В поисках смысла (Книга Экклезиаста)

Тщетность человеческих усилий (3:1 — 5:19)

Знаменитые стихи, помещенные в начале третьей главы, скорее могли бы принадлежать эллину, чем человеку библейской культуры. Экклезиаст с непередаваемой скорбью говорит о том, что все в мире подчинено законам круговращения, все возвращается на круги своя. Дела и поступки человека объясняются, по его словам, не столько свободной волей, сколько сложением обстоятельств, послушных мировым законам. Человек подобен марионетке: приходит время плакать, и он плачет, приходит время смеяться — он смеется… Но, насколько можно судить по дальнейшим словам Экклезиаста, сам он не вполне разделяет это мрачное мировоззрение, скорее оно является для него объектом исследования. Сразу после этих красивых и печальных сентенций он говорит о понятии, прямо противоположном времени и управляющим им законам — он говорит о тайне вечности. Таким образом, в отличие от эллинских мыслителей, за мировым круговращением Экклезиаст видит иное, видит, насколько чужеродным выглядит человек в бесконечно повторяющемся мире предопределенностей.

Тщетность земного благополучия приводит Экклезиаста к мысли о Том, Кто дарует его человеку. Все происходящее в руке Его, и всему Он определил свое время; ничто не выйдет за пределы Божественного замысла. Экклезиаст исповедует благость дел Божьих и говорит о вечности (סלועה, ha-olam), которую Бог вложил в сердце человека. Синодальный перевод следует здесь Вульгате, предлагающей чтение «et mundum tradidit disputationi eorum»; Септуагинта передает olam как αἰών, вечность. Этой версии следует славянский перевод (»всякий век дал есть в сердце их») и современные переводы. «Вложить в человека вечность» значит одарить его богоподобными свойствами, наложить на человеческую природу отпечаток вечности, божественности».

Именно эта принадлежность к вечности противоречит опыту, изложенному Экклезиастом в предыдущей главе, именно она делает бессмысленность и тщетность земной жизни столь нестерпимой. Однако ответ на это остается тайной для Экклезиаста, на что он и указывает в 3:12-15.

Видимая же участь человека роднит его с животными. В 3:16-22 Экклезиаст предлагает читателю уникальное для всей Библии рассуждение о том, что без Бога, без вечности, вложенной Им в человеческое сердце, люди сами по себе — животные. Как животные, человек умирает и обращается в прах, и «не имеет преимущества перед скотом; потому что все — суета!» Различие между животными и человеком Экклезиаст видит в принадлежности духа людей горнему миру, но он подчеркивает, что это — лишь мнение. Невозможно не обратить внимание на эволюционистский по своей сути характер этого рассуждения. Впрочем, для самого автора важно здесь, что только дар вечности делает человека человеком.

В конце третьей главы Экклезиаст говорит о смерти как об участи, общей для человека и скота. Смерть — слишком важная вещь, чтобы не подвергнуть ее внимательному рассмотрению. И Экклезиаст делает это, исходя из библейских миру представлений о посмертной участи человека.

О том, что «происходит» после смерти человека, библейские авторы говорят скупо и разноречиво. Представление о посмертной участи человека развивалось постепенно, и откровение Бога в этом развитии интерферировало с собственными представлениями людей. Самое существенное в этом откровении оставалось вне осмысления. В народе Божьем бытовало свойственное многим соседним с ним народам представление о загробном мире как о мрачном и безжизненном месте, где ничего не происходит. Это как бы «склад» человеческих душ, который библейские авторы называют «Шеол» (русская Библия использует греческое слово «ад»). О Шеоле известно лишь, что в нем нет жизни и что из него нет возврата. Однако библейские авторы твердо верили, что Бог (и только Он один) может вывести человека из Шеола. Начиная с 8-го века до Р.Х. библейские авторы пытаются выразить откровение о том, что Бог может спасти из Шеола всего человека — и его душу, и его тело. В первой половине 6-го века до Р.Х. пророк Иезекииль говорит о воскресении мертвых как об участи, уготованной тем, кто верит Богу и стремится к Нему.

Однако Экклезиаст как будто не знает пророчества Иезекииля. Скорее всего, как и большинство израильтян послепленной эпохи, он воспринимает его как красивый образ, описывающий восстановление Иерусалима и Храма после разрушения — и ничего более. Возможно, мысль о воскресении мертвых просто не вмещается в сознание людей до Воскресения Христова. Так или иначе, для Экклезиаста не существует категорий посмертного бытия и воздаяния. Эллинистическое представление о рае и аде ему также чуждо. Размышляя о смерти, он обращает внимание на совсем иные вещи. В жизни он видит признаки умирания — страдание, одиночество и непрочность. Смерть и погружение в Шеол делают их совершенно бессмысленными и нестерпимыми. Как всепроникающий яд, они настолько отравляют жизнь, что участь нерожденного, не видевшего зла, кажется Экклезиасту лучше участи умершего и тем более живого.

Но важнее всего, быть может, слово «утешитель», которое Экклезиаст дважды использует в начале главы. Думая о бессмысленности страданий перед лицом смерти и Шеола, он ищет не воздаяния в загробной жизни. Напротив, его сердце говорит ему о нужде человека в Том, Кто утешит его.

Экклезиаст подвергает анализу представление человека о счастье, чтобы увидеть, может ли что-нибудь утолить жажду вечности, которую Бог вложил в его сердце. Но в мире он видит лишь страдание. Жизнь — череда бесцельных трудов, сопряженная с множеством несправедливостей. Зависть и одиночество, обман и притеснение отравляют жизнь и бедного, и богатого, царя и простолюдина. И это страдание так же бессмысленно, как и изобилие и довольство, испытанные Экклезиастом во 2-й главе. Разительно несоответствует земная участь человека тому дару вечности, который он получает от Бога. И единственное, что остается человеку, — принимать то, что выпало на его долю и пытаться радоваться этому.

Особое место в пятой главе занимают начальные слова о поклонении Богу. «Будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению», — наставляет он читателя вразрез с расхожими представлениями своей эпохи. Подобно пророку Самуилу, сказавшему царю Саулу, что «послушание лучше жертвы и повиновение — тука овнов» (1 Цар. 15:22), Экклезиаст видит смысл веры и поклонения Богу в том, чтобы помнить о Нем и слушаться гласа Его (позже редактор книги повторит эту мысль в заключительных стихах последней главы), и больше всего поражает то, что мысли Экклезиаста о богопознании и поклонении Богу этим и ограничиваются. Слушание Бога, которое могло бы полностью преобразить суетную земную жизнь, понимается им лишь как послушание закону, исполнение заповедей. Согласно духовному опыту Экклезиаста, само по себе оно еще не дает полноты Богообщения (поэтому, в частности, Экклезиаст может быть назван последней предновозаветной книгой).

Нет утешителя в страдании, и Бог далек от человека, а все остальное — суета. И Экклезиаст заключает пятую главу словами о том, что человеку остается довольствоваться тем малым благом, которое Бог дает ему в этой жизни. Однако в следующей главе прямой и честный ум Экклезиаста оспаривает этот тезис.