Размышления о псалмах

XII. Иносказания в псалмах

В определенном смысле толкования псалмов объединяли Христа с Его противниками. Например, слова о 109 псалме (см. выше) были бы невозможны, если бы обе стороны не принимали без споров, что под «Господом моим» (Мк. 12:35-37) разумеется Мессия, то есть царь, помазанник Божий, освободитель Израиля. Такой метод принимали тогда все. Все знали, что у Писаний есть второй, духовный смысл. Даже праведные язычники, вроде евнуха-эфиоплянина (Деян. 8:27-38), знали, что священные книги Израиля нельзя понять без толкователя, который способен открыть их сокровенные значения. Наверное, все образованные иудеи I века видели указания на Мессию в тех же фразах, в которых их видел Иисус. Отличие было в ином: Он отождествлял царя-помазанника с другим лицом из Ветхого Завета, а оба эти лица — с Самим Собой.

В псалмах говорится и о торжествующем царе, и о невинном страдальце. В Пс 12Пс 21Пс 54Пс 101 псалмах речь идет о Страдальце; во Пс 2Пс 71 — о Царе. Если я не ошибаюсь, Страдальца к тому времени отождествляли со всем народом в его настоящем, как он есть; под Царем же понимали грядущего освободителя из дома Давидова. Христос, повторяю, отождествлял Себя и с тем, и с другим.

Таким образом, «читать между строк» нам позволил и повелел самый высокий авторитет. Но это не освящает всего, что мы там вычитаем. Нередко, глядя в глубину Писания, мы видим только наши глупые лица. И мне, и многим моим современникам кажутся смешными и натянутыми некогда общепринятые толкования. Наверное, очень часто они такими и были, но не нам решать, когда именно. На земле нет беспристрастного судьи, который мог бы рассудить спор столетий. Никто не стоит вне истории, и больше всех порабощен ею тот, кому кажется, что наш век — не один из веков, а высокий помост, откуда можно, наконец, объективно рассмотреть все и вся. Приглядимся к некоторым толкованиям. Псалом 109 принято петь под Рождество. Этому и впрямь можно удивиться: в нем нет ни слова о мире, о благоволении, нет умиления, уюта, убожества Вифлеемских ясель. Вероятно, написан он на коронование или хотя бы во славу какого-то царя. Он полон угроз, он никак не утешает, а как бы говорит: «Берегись!» Мы вправе связывать его с Христом по двум причинам: во-первых, Он Сам говорил это, ибо Он — Тот, Кого Давид называл «Господом моим», а во-вторых, в нем упоминается Мельхиседек (109:5). Согласно Посланию к Евреям, этот в высшей степени загадочный персонаж — символ Христа, живое пророчество о Нем (Евр. 7). Мы не знаем, как именно толковал апостол на своем языке 14 главу Книги Бытия, но главное, вероятно, сохраняется даже в переводе с перевода. Конечно, отсутствие родословной ни в коей мере не значит, что Мельхиседека просто не было, но оно ставит его как бы в стороне от повествования. Он является неизвестно откуда, благословляет Авраама «от Бога всевышнего, Владыки неба и земли» и куда-то девается. Поневоле ощутишь, что он из другого мира — не загробного, земного, но другого. Для него нет сомнений в том, что он выше Авраама, и тот это принимает. Я не знаю, что сказал бы нам автор или последний из авторов Книги Бытия, если бы мы спросили его, что это значит; но, как я уже говорил, я верю, что на создании этой книги лежит Божья печать. Один результат рассказа о Мельхиседеке мне ясен: читателю накрепко врезается в память мысль о том, что жреческое служение не языческим богам, а Единому Богу существовало очень давно, до еврейского священства, родоначальником которого был Аарон, до Авраама, независимо от его призвания. Древний, доиудейский жрец — в то же время и царь; Мельхиседек — и священник, и царь. Это бывало, но не в Израиле. В определенном смысле один Мельхиседек из всего Ветхого Завета подобен Христу. Христос, как и он, считает Себя не только царем, но и священником, хотя не происходит из рода священнослужителей. Мельхиседек действительно указывает на Него, как и герой 109 псалма, который тоже и царь, и священник, не происходящий от священников.

