Новость дня на 13 Апреля 2025

Великий Декалог (Десять заповедей) — это и ветхозаветное описание той любви, которую Бог предлагает людям. Любовь к Богу уникальна (1-я заповедь), ее нельзя ничем подменять (2-я), нельзя использовать в своих интересах (3-я). Она ищет исполнения воли Божией, а не своей (4-я). Любовь к Богу освещает (освящает!) наши отношения с другими людьми, потому что они дороги Богу. И Бог при этом открывается как источник отечества (5-я), жизни (6-я), верности (7-я), обладания (8-я), справедливости (9-я) и мироустройства (10-я). В Новом завете тоже самое было сформулировано в Гимне любви в 13-й главе Первого Послания к Коринфянам.

Декалог, десять заповедей — основа всего ветхозаветного откровения. Именно откровения, хотя принято думать, что тут перед нами всего лишь моральный кодекс, хоть и данный Самим Богом.

Между тем, начинается Декалог с благой вести. Как иначе можно понять слова Бога «Я Яхве, Бог твой, выведший тебя из земли Египетской, из дома рабства»? Тут именно благая весть, весть об освобождении. Эта весть и есть первая заповедь — а запрет языческого поклонения только следствие. Нельзя же, в самом деле, духовно возвращаться в Египет, из которого Бог вывел. Для того и нужен Декалог — чтобы туда не вернуться. Одного морального кодекса для этого мало. Даже не потому, что многие из норм Декалога уже были известны прежде, а Богом лишь подтверждены. Дело в другом: морали, даже самой правильной, вообще недостаточно для полноценной духовной жизни.

Для полноценной духовной жизни нужна не мораль и не нравственность, а богообщение, и нарушение нравственной нормы тут страшно не само по себе и даже не тем, что оно может нанести вред ближнему (хотя это и грех), а тем, что оно ставит стену между нарушителем и Богом, стену, которая богообщение исключает полностью — впредь до покаяния. Заповеди ведь и даны не просто как некий кодекс, а как описание духовного пути, пути, ведущему к Богу или пути, от Бога уводящего — в случае, разумеется, их нарушения. Первая заповедь, например, предполагает вторую, первую просто не соблюсти без соблюдения второй: ведь язычество, в отличие от общения с Богом живым, немыслимо без священных изображений, которые легко становятся кумирами.

Альтернативой же кумирам (внешним и внутренним) становится призывание Бога, если, конечно, оно не превращается в пустословие, когда имя Божие присутствует только на языке, но не в сердце — и тут уже третья заповедь, без которой от кумиров не избавиться, потому что тогда кумиром станет для нас тот образ Единого, который мы сами себе нарисуем в нашей душе. Тут же, в четвёртой заповеди, появляется и шаббат как день тишины, внешней и внутренней, как время, проведённое наедине с Богом: иначе Его имя не станет тем мостом, который соединяет нас с Богом.

С другой же стороны — десятая заповедь, к которой и сводится смысл вторых пяти, зависть как корень всех других грехов, как то, что напрочь исключает не только любовь и радость, но и просто полноценную жизнь, жизнь, которую проживаешь, оставаясь самим собой и не пытаясь быть никем другим, кем Богом быть не предназначено. Вначале зависть — а там и ложь, и кража, и разврат, и даже убийство. Путь, уводящий от Бога. Не случайно так часто говорится в Библии о двух путях — о пути жизни и о пути смерти, о пути, ведущем к Богу, и о пути, от Бога уводящем. Оба пути были показаны народу на Синае, и выбирать теперь должен был каждый — сам за себя, не перекладывая ответственности ни на кого другого.

Современный читатель обычно воспринимает Декалог как своего рода моральный кодекс. Заповеди при таком прочтении оказываются просто пунктами этого кодекса, перечисляющими предписанные или, чаще, запрещённые Богом действия. И мало кто, читая Декалог, задумывается о том, почему Бог придаёт такое значение нравственности. Ответ кажется самоочевидным, и чаще всего упоминают два главных положения. Во-первых, считается (и не без оснований), что соблюдение заповедей позволяет не причинять вреда ближнему, когда приходится с этим ближним иметь дело. Впрочем, в таком случае указывают обычно на вторую часть Декалога, запрещающую убийство, кражу, клевету, разврат и прочие вещи, являющиеся несомненно безнравственными, а нередко и уголовно наказуемыми. О первой же его части, особенно о первых четырёх заповедях, при этом не упоминают: ведь они никак не связаны с межчеловеческими отношениями, описывая лишь отношения человека с Богом, которые современное языческое общество рассматривает, как личное дело каждого, не касающееся тех норм и ценностей, которые и называют обычно «общечеловеческими». Конечно, заповеди, запрещающие всё то, что считается нарушением общечеловеческих норм, и впрямь были известны многим задолго до Моисея, но назвать их общечеловеческими было бы всё же преувеличением: к сожалению, далеко не всё человечество им следовало, а те, кто всё же их исполнял, обычно ссылались на высшие силы, которые, как они считали, эти нормы санкционировали. Во-вторых, нередко говорится о самоценности нравственности, о том, что она украшает и облагораживает человека, и т.п. С этим трудно не согласиться, хорошим человеком быть несомненно лучше, чем плохим, хотя в нашем падшем мире быть хорошим не всегда выгодно. Но Бог устами Моисея объясняет необходимость соблюдения заповедей иначе: они нужны, чтобы человек не терял страха Божия и не грешил (ст. 20). Библия противопоставляет друг другу не нравственность и безнравственность, а грех и праведность. И ещё — грех и святость. И то, и другое в конечном счёте описывает и определяет отношения человека, во-первых, с Богом и, во-вторых, с другими людьми. Безнравственность страшна не тем, что она уродлива и отнюдь не красит человека, и даже не одним лишь тем, что причиняет зло ближним, но прежде всего тем, что вводит человека в грех, разрушая его отношения с Богом. А когда эти отношения оказываются разрушенными, безнравственность становится нормой, мешая их восстановлению: порочный круг замыкается. И Декалог не просто моральный кодекс, а описание пути, ведущего к Богу, так же, как и того, что мешает человеку этим путём идти.