Мысли вслух на Лк 4:31-37

Возможно ли различить нечистого духа и душевную болезнь? Этот вопрос, к сожалению, слишком часто встает перед нами вновь и вновь. Но зададимся другим вопросом: а нужно ли это делать? Да, скажут вам, нужно, чтобы знать, на отчитку вести человека или в психиатрическую больницу под сильнейшие препараты. Наверное, нам не удастся сейчас привести общее правило, подходящее под все случаи жизни, но мы совершенно точно знаем, что среди людей, врачами признанных за больных, встречаются и хорошие поэты, и глубоко верующие люди. И неким свидетельством в пользу этого звучит и наш сегодняшний фрагмент исповедания одержимого. Но, может быть, это лишь всплески на фоне безумия? В каких-то случаях – да, и тогда человека надо привлекать ко Христу и к медикаментозному лечению, ибо безумие опасно и для самого человека, и для окружающих. Но подумаем о другом роде «сумасшествия». Вспомним о блаженной Ксении Петербургской. Поистине, начало ее пути блаженства, ознаменовавшееся кончиной мужа, можно понять как натуральное сумасшествие. Оделась в его одежду, говорила, что это она умерла, а муж ее не умер, и просила называть ее его именем. Но, как поется в кондаке блаженной Ксении, глас 7: «безумием мнимым безумие мира обличивши, смирением крестным силу Божию восприяла еси». И вот это уже не сумасшествие, а блаженство. А как различить? Да очень просто: по плодам. В Питере считалось добрым знаком подать блаженной Ксении, люди тянулись к ней. А если плоды сумасшествия – грех и соблазн для других, то это самый настоящий нечистый дух, даже если он рядится в одежды разума. Так нужно ли различать нечистый дух и душевную болезнь? Кажется, что нет, но нужно различать плоды духа. И если они ядовиты, то нужно привлекать как психиатрию, так и духовные способы борьбы, например, отчитку, а лучше просто частое участие в Божественной литургии. А если плоды их сладки – вот поистине сокровищница духа, пусть даже она облечена в форму безумия, не будем этого бояться.

Интересный нюанс отмечает евангелист в своём рассказе: при виде исцеления одержимого, освобождения его от власти тёмных сил окружающих Иисуса людей охватывает ужас. Не радость, не восторг, не благоговение, не страх Божий, который всё же именно благоговение предполагает в первую очередь, а именно ужас, ужас перед силой странной, непонятной и потому страшной. Казалось бы, когда речь идёт о явлении Царства, о дыхании Царства и даже о силе Царства, которая и проявила себя при исцелении одержимого, ни о каком ужасе не должно быть и речи. И всё же ужас налицо, такова реакция видевших исцеление на увиденное. В чём же дело? Ответом на этот вопрос могут быть упомянутые евангелистом пересуды окружающих: кто же Он такой, что Его боятся даже силы тьмы? Как видно, люди, которых охватывает ужас при виде исцеления одержимого, не видят в происходящем ничего, кроме силы, силы, превосходящей даже то, что считалось непреодолимым — власть духов тьмы.

Конечно, окружавшие Иисуса были людьми религиозными, других около синагоги и быть не могло. Но, как видно, религиозность сама по себе ещё ничего не гарантирует, когда дело касается духовного мира и духовной жизни. Не секрет, что во все времена именно религиозные люди нередко боялись проявления в своей жизни тёмных сил даже больше, чем их нерелигиозные современники. И их можно понять: в отличие от людей нерелигиозных или вообще неверующих, люди религиозные кое-что знают о духовном мире, хотя бы понаслышке, а иногда и из собственного опыта. И о существовании тёмных духовных сил они знают тоже, не имея оснований сомневаться в их реальности. А вот прочных и устойчивых личных отношений с Богом религиозность сама по себе не гарантирует.

И тогда силы тьмы оказываются для религиозного человека реальностью, а Бог — абстракцией. Возможно, так понимали дело и люди, окружавшие Иисуса. А в лице Самого Иисуса они видели не Мессию, который принёс в мир Царство, а всего лишь Обладателя силы, превосходящей ту, о которой они уже хорошо знали: силу духов тьмы. Реальность Царства осталась им чуждой, ни его дыхания, ни его любви они так и не ощутили. А вот его силу заметили.