Для иудея, обратившегося в христианство, это было исключительно важно. Можно доказать, почему Иисус — сын Давидов; но никаким образом не докажешь, что Он восходит к Аарону. Тем самым, нужно было принять, что есть священство, независимое от колена Ааронова, более того — что священство это выше Аароновой чреды. Мельхиседек освящал это авторитетом Писания. Для нас, христиан из язычников, все наоборот: нам гораздо легче понять и принять священство Христа. Мы почти не ощущаем, что Он — Царь и Победитель, и псалмы помогают нам это ощутить. Откроем 44 псалом и услышим: «Препояшь Себя по бедру мечем Твоим, Сильный, славою Твоею и красотою Твоею. И в сем украшении Твоем поспеши, воссядь на колесницу ради истины и кротости и правды, и десница Твоя покажет Тебе дивные дела. Остры стрелы Твои; народы падут пред Тобою» (4-6). В псалме 88 мы читаем обетования Давиду, то есть всем или многим его потомкам (как «Иаков» обозначает всех потомков Иакова). Господь обещает сокрушить пред ним врагов его, поразить ненавидящих его; Давид будет звать Бога отцом, а Тот сделает его первенцем, который выше царей земли (24-28). В псалме 131 снова идет речь о Давиде: «Врагов его облеку стыдом; а на нем будет сиять венец его» (18). Все это выделяет тот смысл Рождества, о котором мы почти не помним. Прочитайте эти псалмы как песни на Рождество Христово, и вы ощутите, что оно было вызовом, угрозой миру сему. Псалмы возвещают, что пришел наконец долгожданный защитник, который сразится со смертью, дьяволом, злом и победит их. Мы знаем, что и Сам Спаситель воспринимал Свой приход именно так. (Из европейских поэтов эту сторону Рождества хорошо ощутил и описал один Мильтон.)

Связывать с Пятидесятницей 67 псалом можно, хотя стих «земля тряслась, даже небеса таяли от лица Божия» (9-10) для псалмопевца, конечно, соотносился с чудесами Исхода. Стих 12 прекрасно показывает, как обретают новый смысл ветхозаветные тексты. Обычно мы читаем: «Господь даст слово; провозвестников великое множество», понимая «слово» как «воинский приказ», провозвестников (мрачная ирония) — как воинов. Однако на самом деле все не так. Стих этот значит, что многие могут разнести весть о победе. Вот это вполне подходит для Пятидесятницы. А уж совсем дает нам право так применять псалом стих 20: «Ты восшел на высоту, пленил плен, принял дары человеков, так чтобы и из противящихся могли обитать у Господа Бога». Гебраисты утверждают, что в древнееврейском тексте речь идет о «дарах» (добыче, дани) от людей. Однако в Послании к Ефесянам апостол имеет в виду другое прочтение: «Посему и сказано: восшед на высоту, пленил плен и дал дары человекам» (Еф. 4:8). Вероятно, именно здесь 67 псалом впервые связан с Сошествием Святого Духа — Павел говорит о дарах духовных, подчеркивая, что они даны после Вознесения. Связь Вознесения с Пятидесятницей прекрасно согласуется со словами Спасителя: «...лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам» (Ин. 16:7), словно присутствие Христа в «пространственно-временном мире» мешает явиться Богу Духу Святому. Тут — тайна, и я ее даже не коснусь.

