Все народы во все времена хорошо знали на собственном горьком опыте, что власть мира теней, который в Библии называется шеолом, над человеком абсолютна. В самом деле, сколько бы ни прожил человек на земле, жизнь его всё равно оказывалась временной, а вот мир теней, царство мёртвых, ожидавшее каждого в конце его земного пути, поглощало его навсегда. К тому же, в этом мире не было ничего утешительного: жизнью то существование, которое человек вёл там, можно было назвать лишь с очень большой натяжкой: ни полноценного самосознания, ни памяти у человека в мире теней не оставалось. А вот авторы библейских книг довольно рано начинают догадываться о том, что власть шеола, мира теней над человеком не абсолютна, что она преодолима, и преодолима именно с помощью Божьей. Мысль о возможности всеобщего воскресения в последний день становится общепринятой, конечно, уже в послепленный период, но, вероятно, первые интуитивные догадки об этом стали появляться у отдельных людей ещё до плена. Что же послужило основанием для надежды на преодолимость власти шеола? Возможно, история Авраама, который, испытав на себе власть мира теней, с Божьей помощью от этой власти освободился. А может быть, пророческий опыт: ведь пророки как никто другой ярко переживали реальность того животворящего дыхания Божия, без которого нет человека, как образа Божия. Как бы то ни было, ещё, по-видимому, до плена в яхвистской общине было понимание того, что Бог и смерть несовместимы. Царство Божие, как бы ни понимали его в допленный период, было по определению царством жизни, притом жизни во всей её полноте. А шеол, мир теней, был, наоборот, царством смерти, миром, где было невозможно жить и где человеку всё же не давали умереть до конца с тем, чтобы раз и навсегда уйти в небытие. Неудивительно, что такое издевательское подобие жизни с милосердием Божиим в сознании верных не сочеталось никак. Вот эта-то уверенность в милосердии Божием и стала, по-видимому, основанием выраженной в псалме уверенности в преодолении смерти и власти над человеком шеола, мира теней. А впоследствии, уже после плена, уверенность эта обрела форму веры во всеобщее воскресение.
