Мысли вслух на17 Января 2025

Елифаз взывает к богобоязненности Иова. Вроде бы это разумно, ведь Иов не утратил веру, он отверг богохульный призыв жены (поступив, кстати, более стойко и разумно, чем Адам). Говорит Елифаз верно, опровергнуть его слова невозможно, да и не нужно, но беда и ограниченность Елифаза в том, что он уверен в возможности всё объяснить рационально. Здесь мы сталкиваемся с одной из попыток понять Бога, исходя из собственных неизбежно ограниченных представлений. Они могут быть более или менее мудрыми и глубокими, могут в той или иной степени соответствовать верным представлениям о духовном мире, но они не могут дать полное представление о невыразимой обычными словами и неисчерпаемой Истине.

Слова Елифаза: погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы? - могли бы показаться излишне оптимистичными, тем более, что опровергнуть их нетрудно, можно привести великое множество опровергающих примеров. Но эти слова предъявлены им в качестве упрёка, и так начинается дополнительная пытка Иова: он вынужден выносить ещё и обвинения со стороны друзей, уверенных в том, что Иов обоснованно наказан за грехи, и не сомневающихся в своём праве обличать.

Как легко можно перейти от сочувствия к очерствению...

Земное служение Спасителя начинается нисхождением духа Божия, за которым следует испытание в пустыне (более подробно описанное у других евангелистов) и собственно служение, свидетельство о Царстве (Марк описывает всё это кратко и сжато). Что же перед нами: уникальная особенность служения Иисуса как Мессии, или некий универсальный духовный алгоритм (насколько применительно к духовной жизни вообще можно говорить об алгоритмах)? А может быть, и то, и другое? Конечно, путь Христа уникален. Но, с другой стороны, Иисус не для того родился человеком, чтобы не иметь с нами ничего общего, в том числе и в том, что касается духовной жизни. Таких испытаний, какие ждали Его в пустыне, у нас, наверное, не будет, хотя нечто похожее вполне может ждать и нас: дьявол не так изобретателен, как иногда о нём думают. А вот свидетельствовать о Царстве нам придётся во всяком случае, если только мы будем христианами не только по названию. И нисхождение духа Божия тоже непременно станет частью нашей духовной жизни, если только, конечно, мы не останемся навсегда (в духовном смысле) детьми, сделавшими первый шаг к Царству и остановившимися, едва переступив порог. А вот как всё это будет происходить — вопрос открытый. Иногда сходные или одинаковые духовные процессы принимают в разных внешних условиях очень разные формы. У каждого они свои, и нет никакого смысла имитировать чужую духовную жизнь — это в любом случае бесполезно и почти всегда приносит только вред. Не говоря уже о том, что в случае с Мессией такие потуги выглядят, кроме всего прочего, ещё и просто смешно. Ведь Иисус не для того пришёл в наш мир, чтобы мы имитировали Его жизнь, и не для того, чтобы заставить каждого из нас пройти тот же самый путь, который прошёл Он (в конце концов, никто из нас на такое не способен: для этого надо быть свободным от греха). Иисус пришёл в мир для того, чтобы дать нам Царство, каждому, кто захочет войти туда. И ещё для того, чтобы помочь нам туда попасть. Конечно, путь в Царство никак не менее труден, чем путь праведности в дохристианские времена, по нему так же невозможно идти без помощи Божией, как невозможно было идти без Его помощи путём праведности. Но на пути в Царство есть препятствие, для человека непреодолимое в принципе: греховность падшей человеческой природы. И если по пути праведности человек всё же в состоянии с помощью Божьей как-то идти, то в Царство любого из нас можно только внести на руках. И весь земной путь Иисуса был нужен именно для того, чтобы потом Он мог внести каждого из нас в Царство на руках. Конечно, это отнюдь не означает, что в нашей жизни не будет испытаний и нам не нужна будет помощь духа Божия: ведь проделать на руках Мессии весь путь не получится, да и жизнь в Царстве требует умения ходить. Но преодолеть для нас непреодолимое Он нам поможет. А иначе о Царстве нам пришлось бы забыть. Навсегда.