Но без любви сила эта действительно оказывается для человека страшной. Для человека, наверное, не было бы ничего страшнее Бога, Который вдруг перестал бы его любить, если бы только такое было возможно. Но, к счастью для человека, это совершенно исключено. Но человек, не знающий любви Божьей, не ощущающий дыхания Царства, вполне может вообразить себе силу Божию, лишённую Божией любви. И этот мираж станет для него ужасом. Таким, каким он стал для свидетелей совершённого Иисусом исцеления одержимого.

Учение и дела Господа Иисуса Христа вызывают, как мы читаем в сегодняшнем отрывке Евангелия от Луки, удивление и страх в тех, кто оказался их слушателями и свидетелями. Слово Его было со властью: в Евангелии от Матфея поясняется, что «Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7:29). Стоящее в обоих Евангелиях греческое слово exousia буквально означает право, свободу, позволение. Речь идет о том, что Господь говорит как имеющий право учить и заповедовать: такая власть прежде была лишь у Моисея, через которого Сам Бог давал Свои заповеди. Евангелист Матфей помещает упоминание об этом в конце Нагорной проповеди, в которой он систематизирует нравственное учение Спасителя. Судя по замечанию евангелиста Луки об учении со властью, весьма вероятно, что в Капернаумской синагоге Господь Иисус говорит именно о том, что является содержанием Нагорной проповеди. И такое слово вызывает удивление, потому что Сей говорящий со властью — здесь, рядом, Его можно видеть вблизи и говорить с Ним.

Когда же Спаситель освобождает человека от злого духа, народ испытывает ужас. Греческое thambos подразумевает в первую очередь изумление, а Вульгата предлагает нам чтение pavor, трепет. Вот о чем идет речь: трепет, охватывающий человека при соприкосновении с незримым, выходящим за рамки осязаемого мира. И в этом трепете люди говорят: что это за слово? Под «что это значит» Синодального перевода скрывается «tis o logos houtos» в греческом, «что слово сие» и «quod est hoc verbum» в славянской и латинской Библиях соответственно. Это недоумение относится не только к личности Учителя, но и к слову Его. Ведь то, что Он говорил об отношении людей к Богу и друг к другу, оказалось не просто проповедью, но словом, имеющим духовную силу и власть. Евангелист Лука не использует слово «Логос», говоря о Христе, но в этом отрывке не вполне различима граница между Словом Божиим и словом истины, которое Он принес к нам от Отца. И Один, и другое становятся причиной благоговейного ужаса, священного трепета, живительного для человека при встрече с Всемогущим: «Слова, которые говорю вам, суть Дух и жизнь» (Ин. 6:63).

Почему люди удивлялись? Ведь в том, что говорил Иисус, было так много созвучного словам пророков, учительным книгам Библии... Были и другие учителя в Израиле в те времена, после Кумранских находок это особенно ясно. В чем же было отличие Иисуса от них? Здесь дается разгадка: Он говорил со властью. Или, как сказано в Евангелии от Матфея: «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи». К этому времени уже существовала огромная традиция учительства, истолкования Писания, и учителя Израиля говорили очень осторожно, постоянно ссылаясь на авторитеты, как бы прячась за их спины.

Иисус не прячется. Он говорит так же бесстрашно, как великие пророки Израиля. Он не ссылается даже на авторитет Моисея-законодателя, а когда упоминает его, то позволяет Себе выражения вроде: «У Моисея сказано... а Я говорю вам...» И дело здесь не во властном тоне Его слов и не в Его самовозвеличивании — ни того, ни другого нет и в помине — а в ощущавшемся Его слушателями полном соответствии Этого Человека тому, что Он говорит. В Его проповеди всегда соединялись любовь и истина, и именно поэтому люди чувствовали, что Он имеет право их учить.

Иногда на нашем пути встречаются люди, в которых мы ощущаем ту же власть — власть любви и власть истины, и что-то откликается в нашем сердце, потому что в глубине любой человеческой личности живет неутолимая жажда того и другого.

Упоминание о том, что Иисус учил в дни субботние, показывает, что Он учил в синагоге неоднократно. И хотя слышавшим трудно было усвоить многие Его слова, но снова и снова народ приходил, чтобы Его услышать. Евангелист отмечает, что слово Его было со властию. В первую очередь это значит, что Он не ссылался на авторитетные мнения, но Сам являлся Источником Своих слов. Но это также значит, что Он не только говорил, не бросал слов на ветер, но слова подкреплялись делами и были с ними неразрывны.

