразить её полностью до прихода в мир Христа было невозможно, об этом нечего было и думать. Но всякое воздействие Бога на природу, в том числе и на природу человека, эту природу до некоторой степени меняет. Конечно, сама по себе такая перемена ещё не гарантирует ни праведности, ни того, что в библейских книгах называется «святостью», той освящённостью, которая вновь делает для человека реальным общение с Богом, возможность которого после грехопадения он почти утратил. Но возможность для новой жизни она предоставляет. А поскольку речь идёт о народе-общине, которая должна освящаться непрерывно, в народе этом всегда должна была существовать некоторая освящённая часть, которая в присутствии Божием пребывала бы не эпизодически, освящаясь, к примеру, раз в неделю с тем, чтобы на протяжении остальных шести дней жить обычной жизнью, а постоянно, как освящались служившие у алтаря священники, которые во время своего служения не имели права отлучаться от Скинии или, позже, от Храма. После прихода же Мессии освятиться должен был уже весь народ, и не через посредников, а прямо и непосредственно от Воскресшего. Так воскресший Мессия становится для верных Первосвященником, освящающим их и открывающим им дорогу в Царство, где преображение человеческой природы и её освящение завершится, открывая человеку такую полноту духовной жизни, которая в нашем, ещё не преображённом мире невозможна в принципе.

«…мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать…» Нас могут обижать эти слова. Мы можем сказать Господу, Ведь Ты Сам нам говорил: Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Ин 15:15). Но разница есть, то Он нас не называет рабами, а то Он нас призывает самих себя называть рабами. А в чем разница, если просто я уже «не раб, но сын» (Гал 4:7). Это вопрос, о который всякий раз бьются головой любители объективного материализма или противники субъективного идеализма. Вот есть решение партии по которому я уже не пионер, а комсомолец, и никто не моги говорить мне «будь готов!», а исключительно и только «партия сказала — надо». На самом деле, все совсем не так и нет однозначности, мир богаче и шире наших слов и понятий. Господь дает какие-то смысловые ориентиры, которых мы должны держаться, но путь между которыми — наше личное творчество. Когда-то бывают минуты нежности, когда-то строгости. И все исполнено смысла, если есть любовь. Поэтому никакая отдельно взятая из Евангелия фраза не имеет божественного авторитета, которым оно обладает в целостности. Но кроме того, важно понимать и более прозаический смысл сегодняшних слов Господа: раб часто, будучи отпущен на свободу, не научается свободе, а порабощает тех, кто эту свободу ему дал. Мало быть бывшим рабом, чтобы стать сыном. Есть еще долгий путь между этими двумя понятиями. И этот долгий путь каждый из нас должен пройти. Все Евангелие оно не сказано, а только говорится и не сделано, а только делается. «Христианство только начинается», как сказал один современный святой мученик.

Слова Иоанна о получении просимого от Бога через Иисуса Христа могут показаться чересчур оптимистичными. В самом деле: у каждого христианина почти наверняка есть опыт неисполненных просьб, с которыми он обращался к Богу, обращался ко Христу, не получая ответа вовсе или получая не тот ответ, на который рассчитывал и надеялся. Между тем такой опыт характеризует не столько отзывчивость Бога или отношение к нам Спасителя, сколько наше собственное духовное состояние. Слова о вере звучат в таком контексте хрестоматийно, но они не перестают от этого быть глубоко верными.

Речь идёт, конечно, о вере как о доверии Богу, а не как о системе взглядов и убеждений, в которой человек уверен. Вот вопрос доверия и оказывается тут главным. Доверие ведь не просто открывает человеку дверь богообщения, оно до известной степени меняет ту реальность, в которой человек живёт и к которой имеет отношение. В самом деле: сегодня уже даже учёные всё больше убеждаются, что всякая реальность реальна лишь постольку, поскольку является наблюдаемой, а значит, имеет своего наблюдателя. Вселенная может существовать лишь в том случае, если существует также абсолютный Наблюдатель.

Этот постулат был бы всего-навсего ещё одним вариантом космологического доказательства бытия Божия, если бы он не относился также и к человеку, и ко всякому вообще духовному существу, обладающему самосознанием и являющемуся носителем свободной воли. Всякое такое существо, а значит, и всякий человек творит собственную реальность, которая реальна ровно настолько, насколько близка к полноте его собственная духовная жизнь, да и жизнь вообще. Абсолютной полнотой бытия и жизни обладает лишь Бог, а жизнь человека полна постольку, поскольку она связана с Божьей жизнью.

Вот тут-то вера-доверие и играет ключевую роль — она сопрягает две воли, Божью и человеческую, создавая единое богочеловеческое пространство бытия и жизни, а значит, и единую богочеловеческую реальность. Вот в этой богочеловеческой реальности и существует то, о чём пишет апостол: тут Божья и человеческая воля совпадают, Бог и человек совместно творят то, что в ней происходит, а просьбы человека безусловно исполняются — настолько безусловно, насколько безусловно они совпадают с Божьим планом о человеческой жизни.