Рассказывая об исцелении расслабленного, евангелисты подчеркивают, что его несли четверо друзей. Их вера в возможность исцеления своего друга была настолько велика, что против нее не смогла устоять даже крыша над головой Учителя. «Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо! Прощаются тебе грехи твои». Оказывается, вера — это не только наша собственность, прерогатива нашего внутреннего мира, но она может также и в других открывать путь к воздействию Бога. По вере одних прощаются грехи другого человека. Именно «вера, действующая любовью» была причиной того, что расслабленный оказался перед лицом живого Бога.

Далеко не всегда Господь Иисус, исцеляя больных, указывает на грех как на непосредственную причину болезни. Более того, иногда Иисус даже отказывается признавать грех причиной болезни, как в случае с исцелением слепорожденного, давая понять, что каждый случай уникален. Но здесь мы видим, что именно грех как нарушение нормы, извращение природы повлек за собой паралич, расслабленность.

С этого момента начинается конфликт Иисуса с книжниками, духовными вождями народа. На их вопрос: кто может прощать грехи кроме одного Бога? — Иисус отвечает встречным вопросом: если вы правы, что только Бог может даровать прощение грехов, то совершившееся чудо не является ли доказательством того, что Иисус — действительно Сын Божий?

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к вопросу, который постоянно возникал при общении Иисуса с фарисеями — вопросу об откровении и о религиозной традиции. Речь в нём идёт о нормах и правилах ритуальной чистоты, принятых у некоторой части фарисеев. Упоминаемые в тексте отрывка омовения, несомненно, связаны с правилами, упоминаемыми в Ветхом Завете (например, в Книге Левита), но, судя по описанию евангелиста, их количество по сравнению с ветхозаветными предписаниями существенно увеличилось. Такое преувеличенное внимание к вопросам ритуальной чистоты было, по-видимому, связано с тем, что для придерживавшихся этих правил фарисеев она была главным условием полноценной духовной жизни. При этом преувеличенное внимание к соблюдению одних норм вполне могло сочетаться с пренебрежением к другим, причём такое пренебрежение находило свои богословские оправдания даже тогда, когда речь шла о прямом нарушении одной из данных Богом десяти заповедей (ст.9–13). Здесь Иисус, очевидно, сталкивается с явлением, характерным, к сожалению, для любой религиозной традиции: развиваясь и усложняясь, эти традиции нередко начинают с течением времени заслонять собой то ядро, с которым было связано их зарождение и изначальное формирование. В конце концов может случиться и так, что истина, открытая Богом, оказывается отодвинутой назад какими-нибудь богословскими концепциями, созданными изобретательными теологами. Сам же Иисус на вопрос о чистоте отвечает, указывая на человека: именно от духовного состояния человека (или, выражаясь библейским языком, от состояния его сердца) зависит, будет ли человек чист или нет (ст.18–23). Здесь речь идёт уже, конечно, не о внешней, ритуальной чистоте, а о чистоте внутренней, которая и определяет качество духовной жизни. А если сердце человека чисто, то извне его ничто не может осквернить.

