Мысли вслух на Исх 20:1-20

Знаменитые Десять заповедей, которые стали символом и основой иудейской и христианской этики, на самом деле служат вступлением к большому своду законов и жизненных правил. Большую их часть составляют законы общественного, родового и семейного права, регулирующие отношения между людьми на всех уровнях. Это вполне естественно называть библейской этикой, ведь на этих правилах должно быть основано поведение члена Божьего народа. Но что необычно и нехарактерно для других народов и культур — это то, что «человеческая этика» здесь переплетается с этикой по отношению к Богу. Это не ритуальные указания, не возвышенные слова о Боге, а именно указания о том, как относиться к Богу. Он — первый субъект и объект этой этики. Поэтому сначала посмотри на верность Бога, затем сам будь верен Богу, а затем примени эту верность, например, к родителям и к жене. Сначала вспомни, как Бог избавил твой народ из рабства, а затем сам не создавай этого рабства и угнетения — не убивай, не кради, не претендуй на чужое. Религия становится здесь не просто «идеологической основой» этики, а ее ключом, источником, образцом.

Декалог известен каждому, кто хотя бы раз в жизни читал Библию, да и из никогда её не читавших многие знают или хотя бы слышали что-то о Десяти заповедях. Это единственная часть Торы, которая для подавляющего большинства христиан сегодня является действительно актуальной: на ветхозаветное законодательство, будь то законодательство общегражданское или законодательство культовое, большинство христиан сегодня смотрит как на нечто, не имеющее к ним прямого отношения.

Такое восприятие объясняется во многом тем, что законы эти представляются сегодняшнему христианина неактуальными, во-первых, потому, что, как принято говорить в таких случаях, «Христос за нас всё исполнил», и, во-вторых, потому, что законы, которые мы находим в Торе, будь то Книга Исхода, Книга Левита или Книга Второзакония, были даны Богом для другой эпохи и кажутся сегодня совершенно неприменимыми.

Между тем, многое тут зависит от того, как воспринимаем мы Тору в целом и Декалог, в частности. Декалог — не просто моральный кодекс, в котором порядок предписаний и запретов не имеет значения, это цельная литературная композиция, в которой каждая заповедь занимает своё, строго определённое, место, вне которого она теряет если не весь свой смысл, то значительную его часть.

В самом деле: если взглянуть на первую часть Декалога, на первые пять заповедей, нетрудно увидеть, что главной здесь является первая заповедь, и не потому, что она запрещает язычество, а потому, что говорит о Боге, перед Которым стоит человек и Который может и должен стать центром и смыслом его жизни. Остальные же заповеди из первых пяти даны, как средство для решения этой духовной задачи. Исключить из жизни всё, что заслоняет собой Бога, претендуя на Его место в душе и сердце человека (вторая заповедь); сделать молитву не формальностью, а настоящим, полноценным богообщением (третья заповедь); научиться проводить время с Богом (четвёртая заповедь); наконец, добавить к богообщению полноценное, уважительное общение с ближними, избегая при этом всякого поклонения человеку и человеческим традициям (пятая заповедь) — вот путь, предлагаемый первой частью Декалога.

Вторая же его часть описывает иной путь, путь, от Бога уводящий, путь духовного и жизненного разрушения человеком себя самого, своих отношений с Богом и с ближними. Здесь, во второй пятёрке заповедей, главной является пятая (или десятая, если взять весь Декалог в целом): она запрещает зависть, запрещает желать «дома ближнего своего», желать его мира, его духовного пространства, которое ему даёт Бог и из которого завистник хочет вытеснить человека. Нарушение каждой следующей заповеди, ведущее к лжи и клевете, краже, разврату и, наконец, к убийству — лишь доведённая до конца логика этого вытеснения.

Так уже Декалог обозначает два пути: путь жизни и путь смерти, между которыми человеку предстоит сделать свой выбор. И вся Тора в целом тоже ставит человека перед этим выбором: ведь выбирать приходится не «в принципе» и не «вообще», а в конкретных ситуациях, и те законы, которые мы находим в ветхозаветных книгах, описывают те типичные ситуации, в которых так или иначе оказывается по жизни каждый из нас. Понятая так, Тора сможет стать для нас, по слову апостола Павла, «детоводителем ко Христу», к Которому, как нам кажется, мы пришли и уже не нуждаемся в провожатых, но за Которым нам придётся тянуться и Которого придётся догонять до самого Его возвращения во славе.