Трудно представить себе даже в наше, во многом потерявшее стыд, время, женщину, которая публично призналась бы в том, что у нее постоянное многолетнее кровотечение. Но в то время в Израиле она еще и не имела права прикасаться к людям. Женщина с кровотечением считалась нечистой, коснувшийся ее должен был несколько дней поститься и не мог войти в Храм. А она так жаждала исцеления и так верила, что прикоснулась к Иисусу, и так велико было ее доверие Ему, что она, почувствовав, что исцелилась, решилась свидетельствовать об этом при всей толпе, теснившей Его.

Очень часто прийти к Богу, искренне что-то попросить у Него, обратиться к Нему нам мешает стыд. Мы стыдимся исповедоваться, забывая, что Бог и так видит все наши грехи, все, чего мы стыдимся, а священник — только свидетель, наделенный властью даровать нам Божье прощение, но не наделенный властью судить нас. Нам нечего боятся. Мы стыдимся свидетельствовать о Христе, стесняемся, боимся, что над нами посмеются, хотя Христос сказал, что если мы постыдимся Его, то и Он постыдиться нас перед Отцом.

Под сынами Ноевыми подразумеваются, согласно св. Августину, целые народы. Здесь представлена генеалогическая таблица этих народов, сгруппированных на основании не столько этнического родства, сколько исторической и географической близости. Сыновья Иафета населяют Малую Азию и острова Средиземного моря, сыновья Хама - южные страны: Египет, Ефиопию, Аравию и Ханаан, вероятно, в связи с египетским владычеством над ним. На территории, расположенной между местами поселения этих этнических групп, поселились потомки Сима: еламиты, ассирийцы, арамеяне и предки евреев. Суммируя познания об окружающем его мире, священнописатель утверждает единство человеческого рода, происшедшего от одного предка. Рассеяние представлено, с одной стороны, как следствие благословения Божия, и, с другой стороны, как следствие выбора человека, стремящегося к власти над миром, в котором нет места Богу.

Как бы желая отвлечься от тех мрачных выводов, к которым он сам пришёл, Екклесиаст снова и снова хвалит мудрость и её достоинства. Он говорит о важности хранения мудрости во всей её полноте (ст. 1), о разных путях, которыми следуют мудрые и глупцы (ст. 2). Он осуждает невежественных правителей, не умеющих ценить мудрость (ст. 4 – 6). Он понимает, что для глупца нет пути, на котором его глупость не помешала бы ему (ст. 3). Мудрость нужна даже для самых обычных дел, и Екклесиаст приводит примеры того, как глупость может помешать даже в таких обычных делах (ст. 9 – 10). Тем более она необходима там, где нужно уметь говорить и подбирать нужные слова: здесь глупое слово порой оказывается хуже змеиного жала (ст. 11 – 13). И всё же слова Екклесиаста порой кажутся попытками успокоить самого себя. В глубине души он ни на минуту не забывает о том, что в конце жизненного пути каждого — и мудрого, и глупого — ждёт шеол, где глупому так же не будет дела до сделанных или сказанных им глупостей, как и мудрому — до совершённых им мудрых поступков (ст. 14).

И всё же Екклесиаста не оставляют равнодушным дела земных правлений и земных правителей, он всё время возвращается к теме мудрых и глупых правителей и того, что несёт подданным правление тех и других (ст. 16 – 17). Он, по-видимому, внутренне никак не может смириться с тем печальным выводом, к которому привели его предшествующие размышления: к выводу о том, что мудрость бессильна и бесполезна, когда дело касается земных дел, что она не может дать человеку ничего, кроме возможности наслаждаться внутренним миром и той радостью, которую даёт ему Бог.

Некоторые исследователи Библии сравнивали мироощущение Екклесиаста с мироощущением греческих стоиков, современником которых он был. Сходство действительно налицо: ведь и стоики, высоко ценя нравственный закон и считая совершенно необходимым ему следовать, были убеждены, что мир исправить невозможно, а ожидать награды за строгое следование нравственным нормам не приходится. Но, в отличие от Екклесиаста, они внутренне полностью примирились с таким положением вещей, принимая его как должное, так, что оно не вызывало у них ни горечи, ни внутреннего протеста. Екклесиаст же, как видно, так и не смог смириться с тем, что мудрость не нужна никому, кроме тех, кто её ищет. И неудивительно: ведь мудрость в его времена была прежде всего искусством праведной жизни, а Екклесиаст, как человек искренне верующий, никак не мог смириться с тем, что праведность, как и мудрость, тоже не нужна никому, кроме самих праведников.