При чтении сегодняшнего отрывка внимание читателя привлекает обычно довольно странная и для нас экзотическая форма заключения и освящения союза-завета между Богом и Авраамом (ст. 9 – 11, 17). Между тем, для эпохи Авраама здесь нет ничего необычного, так в те времена освящались все заключавшиеся союзы: жертвенные животные разрубались пополам, а заключающие союз проходили между двумя рассечёнными половинами, и с этого момента союз считался не только заключённым, но и освящённым. Остаётся лишь добавить, что у древних удар молнии считался проявлением высшей силы и знаком присутствия божества, и нет ничего удивительного, что после удара молнии Авраам не сомневается в реальности присутствия своего Бога на месте события, так же, как и в реальности заключённого завета (упоминаемый в ст. 17 «огненный язык», названный в русском переводе «пламенем огня», был, без сомнения, именно молнией, которую в древности нередко называли «небесным огнём»). По-настоящему же интересно другое: то, как переживает Авраам встречу со своим Богом. В момент встречи на Авраама напал «крепкий сон» (ст. 12). Впрочем, соответствующее еврейское слово обозначает скорее не «сон», а своего рода тяжёлую полудрёму, от которой почти невозможно избавиться до тех пор, пока она не пройдёт сама. В таком состоянии человек нередко слышит голос Божий и видит посланные Богом видения. Само же присутствие Божие Авраам переживает как опускающуюся на него «великую тьму», от которой веет священным ужасом (в ст. 12 упоминается «ужас и мрак великий»; дословно еврейский текст звучит так: «и вот: великая ужасная тьма опустилась на него»). На первый взгляд, такое переживание близости Бога кажется несколько странным. Но, если вдуматься, оно, наоборот, станет вполне естественным и понятным. Ведь человек и не может увидеть Бога, став с Ним лицом к лицу. Человек вообще не может увидеть Бога, нигде, никогда и ни при каких условиях, если только Бог Сам этого не захочет и не даст человеку возможность Себя увидеть. А если Он этого не сделает, то перед глазами человека, стоящего с Ним лицом к лицу, окажется именно непроглядная тьма — ведь то, чего человек никак не может ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать, всегда кажется ему непроницаемо тёмным. Неудивительно, что от этой тьмы веет священным ужасом: конечный человек перед бесконечным Богом не может испытывать никакого другого чувства. И лишь голос, доносящийся из непроглядной тьмы, свидетельствует о том, что Бог здесь и говорит со Своим избранником (ст. 13 – 16). Таким было начало пути, а путь впереди предстоял долгий. И путь этот был бы невозможен, если бы Бог не шёл навстречу человеку, ведь только Он может заполнить ту пропасть, которая отделяет Его от любого из нас. И Он заполнит эту пропасть, ради нас ограничивая Себя с тем, чтобы мы могли слышать Его голос, видеть Его присутствие, чувствовать Его любовь. И, наконец, настанет день, когда Он совершит невозможное: вместит всего Себя в ограниченные и тесные для Него рамки человеческой природы с тем, чтобы дать нам Царство.

Друзья Иова, конечно, не могли оставить без ответа услышанный ими вопль, хотя вопль этот и предназначался, в сущности, не им, а Богу. Впрочем, как заметил Элифаз, кто мог бы заставить его, как и всех участвующих в начавшемся разговоре, замолчать (ст. 2)? Тем более, когда речь шла о таких основополагающих вещах, как праведность и смирение перед Богом! И Элифаз начинает своё увещевание. Он, как, впрочем, и остальные друзья Иова, говорит совершенно правильные с точки зрения любой религии вещи.

В самом деле, Иову наверняка не раз приходилось говорить ободряющие слова тем, кто оказывался в тяжёлом положении, быть может, подобном тому, в котором оказался теперь сам Иов (ст. 3 – 4). И Элифаз теперь призывает Иова к мужеству, он говорит ему: какой же пример ты показываешь тем, кого раньше поддерживал (ст. 5)? А за призывом к мужеству следует вполне традиционное, безукоризненное с религиозной точки зрения рассуждение о том, что праведника Бог не оставляет, что он не погибнет, что праведному Иову не стоит отчаиваться, что он может смело полагаться на свою праведность и быть уверенным в том, что всё для него кончится хорошо, ведь он не нечестивец (ст. 6 – 11).

Такая речь могла бы показаться речью записного оптимиста от религии, весьма неуместной и даже несколько издевательской, если бы Элифаз не был предельно откровенен с Иовом, так, как бывают откровенны лишь с близкими друзьями. Он делится с Иовом собственным, глубоко личным и даже, можно сказать, интимным опытом пережитого им самим откровения (ст. 12 – 21). Смысл его вполне понятен: человек никогда не бывает чист и непорочен перед Богом, так что никто и ни в чём не может быть уверен, когда дело касается отношений с Ним. А если так, то и с праведником может случиться всякое, праведная жизнь не может быть стопроцентной гарантией от бед и несчастий. Но всё же Иов праведник, и ему нечего бояться, надо лишь положиться на Бога, довериться Ему полностью, и всё будет хорошо.