С псалмами, в которых речь идет о Страдальце, все много проще — их трудно читать, не думая о Христе. Если говорить совсем уж по-человечески, понять иносказания здесь можно и без помощи свыше — чудом было бы не понять их. В псалме 21, страшной песне, которую Христос вспомнил на кресте, поразительнее всего не «пронзили руки мои и ноги мои», а сочетание полного отчаяния с полной вверенностью Богу, Который не отвечает, даже «не внемлет» (21:3), и все же «Святый, живет среди славословий Израиля» (21:4). Здесь говорит страдалец невинный; в псалме 39 — виновный: «постигли меня беззакония мои, так что видеть не могу» (13). Но и это — голос Христа, ибо мы знаем, что Единый Безгрешный спустился ради нас в глубины страданий, которые испытывает плохой человек, когда узнает, какой он плохой. Заметьте, стих очень трудно согласовать со стихами 8 и 9, если речь не о Христе.

Говорить еще о «псалмах страдания» не стоит, там все очевидно. Вообще же скажем только, что 44 псалом являет нам столько граней Рождества, сколько не явят рождественские песни и, в определенном смысле, Евангелия. Создан он придворным поэтом к свадьбе царя. (Теперь нас удивляет, что такие стихи написаны «по заказу». Но во времена здоровых искусств никто бы не понял, чему мы удивились. Великие поэты, музыканты, художники могли работать так и работали. Того, кто не мог, сочли бы странным, как моряка или крестьянина, которые трудятся лишь по вдохновению.) Псалом прекрасен и как брачная песнь — то, что греки называли эпиталамой, — но он гораздо значительней, когда мы свяжем его с Воплощением.

Раньше меня совершенно не трогали толкования библейских текстов, уподобляющие жениха Христу, невесту — Церкви. Читая явственно эротические стихи из Песни Песней, поневоле улыбнешься и подумаешь, как наивны толкователи. Я и сейчас не верю, что древний автор понимал все это «в духовном смысле». Принимая такое прочтение, мы не можем отвергнуть то, о чем он уж точно думал. Да, это брачная песнь, это — поэма о влюбленных; новое чтение не мешает так видеть (человек — и впрямь один из приматов, стихи — черные черточки на белом листе). Но постепенно я понял, что новый смысл не произволен, он порожден тем, прежним. Во-первых, почти все великие мистики — античные, мусульманские, и особенно христианские — показывают, что образ брака, любовного союза естественно, даже неизбежно выражает связь человека с Богом. Во-вторых, тема «священного брака» постоянно возникает в язычестве — не «самом высоком» или «самом светлом», а «самом истовом», т.е. самом серьезном. Если Христос (а я в это верю) исполнил чаяния не только иудеев, но и эллинов, вполне может быть, что Он исполнил и это. В-третьих, для самого иудаизма Израиль — Невеста Господня. Об этом мы читаем в одной из самых трудных и трогательных глав Ветхого Завета (Иез. 16); в Откровении же Ветхий Израиль передает это Новому, и Невестой становится Церковь. Недостойную невесту отмывают, переодевают, обручают с Богом — просто свадьба короля Кофетуа! Аллегория, которая сперва казалась произвольной, укоренена во всей истории религий; и отвергать ее за то, что она «несовременна», может только слепой, самодовольный провинциал.