Первая заповедь из десяти как бы ничем не похожа на заповедь: это не приказание, не просьба, это просто фраза в изъявительном, а не повелительном наклонении: «Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства». А потом уже поведение: «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим». Но это не просто слова, это завет, в нем заложены отношения. «Бог твой» — предполагает отношения. Вывел из дома рабства, значит, вернул ту свободу, с которую Бог дал человеку изначально, но которой человек так плохо распорядился, преступил Божие повеления и был изгнан из рая. То, что Господь снова дает эту свободу означает, что Бог доверяет нам. Он верит в то, что если нам дать свободу мы воспользуемся ей не только чтобы грешить, но для того чтобы любить. Свобода для того и существует, чтобы мы могли любить, ведь если бы Бог сотворил нас любящими автоматически, по природе, это уже не была бы любовь. Любовь связана с выбором, мы всегда можем перестать любить. Мы призваны в свободе любить Бога и ближнего, и для этого Господь вывел нас из дома рабства. Для этого Христос освободил нас Крестом от рабства греха.

Это — самая первая заповедь из Декалога (Десяти заповедей Моисеевых). Мудрецы Израиля говорили, что в ней заключен весь Закон, потому что все остальные заповеди — это только комментарий, пояснение к тому, как исполнять эту первую заповедь.

Может быть, не сразу понятно, почему это так. Каким образом заповеди «не сотвори себе кумира», «не убивай», не говоря уже о запрете «варить козленка в молоке его матери» (Исх. 23:19), разъясняют смысл и значение заповеди единобожия? Связь здесь есть, но она не очень прямая.

Надо в первую очередь понять, что для нас означает, что Бог вообще существует. Если Его нет, то единственным творцом и существом, определяющим пути этого мира, оказывается человек. Человек тогда сам себе начальник и критерий правильности. Можно вспомнить Короля из «Обыкновенного чуда» Шварца: он сам себе король, почетный Папа римский, почетный святой и т.д. Или, более серьезно, у Достоевского: «Если Бога нет, то всё позволено».

Теперь посмотрим, что получится, если Бог не один, а богов — много. Тогда неизбежно они оказываются богами «частными», функциональными, имеющими только определенную сферу влияния (бог моря, бог солнца, бог дождя, бог конкретного племени и т.п.). И человек, будучи существом с универсальными потребностями, начинает «лавировать» между разными богами, используя их силы и слабости в своих интересах, ставя себя тем самым на ступеньку выше каждого из этих богов. Если же Бог один, то такое не проходит: у универсального Бога нет сильных и слабых сторон, между которыми можно было бы «проскочить». Если Бог один, то Он неминуемо более высок, чем человек.

Почему в этой заповеди упоминается Исход из Египта? Даже если Бог существует и Он один, у человека есть два пути поведения в зависимости от того, добр этот Бог к человеку или нет. Если нет, то от такого Бога надо бежать как можно дальше. А если добр (а Бог приводит пример Своего доброго деяния для людей), то тогда нужно к Нему приближаться, искать того, чего Он хочет для нас, того, что Он считает добром. А кто может нам открыть, что Он считает добром, кроме Него Самого? И вот тогда появляются остальные заповеди, которыми Бог и описывает Свое представление о человеческой праведности. Мы видим, что без принятия первой заповеди все остальные просто не имеют смысла!

«Да не будет у тебя других богов, кроме меня» — что это означает? И легко ли избежать язычества нам, живущим в стране, которая позиционирует себя отчасти как православная, отчасти как исламская, но уж никак не в качестве языческой? На первый взгляд, всё просто. Языческие культы наподобие тех, которыми был полон древний мир и которые до сих пор пронизывают жизнь некоторых языческих стран, для нашей страны экзотика. Стало быть, и проблемы, вроде бы, нет. Её бы, наверное, действительно не было, если бы языческое поклонение непременно нуждалось во внешнем выражении. Но оно, как и всякое поклонение, рождается прежде всего в душе, а не в камне, дереве или металле, из которых изготавливают изображения языческих богов. А душа пустоты не терпит: здесь мало одного воздержания от участия в языческих религиозных обрядах и церемониях. Пустая душа всё равно найдёт себе объект для поклонения, который и станет ей богом. И единственная возможность этого избежать — заполнить душу, заполнить её не теологией, моралью или даже религией, а тем прямым, непосредственным богообщением, к которому Бог её предназначил. Только тогда язычеству в нашей жизни места не будет.

