Мысли вслух на21 Марта 2025

Евангелисты не раз упоминают следующих за Иисусом сборщиков налогов, или, как их называют в русском Синодальном переводе на славянский манер, мытарей. Одним из таких сборщиков был и упомянутый в Евангелии от Луки Левий. Почему же именно у них, у этих отверженных религиозным обществом людей, был такой интерес к Спасителю? И не только у них, но и, например, у городских проституток, да и вообще у тех, кому рассчитывать в приличном религиозном еврейском обществе было не на что? Чего они ожидали от Иисуса? Прощения грехов? Но что мешало им обратиться к Богу самим, не дожидаясь появления этого необычного Человека? Нам сегодня это понять непросто.

Между тем, дохристианские представления о зле и о грехе, даже в иудейской среде, были таковы, что рассчитывать этим людям было не на что. В древности вообще повсеместно господствовало убеждение, что зло в мире почти всесильно. Совершив однажды злой поступок, человек никогда уже не мог избавиться от его последствий, они оставались с ним не только до конца его земной жизни, но и до конца мира. Выхода не было: исправить сделанное зло человек был не в состоянии. Можно было сколько угодно раскаиваться и сожалеть: это ничего не меняло. Что сделано, то сделано. Сделанного не воротишь.

Совершённое зло, сделанный однажды грех уже никогда не исчезнет, не уйдёт в небытие. В яхвизме и, соответственно, в иудаизме ситуация была не совсем такой лишь потому, что присутствие Божие, сопровождавшее народ, позволяло иногда очиститься от последствий совершённого греха, от того, что на языке левитского священства называлось скверной. Но очищение было возможно лишь тогда, когда грех был совершён невольно, к примеру, по незнанию или по слабости.

В этом случае можно было раскаяться в совершённом грехе, а затем надо было совершить соответствующие очистительные ритуалы. Они включали особое очистительное жертвоприношение, когда человек подходил к алтарю, к месту Божьего присутствия с тем, чтобы Бог очистил его от последствий содеянного. Но если грех совершался сознательно, не помимо воли человека, а в полном с ней согласии, очиститься от последствий таким образом совершённого греха было невозможно.

Даже раскаяние и обращение к Богу с просьбой о прощении не меняло ситуации: Бог мог простить человека, но избавить его от последствий было невозможно. Чтобы такое избавление стало возможным, Богу надо было бы заново сотворить мир. Перезапустить все существующие в нём причинно-следственные цепочки с тем, чтобы всё началось с чистого листа. А вот приход Христа и явление в мир Царства как раз и предоставляет каждому такую возможность.

Поэтому Левий и бежит за Иисусом: если этот Учитель его позвал, значит, каким-то чудом его, Левия, грех, совершённый совершенно сознательно и добровольно, тоже может быть прощён! Для таких, как Левий, это была поистине радостная весть. Но и для каждого из нас она тоже является таковой, хотя мы и не всегда это понимаем. Ведь в Царстве нет места никакому греху, даже случайному и невольному. А значит, нам всем, если мы хотим Царства, придётся начинать с чистого листа. И воспользоваться возможностью, которую предоставляет нам Спаситель.

Так всё же: что может праведник? Первое, что делает Ной, выйдя из ковчега: он приносит жертву Богу, Который его спас. Это, несомненно, поступок праведника. А Бог? Образ Бога священнописатель здесь намеренно архаизирует, его Бог втягивает ноздрями дым жертвенного костра, как это делают языческие боги, к примеру, у Гомера. Но внешне архаичный и несколько примитивный образ не должен нас обманывать: Бог говорит нечто очень серьёзное и важное. Он говорит: не буду больше уничтожать землю из-за человека, потому, что все намерения сердца человеческого — зло от юности его (соответствующий еврейский текст звучит именно так). Проще говоря, нет смысла очищать землю столь радикальными методами: всё равно, пока на ней живут люди, зла и греха не избежать, не стоит даже пытаться.

