2 John, Chapter 1,  verses 5-6

Казалось бы, нет ничего более противоположного, чем любовь и закон, любовь и сухие религиозные предписания. А Иоанн между тем проявлением любви считает именно исполнение заповедей! Как это может быть? Ответом на вопрос может быть тот факт, что именно данные Богом заповеди, и прежде всего Декалог, составляют основу Торы. А Тора между тем не сводится к одному законодательству, во времена апостола и в Синагоге, и в Церкви были широко распространены представления о Торе как о внутреннем духовном стержне, на котором была основана вся жизнь человека, как жизнь духовная, так и жизнь вообще. Этот духовный стержень называли внутренней Торой, а сердцевиной его оказывались отношения любви, связывающие человека как с ближними, так и с Богом. Но вырастить в себе внутреннюю Тору без отношений с Богом и с ближними было невозможно, а отношения эти регулировались заповедями. Так исполнение заповедей становилось выражением и воплощением любви, в том числе и любви к ближнему. Но в свете христианского откровения к этим традиционным представлениям добавлялись новые смысловые коннотации. И прежде всего, разумеется, речь идёт о той любви, о которой Сам Спаситель говорил, как о «новой заповеди». Ведь такая любовь становится уже не просто отношением, которым она была прежде (по крайней мере, именно так понимают любовь авторы большинства библейских книг: она для них, прежде всего, отношение к другому человеку, имеющее в виду, в первую очередь, благо этого другого), но и той духовной средой, без которого нет Царства. Любовь становится своего рода природой Царства, его духовной субстанцией, подобно тому, как природные стихии становятся естественной субстанцией непреображённого мира. А формой, придающей этой субстанции качество, становятся отношения любви, связывающие всех его обитателей как друг с другом, так и со Христом. В такой ситуации внутренняя Тора оказывается уже не просто духовным стержнем человека, но и его формой, определяющей его собственное духовное качество и качество его духовной жизни в Царстве. Тогда и слова апостола приобретают новый смысл: в самом деле, для того, чтобы любовь стала средой жизни, вполне органичной для человека, внутренняя Тора, немыслимая без исполнения заповедей, должна стать для него единственной формой. Тут невольно вспоминаются слова Спасителя о том, что Он пришёл не разрушать Тору, а довести её до полноты. До полноты, пригодной для Царства.

Обращаясь к не названной по имени «избранной госпоже», Иоанн говорит об исповедании Христа как о необходимом условии христианской жизни. Апостол идёт даже ещё дальше, утверждая, что не исповедующий Иисуса Мессией «не имеет Бога». Такое утверждение может показаться спорным: вряд ли кто-нибудь всерьёз решился бы утверждать, что, кроме христиан, больше никто в мире не имеет опыта богообщения. Но слова апостола становятся понятнее в контексте его упоминаний об «обольстителях», «не исповедующих Господа Иисуса Христа, пришедшего во плоти». По имени эти «обольстители» не названы, но о ком идёт речь, представить себе не трудно.

Точная дата написания послания, конечно, неизвестна, но не исключено, что оно появилось уже после катастрофы 70 г., после разгрома Иерусалима и Храма римлянами, ставшего следствием антиримского восстания, поднятого зелотами. Этот разгром серьёзно повлиял на умы, и если до 70 г. еврейский мессианизм был в основном мессианизмом политическим, то после 70 г. он стал довольно быстро превращаться в мессианизм мистический. На Мессию стали смотреть уже не как на земного царя, а как на некую сверхъестественную личность, больше напоминавшую ангела, чем человека. Вполне понятно, что на реального Мессию, на Иисуса, это мистический «мессия» был похож очень мало.

По-видимому, среди таких мистически настроенных «христиан» начали даже распространяться некие мифы о том, что человеческая природа Мессии была призрачной, что на самом деле человеком Он никогда не был и прочее подобное этому, что гораздо позднее привело к формированию в церковной среде монофизитства, с которой Церкви пришлось вести долгую и упорную борьбу. Вот такое «мистическое христианство» с христианской, да и просто с нормальной духовной жизнью было никак не совместимо.

Конечно, после прихода Христа никакое богообщение без Его участия действительно уже невозможно. Но Он далеко не всегда участвует в жизни людей явным образом. Христос не навязывает Себя людям так же, как не навязывает им Себя Его небесный Отец. Но всякое богообщение, если оно подлинное, тем не менее без Него теперь не обходится, даже если ищущий Бога человек Его и не видит. Однако это утверждение верно лишь для подлинного богообщения.

Если же человек начинает вместо общения с Богом и со Христом гонятся за некими «мистическими» призраками, за миражами, порождёнными его собственным разгорячённым воображением, о богообщении говорить не приходится. Подлинный, живой Христос ведёт человека к Богу, образы Христа, порождённые человеческим воображением, уводят его от Бога. Именно это и имеет в виду апостол, говоря об исповедании «Иисуса Христа, пришедшего во плоти». Иначе с иллюзорным Мессией и Царство окажется для ищущего не реальностью, а иллюзией.

Истина уже дана нам раз и навсегда, и никто не сможет отнять её у нас, если только мы сами от неё не откажемся. Отказ же от истины внешне может и не выглядеть прямым отречением от неё. Показатель верности истине — любовь к Богу, проявляющаяся в соблюдении Его заповедей. Следовательно, можно отпасть от истины, теоретически её признавая, но не живя в согласии с ней.

Обольстители, пытающиеся внести раздор в среду христиан, не исповедуют Иисуса Христа, пришедшего во плоти. Антихрист (не обязательно окончательный, им может быть и один из многих «малых антихристов») может именовать Христа чем-то вроде «бесплотного духа», подобно тому, как иные еретики отрицали подлинность Его воплощения, а страдания на кресте называли иллюзорными. Обольстители могут и вовсе не исповедовать Христа, отрицая Его существование и, следовательно, приход во плоти. Наконец, они могут даже признавать Его реальной личностью, но при этом будут отрицать, что Он — пришедший во плоти Сын Божий. Во всех подобных случаях речь идёт не об искренне заблуждающихся, людях, ничего не знающих о Христе, а об идеологах, противопоставляющих Евангелию собственные лжеучения и тем самым пытающихся соблазнить уверовавших.

Призыв не общаться с такими людьми и даже не приветствовать их мог бы показаться чрезмерным и не соответствующим принципам терпимости и добрососедства. Но необходимо учесть, что здесь речь не о соседях, ещё не принявших Христа, а о бродячих проповедниках, которые направляются в братские общины для того, чтобы внести в них раздор и смуту. Они-то и не намерены проявлять принципы веротерпимости и не собираются быть добрыми миролюбивыми соседями. Их тоже следует любить, но это, увы, любовь к врагам.

Осквернить же дар, полученный от Господа, хуже, чем вовсе его не иметь.