Со властию и силою произошло и изгнание Иисусом беса в синагоге. Здесь Иисус не только помог страдающему человеку, но и дал собравшимся в синагоге увидеть, что рядом с Ним силам тьмы не устоять. Теперь свидетели происшедшего вправе делать выводы о том, Кем Он может быть. Однако когда об этом свидетельствует бес, Иисус заставляет его замолчать: Он не принимает свидетельства, исходящего из такого источника. Перед нами ситуация, которой многие из наших современников соблазнились бы и, чего доброго, не отказались бы использовать свидетельство беса в качестве рекламы, по принципу "даже наши враги признают, что я..." Но даже тогда, когда от сил тьмы исходят фактически достоверные сведения, они обязательно будут искажены и осквернены. Выражение "они врут даже тогда, когда говорят правду", звучит парадоксально, но здесь оно подходит.

Но почему больных приносили к Иисусу после захода солнца? Неужели потому, что люди боялись и тайком пробирались к Нему в темноте? Нет, не страх перед земными гонениями двигал приходившими, ведь тьма спускалась по миновании Субботы. Сразу же по окончании предписанного покоя люди шли к Тому, Кто чуть позже назовёт Себя господином Субботы.

Бесы, оказываясь лицом к лицу с Иисусом, обычно лучше людей понимают, с Кем имеют дело. Хорошо ли это для нас? Однозначно ответить сложно. Конечно, лучше быть человеком, даже падшим, чем падшим духом. Но вот ясностью духовного видения, свойственной духам, сохраняющим эту ясность даже после падения, человек не обладает.

Быть может, это связано с различиями между падшими ангелами, которые и после падения остаются существами чисто духовными, и людьми, с самого начала задуманными и сотворёнными двуедиными, духовно-природными созданиями. И у человека, похоже, основной удар на себя принимает именно природная составляющая.

Конечно, само грехопадение — феномен духовный, оно связано с духовным выбором человека, с теми решениями, который принимает человек в известный момент своей истории. Но последствия этого неверного решения, судя по всему, что мы знаем сегодня о падшем человеке, гораздо сильнее исказили его природу (имея в виду, разумеется, не только и не столько физиологию, сколько, прежде всего, психику), чем его духовную жизнь.

Нам сегодня это может показаться досадным и раздражающим, но, возможно, наша собственная природа, приняв на себя основной удар, значительно ослабила влияние духовного зла на нашу духовную жизнь. В известном смысле можно было бы сказать, что наша собственная природа (физическая в меньшей степени, психическая в большей) стала для нас своего рода подушкой безопасности, смягчившей удар сил зла по тому духовному ядру нашей личности, без которого нас, как людей, просто не было бы.

Ценой такого смягчения, вероятно, стала среди прочего и та неясность, неотчётливость духовного зрения, которой отличается падший человек. Преодолевается этот дефект лишь на духовном пути, на пути углубления отношений с Богом. Потому-то многие не узнают в Иисусе Мессию. А вот падшие духи, ясности духовного зрения не утратившие, видят Его совершенно отчётливо и прекрасно понимают, Кто перед ними. Вот только ближе к Богу от этого понимания они не становятся. Ведь дело не в знании самом по себе, а в том, как оно влияет на отношения с Богом. И в том, помогает ли оно на пути в Царство.

Люди, которые жили в Капернауме, слушали проповедь Христа и получили исцеление от многих своих недугов, очень не хотели, чтобы Он от них уходил. «И народ искал Его и нашел Его, и удерживал, чтобы Он не уходил от них», - пишет евангелист. Может быть, и Он не хотел уходить. Но должен был, как Он Сам говорит, чтобы нести радостную весть в другие города. Чтобы пойти к одним, Он вынужден был покинуть других. Так было тогда, когда Он ходил по земле. А теперь? Помыслите, как все изменилось теперь. Теперь Господь всюду. И здесь нечто большее, чем исконное всеприсутсвие Бога Отца. Ибо Христос всюду. Каждый день на земле преломляется хлеб в таинстве Евхаристии. В те дни люди думали: "Как жаль, что Он уходит в другой город, как же мы будем без Него". А теперь мы знаем: в том городе, что восточнее, литургия уже прошла, сейчас она будет у нас, а потом у тех, кто западнее, - и возникает некое длящееся, непрерывное единение присутствия Его везде.