Определение, безусловно, абсолютно верное, хотя и очень печальное. А что же праведность? В чём её смысл? Играет ли она хоть какую-нибудь роль в судьбах мироздания? Наверное, всё-таки да. Ведь сохранить мир от катастрофы Бог обещает, вдыхая жертвенный дым. И пусть этот образ иногда вызывает у читателя улыбку, здесь всё вполне серьёзно: мир держится праведностью. Праведностью тех праведников всех времён и народов, собирательным образом которых стал Ной. И если мир ещё не рухнул в пропасть, если он всё-таки дождался прихода обещанного Богом Мессии, в этом их заслуга. Их праведность на земле становится отражением милосердия Божия на небесах. И мир стоит. С трудом, но стоит. И получает шанс на спасение.

Только ли об убиении пророков и Самого Сына Божия эта притча? Нет ли здесь прямого укора нашей совести? Да, конечно, потому что все, что написано в Евангелии, обращено лично ко мне. Так в чем же моя вина?

Вспомните какой-нибудь случай вашего причащения Святых Христовых тайн, который был особенно благодатным. Вспомните, как ваше сердце ширилось, чтобы принять Бога и каждого, каждого человека и родных и любимых и тех, кто обидел и даже нищих на паперти. Как хотелось вам каждого поцеловать и сказать теплое ласковое слово. Как вы возвращались из Церкви и смотрели на мир другими глазами, будто вы влюбились и узнали, что ваше чувство взаимно. Было ли такое?

В такие моменты нам кажется, ах, какой я стал добрый, как я всех люблю… Но на самом деле, это просто Господь послал Сына Своего Господа нашего Иисуса Христа вам в сердце через причастие Святых Христовых тайн.

И что же дальше? Проходит день, другой, наваливаются заботы проблемы и прочее и вот мы потихоньку стали раздражаться и те же люди, которых мы так любили, уже говорят какие-то глупости несносные, вот уже и в нищих как-то особенно неприятно становится нахальство, и приходят мысли, в конце концов, почему он или она не работают?! И так далее, далее, далее. Вот мы и убили в себе Сына Божия.

Катастрофа, захватившая Египет, описывается библейским автором очень схематично, выводы напрашиваются сами собой: нечестивый царь — неверующий народ — наказание, - и наоборот: пророк — верный народ — благополучие (израильтян не касается ни одна из египетских «казней»).

На первый взгляд такое богословие довольно примитивно. Разве верующие люди не страдают? Разве в мировых катастрофах не гибнут люди разных убеждений, «хорошие» и «плохие»? Да и как различить хороших и плохих, и разве Бог не «благ к неблагодарным и злым»?

За этим древним и специфическим языком («врагов казнить, наших помиловать») стоит и другая, более универсальная истина: зло, происходящее в мире, является следствием человеческого зла (пускай не напрямую), смерть приходит в мир из-за недоверия Богу, а следовательно, вера — путь жизни, пусть даже мы не всегда можем видеть это своими глазами.

Уход евреев из Египта — самое настоящее чудо, чудо, совершенно неожиданное для египтян. Дело в том, что Моисей сразу же повёл народ совсем не туда, куда, как думали все, он направится, не в Беэр-Шеву, где было старое яхвистское святилище и где как раз можно было принести жертвы Яхве и отпраздновать Песах. Вместо того, чтобы вести народ на восток, а затем на север, по приморской дороге, он поворачивает на юго-восток, к границе, туда, где теперь Суэцкий канал, а в те времена существовала целая цепочка лиманов, связанных частично со Средиземным, а частично с Красным морем. Эта цепочка лиманов носила название Тростникового моря, того самого, о пересечении которого и рассказывает Книга Исхода (в Синодальном переводе Тростниковое море названо Красным). Туда-то, к Тростниковому морю, и ведёт Моисей свой народ.

