Новость дня на 10 Ноября 2016

Учение и дела Господа Иисуса Христа вызывают, как мы читаем в сегодняшнем отрывке Евангелия от Луки, удивление и страх в тех, кто оказался их слушателями и свидетелями. Слово Его было со властью: в Евангелии от Матфея поясняется, что «Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7:29). Стоящее в обоих Евангелиях греческое слово exousia буквально означает право, свободу, позволение. Речь идет о том, что Господь говорит как имеющий право учить и заповедовать: такая власть прежде была лишь у Моисея, через которого Сам Бог давал Свои заповеди. Евангелист Матфей помещает упоминание об этом в конце Нагорной проповеди, в которой он систематизирует нравственное учение Спасителя. Судя по замечанию евангелиста Луки об учении со властью, весьма вероятно, что в Капернаумской синагоге Господь Иисус говорит именно о том, что является содержанием Нагорной проповеди. И такое слово вызывает удивление, потому что Сей говорящий со властью — здесь, рядом, Его можно видеть вблизи и говорить с Ним.

Когда же Спаситель освобождает человека от злого духа, народ испытывает ужас. Греческое thambos подразумевает в первую очередь изумление, а Вульгата предлагает нам чтение pavor, трепет. Вот о чем идет речь: трепет, охватывающий человека при соприкосновении с незримым, выходящим за рамки осязаемого мира. И в этом трепете люди говорят: что это за слово? Под «что это значит» Синодального перевода скрывается «tis o logos houtos» в греческом, «что слово сие» и «quod est hoc verbum» в славянской и латинской Библиях соответственно. Это недоумение относится не только к личности Учителя, но и к слову Его. Ведь то, что Он говорил об отношении людей к Богу и друг к другу, оказалось не просто проповедью, но словом, имеющим духовную силу и власть. Евангелист Лука не использует слово «Логос», говоря о Христе, но в этом отрывке не вполне различима граница между Словом Божиим и словом истины, которое Он принес к нам от Отца. И Один, и другое становятся причиной благоговейного ужаса, священного трепета, живительного для человека при встрече с Всемогущим: «Слова, которые говорю вам, суть Дух и жизнь» (Ин. 6:63).

Интересно, что чем человек религиознее, тем чаще он подозревает одержимость в окружающих его людях. Вряд ли большинство этих подозрений оправданны, но, конечно, одержимость бывает. Бывает, что поврежденность волевой сферы (что уже можно считать душевной болезнью) сопровождается внедрением в человека чуждой воли, в некоторые моменты берущей контроль над ним. В Евангелиях описывается довольно много случаев встречи Иисуса с такими страдальцами, и в большинстве случаев одержимость проявляется, когда носитель этой чуждой воли, бес, кричит, узнавая Того, Кто к нему приближается. Иисус никогда не радуется такому узнаванию, такому свидетельству о Нем (может ли быть принято свидетельство беса?), но запрещает злому духу говорить и действовать и изгоняет его из человека. Казалось бы, однозначная победа добра над злом, но внутренняя испорченность людей такова, что они не опознают добра, даже когда оно явно изгоняет зло.

Сегодняшнее чтение заставляет нас задуматься об истине, выраженной общеизвестным афоризмом, евангельское происхождение которого, впрочем, известно сегодня далеко не всем: нет пророка в своём отечестве (ст. 24). Ведь Иисус, совершенно очевидно, приводя мессианскую цитату из Книги Исайи, указывает на Себя как на Того, о Ком говорил пророк (ст. 17–21). Реакция же слушателей оказывается, на первый взгляд, парадоксальной: с одной стороны, они соглашаются с Иисусом, а с другой — тут же начинают сомневаться: откуда у их земляка, которого они знают с детства, может появиться какая-то претензия на мессианство (ст. 22)? И чудес они от Него требуют не как свидетельства о Царстве, а как доказательства Его мессианства (ст. 23). Тогда-то и прозвучали горькие слова Иисуса о пророке в своём отечестве (ст. 24).

Но парадоксальность реакции слушателей на слова Иисуса была, в сущности, вполне объяснима, и объяснялась она не только тем, что «большое видится на расстоянии». Дело в данном случае было в самой обыкновенной привычке, которая нередко оказывается одним из самых серьёзных препятствий на духовном пути. Не случайно сомнения обосновываются тем, что, мол, мы же Его знаем с детства, «не Иосифов ли это сын», так какой же тут может быть разговор о мессианстве? Конечно, если бы Иисус был признан авторитетными людьми или официальными инстанциями, так что эти люди или эти инстанции указали бы на Него как на Мессию, Его, конечно, приняли бы с радостью и гордились бы Им, как знаменитым земляком. Но официального признания не было, и принимать решение надо было самим горожанам. А над ними довлела сила привычки.

Падшему человеку свойственно видеть реальность не такой, какая она есть, а такой, какой он привык её видеть. Клише — дело обычное и общераспространённое, и появляется оно не случайно: схематизация и использование готовых моделей для описания реальности представляет собой своеобразный механизм психологической адаптации человека к действительности, без которого после грехопадения человек уже не может обойтись. Но этот же адаптационный механизм нередко мешает человеку увидеть новое и необычное, предлагая ему готовые схемы и модели там, где они неприменимы, где речь идёт о реалиях, не вмещающихся ни в какие схемы и не описываемые никакими моделями. Такой реальностью является и Царство, о котором свидетельствует Иисус. Ни в какие привычные рамки оно не влезает. А земляки Иисуса не хотят этих привычных рамок лишиться, они готовы их защищать любой ценой, и Иисус никак в них не вмещается: непризнанный Мессия, нарушитель спокойствия, выдающий Себя неизвестно за кого, претендующий на то, на что в их небольшом городке никто не претендовал и никогда не посмел бы претендовать — таким Он предстал перед жителями Назарета. И тогда у них осталось лишь одно средство: избавиться от своего, слишком для них беспокойного, земляка. И они бы сделали это, если бы смогли (ст. 28–30). Как видно, не только ненависть религиозных ригористов и игры политиков ведут Иисуса на крест. Туда же толкает Его и узость падшей человеческой природы.