Если так прочитать псалмы, Рождество обретает для нас утраченную полноту. С Рождеством Христа в мир пришел великий Царь и великий Воин. Но это не все: пришел и Жених «прекраснее сынов человеческих». Мы не всегда ощущаем, что слово это значит не только «возлюбленный», но и просто «будущий муж» — тот, кто даст тебе детей. Когда псалмопевец говорит: «...забудь народ твой и дом отца твоего» (44:11), слова эти, конечно, имеют прямой и печальный смысл: и нам и ему жалко девушку (вероятно, очень юную), которая плачет в чужом ей доме, предвидя все беды, какие сулит династический, да еще восточный брак. Псалмопевец прекрасно их знает, у него самого, наверное, есть дочь, и он утешает невесту: «Вместо отцов твоих будут сыновья твои». Но это как нельзя лучше подходит и к обручению Церкви со Христом. Высокая честь призвания обходится дорого. Поначалу (а иногда и позже) очень трудно оторваться от «нормальной жизни». Даже переход с одного биологического уровня на другой и то нелегок — человек знает трудности и печали, неведомые другим приматам. Выйти же за пределы «человеческого» особенно трудно. Господь говорит Аврааму: «...пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, (и иди) в землю, которую Я укажу тебе» (Быт. 12:1). Повеление это ужасно — надо уйти от всего, буквально от всего, что ты знаешь. А утешение (утешает ли оно в этот, первый час?) — такое же, как в псалме: «Я произведу от тебя великий народ». В Новом Завете Господь повторяет и усиливает повеление, требуя возненавидеть мать, отца, самую жизнь. Он говорит здесь в Своем, особом духе, как бы в притче, — речь идет не о ненависти, не о злобе, а о полном отказе от естественных связей, если понадобится такой чудовищный выбор. (Даже и так текст этот — только для тех, кому он страшен! Мужчине, которого воротит от собственного отца, женщине, изо всех сил старающейся не возненавидеть мать, лучше не читать его.) Но вернемся к псалму. Утешение невесты — не в объятиях жениха, а в детях. Если она не потечет водою живою, не принесет плода, не станет матерью святым и святости, мы вправе предположить, что брак ей примерещился.

Псалом 8 связывают с Вознесением, и толкование это поддержано авторитетом апостола. В прямом своем смысле псалом предельно прост — автор его, истинный поэт, дивится человеку и месту его во вселенной (у Софокла есть хор примерно о том же). И впрямь, глядя на звездное небо, удивишься, что Бог вообще замечает таких тварей, как мы. Он создал нас ниже сил небесных, но здесь, на земле, облек великой честью: поставил над всем тварным миром. Апостола это наводит на мысль, до которой не додумаешься без благодати. Псалмопевец сказал, что Господь поставил человека «владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его» (8:7); апостол прибавил, что теперь, в нынешнем мире, это еще не совсем верно (Евр. 2:6-9). Нас, людей, убивают, и нам, людям, вредят звери, ядовитые растения, холод, стихийные бедствия — словом, природа. В «научном смысле» автор псалма вроде бы и не прав. Но мало поправить его так, как обычно поправляют: «Это — неверно, Писание — верно, значит, речь просто идет не о настоящем, а о будущем». Лучше скажем: «Это верно и теперь, не только в поэтическом смысле, но и в другом, очень важном». Двинемся же по пути, ведущему к этому смыслу.

Мы знаем, что Христос вознесся на небеса. Знал это и апостол Павел, когда писал, что Христос — «первенец из умерших» и что в Нем «все оживут», а Ему Господь покорил все (1Кор. 15:20-28). Если мы кроме текста из Послания к Евреям прочитаем и этот текст, мы убедимся, что в первохристианской церкви было принято толкование, быть может, восходящее к Самому Христу. Как-никак, Он особенно любил, чтобы Его определяли словом пророка «Сын Человеческий», то есть «архетип человека» (ср. «Дочь Вавилона» — «Вавилон»), чье страдание и славу может разделить каждый из людей, если сам не откажется.

Я думаю, об этом нужно напомнить христианам. Мало кто чувствует в наше время, что в вечности пребывает прославленный Человек. Мы видим человека Христа лишь на земле, и то от Рождества до смерти, словно Он побыл человеком и снова стал «только Богом». Воскресение и Вознесение для нас — великие победы Бога, это так; но ведь они — и великие победы Человека. 8 псалом, к нашей радости, напоминает об этом. Страсти и славу Спасителя мы вправе сопоставить с уделом человека: и там и здесь мы видим уничижение — и величие, беззащитное начало — и великую судьбу. Сопоставление это не кажется мне натянутым.

Но я забрел в край чудес, которые выше моего разумения. Поговорим лучше под конец о более простых вещах.