Египтяне поняли, что произошло нечто незапланированное, то, чего они боялись: народ двинулся не туда, куда ему было разрешено, а к границе, двинулся явно с тем, чтобы уйти из страны. Беэр-Шева во время Исхода находилась на египетской территории, а вот Синай не был ею никогда, по крайней мере, в древности. Неудивительно, что египетская пограничная стража, состоявшая из лёгких колесниц и кавалерии, тут же двинулась следом за евреями с тем, чтобы не дать им уйти, и заблокировала беглецов в районе Горьких озёр — там, где Тростниковое море имело наименьшую ширину.

Когда, в какой момент принимает Моисей решение уйти из страны? Трудно сказать точно. Возможно, он знал об этом уже тогда, когда призвал народ отпраздновать Песах. Скорее всего, однако, он не знал ещё точно, каким именно маршрутом будет уводить народ из Египта. Тут надо было просто идти за Богом, и Моисей понимает это даже тогда, когда, казалось, ситуация стала совершенно безвыходной, когда египтяне блокировали народ в районе Горьких озёр.

Вот тогда-то и произошло чудо, которого не ожидали ни евреи, ни египтяне: сильный ветер выдул воду из Горьких озёр, на время обнажив дно, представлявшее собой вязкую солёную жижу. Идти по этой жиже было непросто, но зато ни колесницы, ни всадники не могли двигаться по ней быстрее пешехода. Эффективного преследования не получилось — разрыв между уходящими евреями и преследующими их египтянами неизбежно должен был сохраниться до выхода на твёрдую землю. Первыми на неё ступили евреи, и тогда ветер стих — вода хлынула назад, на своё обычное место, накрыв преследовавших евреев египтян. Египет был позади, а впереди — свобода и пустыня.

Продолжая свои рассуждения о Торе и о её власти над живыми и мёртвыми, Павел задаётся вопросом: если Тора открывает человеку его грехи, означает ли это, что именно она и оказывается причиной греха (ст. 7)? На заданный вопрос апостол отвечает отрицательно, ведь Тора не порождает греха, она лишь указывает на него тому, кто стремится соблюдать заповедь. Он обращает внимание на парадоксальность пути праведника: для того, чтобы прийти в Царство и обрести полноту жизни, ему приходится идти через смерть. Тора для Павла не столько пища, сколько лекарство, притом лекарство радикальное. Она способна убить человека, живущего грехом (ст. 9 – 11). Но ведь грех так или иначе всё равно убивает человека, ту меру жизни, которую он оставляет падшему человеку, жизнью можно назвать лишь отчасти.

И речь идёт не только о жизни духовной, об отношениях человека с Богом, но и о жизни физической, которая неумолимо приближается к концу именно из-за своей повреждённости грехом. Апостол снова возвращается к теме смерти, которая может быть как уходом в шеол, так и переходом в Царство. Но если смерть как уход в шеол — процесс естественный и от человека мало зависящий, то смерть, ведущая в Царство, человеку открыта: надо лишь следовать Торе, позволив Богу, действуя этим инструментом, исцелить себя от греха.

Казалось бы, такое лекарство способно скорее убить, чем исцелить, но, если нож оказывается в руке Божией, он перестаёт быть орудием смерти и становится скальпелем в руке хирурга, несущим уже не смерть, а исцеление. Так Тора становится исцеляющим человека орудием в руке Божией, которого, конечно, можно избежать, но тогда придётся отказаться и от Царства. Как видно, падшему человеку не может помочь даже та жизнь, которую Бог даёт ему в руки, она лишь убивает его. А в руках Божиих даже смерть, которой Он посредством Своей Торы отсекает грех, становится животворной, открывая исцелённому дорогу в Царство. Потому и апостол называет Тору и заповедь священной и благой для человека: они хороши так же, как всякое орудие, помогающее человеку обрести полноту жизни, и освящены, как всё, чего касается Бог.