При чтении Книг Самуила нельзя не заметить аккуратного и, можно было бы сказать, благоговейного отношения Давида к факту помазания Саула, т.е. благословения его на правление народом Божиим. Проще всего, конечно, было бы увидеть здесь традиционную для древнего Ближнего Востока сакрализацию правителя, который в таких странах, как, к примеру, Египет или Вавилония, почитался особой священной, причастной миру богов.
Древний Израиль никогда не знал такой сакрализации: ни о какой «священной природе» царской власти нигде в Библии ничего не говорится. Да и в тех странах, где такая сакрализация имела место, можно было говорить скорее о сакральности самого престола, а не конкретных лиц, его занимающих, которые и священными-то почитались постольку, поскольку занимали священное место.
Были, наверное, у Давида и соображения сугубо политического порядка (а он вовсе не был поэтом «не от мира сего», каким его иногда изображают, он был политиком и воином, а значит, вполне и до конца реалистом): решись он на убийство Саула, в лице его сородичей (а с Саулом он принадлежал к одному племени, хотя и к разным родам) он получил бы непримиримых кровников, и эта вражда вполне могла бы затянуться на столетия.
При этом дело не в сакрализации царской власти (о чём, кстати, мечтал Саул) и не в одной политической целесообразности. Дело в самом отношении Давида к планам Божиим, относительно которых он уверен лишь постольку, поскольку они касаются его лично. Ему было ясно лишь одно: в жизни Саула, ставшего ему, Давиду, соперником, был момент прямого и непосредственного вмешательства Божия, который, пусть и на очень короткое время, сделал его, по слову Книги Самуила, «другим человеком». Пусть прикосновение оказалось мимолётным, пусть Саул стал другим лишь на несколько часов, для Давида это событие отныне определяет его отношение к Саулу, как к помазаннику Божию.
Давид отнюдь не идеалист, он прекрасно видит, во что превратился Саул, что сделали с ним мания величия и мания преследования. Он понимает: с того момента, когда Бог коснулся сердца Саула, судьба его больше не в человеческих руках. Пусть Саул давно уже забыл о том, что произошло с ним в момент пророческой инициации, — всё равно теперь его жизнью и его смертью Бог должен распорядиться Сам, без его, Давида, вмешательства.
Давид ждёт решения Божия. Когда Саул погибает, он не радуется: ведь гибель Саула для него не столько торжество над своим политическим противником и личным врагом, сколько данный Богом и потерянный человеком шанс. Шанс, который уже не вернуть. Никогда.