Нередко нас поражает, что псалмопевцы искренне не видят в себе греха: «Ты... искусил меня, и ничего не нашел» (16:3); «я ходил в непорочности моей» (25:1). Вряд ли так уж сильно меняет дело то, что иногда подразумевается весь народ или даже его «малый остаток». Конечно, кое-что это меняет: «остаток» был и свят, и праведен по сравнению с окружающими его языческими народами. Он часто страдал без вины — в том смысле, что страдания его были гораздо больше недостатков, а те, кто их причинял, были много хуже. Но предстояло прийти Тому, Кто свят и праведен в полном смысле этих слов. В устах Иисуса этим стихам предстояло стать безоговорочной истиной. Значит, их надо было создать, чтобы люди узнали, что совершенное, всепрощающее, кротчайшее милосердие может вызвать в таком мире, как наш, не любовь, а ненависть, поношение, смерть. Мы, христиане, слышим в этих стихах голос Христа; Он и впрямь говорил, что греха в Нем нет. (Вот немаловажный для нас довод — ведь и врагам христианства Иисус не кажется гордым и самодовольным. Они гораздо меньше, чем от них ждешь, дивятся, что Он «кроток и смирен сердцем»; однако говорил Он такое, что, кроме Бога, скажет только гордец из гордецов, если не параноик.)

Под «проклинающие псалмы» каждый из нас подставляет свое; но не забудем, что аллегории эти — совсем на другом уровне, чем истинный их, глубинный смысл. Гнев нужно направить на зло, лучше всего — на наше собственное. Читая о «беззаконном» в псалме 35, неплохо вспомнить, что самый известный нам пример — мы сами; и когда псалом взмоет вверх, стих «милость Твоя до небес, истина Твоя до облаков» особенно поразит и тронет нас. При таком чтении можно даже вынести стих о вавилонских младенцах. Многое в нашей душе подобно младенцам — скажем, начатки мелких попущений и мелких досад, которые могут разрастись в пьянство или злобность, а сейчас кажутся такими маленькими и беззащитными, что сопротивляться им как-то даже и жестоко, словно ты обидишь зверька. Они так жалобно хнычут: «Да мне немного надо!» или: «Подумай и о себе!» Вот к ним и подходит как нельзя лучше стих из псалма 136. Поистине блажен, кто разобьет их о Камень, — это легче посоветовать, чем сделать.

Наконец, мне иногда неотступно слышится иносказание, о котором я нигде не читал. Автор 83 псалма говорит: «...один день во дворах Твоих лучше тысячи» (11), имея в виду именно это: один день у Бога лучше, чем тысяча без Него. Но я всегда думаю здесь о том, о чем, насколько мне известно, ветхозаветные авторы не думали. Мысль эта есть в Новом Завете. В псалме 89 говорится, что пред очами Божьими «тысяча лет, как день вчерашний» (5). Апостол же Петр прибавляет, что «у Господа один день, как тысяча лет» (2Петр. 3:8). Псалмопевец, по-видимому, просто хотел сказать, что Бог вечен. В Послании Петра мы вообще выходим за пределы времени. Положено начало (в христианской традиции; у Платона это было) представлению о вечности как о вечном настоящем. С такой точки зрения строки 83 псалма обретают дополнительный смысл. Бог может явиться нам в отрезке времени — в дне, минуте, секунде; но коснемся мы того, что со временем несоизмеримо. Мы надеемся выйти если не из времени, то хотя бы из его плена, из его одномерного убожества, и тем исцелить ноющую боль, которую этот плен причиняет нам и в счастье, и в несчастье. Ведь мы так плохо примирились со временем, что постоянно ему дивимся. «Как он вырос! — восклицаем мы. — Как время бежит!», будто такая привычная вещь остается для нас новостью. Это очень странно, словно рыба не может привыкнуть к воде. Не странно это лишь в том случае, если рыбе предназначено выйти на сушу.