Что такое те «кумиры», которые запрещает нам вторая заповедь? И всякое ли изображение нужно считать священным? Изначальный смысл запрета связан с теми священными изображениями, которыми была полна языческая древность и которые до сих пор встречаются в странах, где это древнее язычество ещё живо. Но ведь священным изображение становилось не само по себе, священным его делало отношение тех, кто поклонялся изображённому божеству. И всегда, во все времена и во всех странах, молящиеся переносили на образ тех богов, кому они молились, свои об этих богах представления. Независимо от того, какая духовная реальность стояла за объектом поклонения. А этого в случае, когда речь шла о Боге Авраама и Моисея, нужно было избежать любой ценой. И не потому, что о Боге не могло напомнить ничто из Им сотворённого, а потому, что Его нельзя отождествить до конца ни с чем из того, что Он сотворил. Иначе в Боге окажется слишком много человеческого, и Единый скроется из виду за завесой нового, уже формально монотеистического, язычества. В конце концов, ведь и золотой телец его создателями отождествлялся не с каким-то египетским божеством, а с Яхве, Богом Моисея. Вот только в образе Аписа, которого символизировал телец, изначально не было ничего, напоминавшего о Боге Моисея. А в итоге не Апис поднялся до Яхве, а Яхве опустился до Аписа. И так неизбежно будет со всеми нашими «человеческими, слишком человеческими» представлениями о Боге. А потому пусть лучше Он не ассоциируется у нас ни с чем из сотворённого. А если Ему нужны будут образы, чтобы открыть нам нечто важное, Он найдёт их сам.

Декалог, десять заповедей — основа всего ветхозаветного откровения. Именно откровения, хотя принято думать, что тут перед нами всего лишь моральный кодекс, хоть и данный Самим Богом.

Между тем начинается Декалог с благой вести. Как иначе можно понять слова Бога «Я Яхве, Бог твой, выведший тебя из земли Египетской, из дома рабства»? Тут именно благая весть, весть об освобождении. Эта весть и есть первая заповедь — а запрет языческого поклонения только следствие. Нельзя же, в самом деле, духовно возвращаться в Египет, из которого Бог вывел. Для того и нужен Декалог — чтобы туда не вернуться. Одного морального кодекса для этого мало. Даже не потому, что многие из норм Декалога уже были известны прежде, а Богом лишь подтверждены. Дело в другом: морали, даже самой правильной, вообще недостаточно для полноценной духовной жизни.

Для полноценной духовной жизни нужна не мораль и не нравственность, а богообщение, и нарушение нравственной нормы тут страшно не само по себе и даже не тем, что оно может нанести вред ближнему (хотя это и грех), а тем, что оно ставит стену между нарушителем и Богом, стену, которая богообщение исключает полностью — впредь до покаяния. Заповеди ведь и даны не просто как некий кодекс, а как описание духовного пути, пути, ведущему к Богу или пути, от Бога уводящего — в случае, разумеется, их нарушения. Первая заповедь, например, предполагает вторую, первую просто не соблюсти без соблюдения второй: ведь язычество, в отличие от общения с Богом живым, немыслимо без священных изображений, которые легко становятся кумирами.

Альтернативой же кумирам (внешним и внутренним) становится призывание Бога, если, конечно, оно не превращается в пустословие, когда имя Божие присутствует только на языке, но не в сердце — и тут уже третья заповедь, без которой от кумиров не избавиться, потому, что тогда кумиром станет для нас тот образ Единого, который мы сами себе нарисуем в нашей душе. Тут же, в четвёртой заповеди, появляется и шаббат как день тишины, внешней и внутренней, как время, проведённое наедине с Богом: иначе Его имя не станет тем мостом, который соединяет нас с Богом.

С другой же стороны — десятая заповедь, к которой и сводится смысл вторых пяти, зависть как корень всех других грехов, как то, что напрочь исключает не только любовь и радость, но и просто полноценную жизнь, жизнь, которую проживаешь, оставаясь самим собой и не пытаясь быть никем другим, кем Богом быть не предназначено. Вначале зависть — а там и ложь, и кража, и разврат, и даже убийство. Путь, уводящий от Бога. Не случайно так часто говорится в Библии о двух путях — о пути жизни и о пути смерти, о пути, ведущем к Богу, и о пути, от Бога уводящем. Оба пути были показаны народу на Синае, и выбирать теперь должен был каждый — сам за себя, не перекладывая ответственности ни на кого другого.

Великий Декалог (Десять заповедей) — это и ветхозаветное описание той любви, которую Бог предлагает людям. Любовь к Богу уникальна (1-я заповедь), ее нельзя ничем подменять (2-я), нельзя использовать в своих интересах (3-я). Она ищет исполнения воли Божией, а не своей (4-я). Любовь к Богу освещает (освящает!) наши отношения с другими людьми, потому что они дороги Богу. И Бог при этом открывается как источник отечества (5-я), жизни (6-я), верности (7-я), обладания (8-я), справедливости (9-я) и мироустройства (10-я). В Новом завете тоже самое было сформулировано в Гимне любви в 13-й главе Первого Послания к Коринфянам.