Наверное, понять эту происшедшую от тех дней перемену можно, размышляя над сегодняшним Апостолом. «Участие в благовествовании», вот какое слово становится ключом к пониманию. Когда Иисус говорит: «Другим городам Я должен идти благовествовать», - Он еще один. Но уже апостол говорит об участии. Подобно Свече освещающей пришел Иисус, теперь одна свеча превратилась в море огней над всем миром.

Сегодняшнее чтение заставляет нас задуматься об истине, выраженной общеизвестным афоризмом, евангельское происхождение которого, впрочем, известно сегодня далеко не всем: нет пророка в своём отечестве (ст. 24). Ведь Иисус, совершенно очевидно, приводя мессианскую цитату из Книги Исайи, указывает на Себя как на Того, о Ком говорил пророк (ст. 17–21). Реакция же слушателей оказывается, на первый взгляд, парадоксальной: с одной стороны, они соглашаются с Иисусом, а с другой — тут же начинают сомневаться: откуда у их земляка, которого они знают с детства, может появиться какая-то претензия на мессианство (ст. 22)? И чудес они от Него требуют не как свидетельства о Царстве, а как доказательства Его мессианства (ст. 23). Тогда-то и прозвучали горькие слова Иисуса о пророке в своём отечестве (ст. 24).

Но парадоксальность реакции слушателей на слова Иисуса была, в сущности, вполне объяснима, и объяснялась она не только тем, что «большое видится на расстоянии». Дело в данном случае было в самой обыкновенной привычке, которая нередко оказывается одним из самых серьёзных препятствий на духовном пути. Не случайно сомнения обосновываются тем, что, мол, мы же Его знаем с детства, «не Иосифов ли это сын», так какой же тут может быть разговор о мессианстве? Конечно, если бы Иисус был признан авторитетными людьми или официальными инстанциями, так что эти люди или эти инстанции указали бы на Него как на Мессию, Его, конечно, приняли бы с радостью и гордились бы Им, как знаменитым земляком. Но официального признания не было, и принимать решение надо было самим горожанам. А над ними довлела сила привычки.

Падшему человеку свойственно видеть реальность не такой, какая она есть, а такой, какой он привык её видеть. Клише — дело обычное и общераспространённое, и появляется оно не случайно: схематизация и использование готовых моделей для описания реальности представляет собой своеобразный механизм психологической адаптации человека к действительности, без которого после грехопадения человек уже не может обойтись. Но этот же адаптационный механизм нередко мешает человеку увидеть новое и необычное, предлагая ему готовые схемы и модели там, где они неприменимы, где речь идёт о реалиях, не вмещающихся ни в какие схемы и не описываемые никакими моделями. Такой реальностью является и Царство, о котором свидетельствует Иисус. Ни в какие привычные рамки оно не влезает. А земляки Иисуса не хотят этих привычных рамок лишиться, они готовы их защищать любой ценой, и Иисус никак в них не вмещается: непризнанный Мессия, нарушитель спокойствия, выдающий Себя неизвестно за кого, претендующий на то, на что в их небольшом городке никто не претендовал и никогда не посмел бы претендовать — таким Он предстал перед жителями Назарета. И тогда у них осталось лишь одно средство: избавиться от своего, слишком для них беспокойного, земляка. И они бы сделали это, если бы смогли (ст. 28–30). Как видно, не только ненависть религиозных ригористов и игры политиков ведут Иисуса на крест. Туда же толкает Его и узость падшей человеческой природы.

Проблема своих и чужих существовала всегда, во всех обществах и во всех культурах. И везде и всегда оказывалось, что своим быть лучше, чем чужаком. Но вот в мир пришёл Мессия, и оказалось, что всё не так просто. Оказалось, что свой — не обязательно тот, кого мы знаем. Чаще всего это тот, о ком мы думаем, что знаем его. Оно и понятно: своих мы воспринимаем как часть привычного и знакомого мира. В них незачем всматриваться, в их слова необязательно вслушиваться. Мы ведь в общем-то и так примерно знаем, что нам могут сказать свои.

Чужие — дело другое. Чужой — всегда тот, кого не знаешь. Кто не является частью знакомого и привычного мира, и тут уж неважно, откуда он: с другого континента или из соседней деревни. Чужих часто отвергают, но в них всегда внимательно всматриваются. Вслушиваются в то, что они говорят. Не обязательно дружелюбно, но непременно внимательно. Чужого ведь надо понять. Или хотя бы объяснить себе. Объяснение — часто иллюзия понимания. Понимание ведь предполагает восприятие другого таким, какой он есть. Объяснение же начинается тогда, когда мы воспринимаем этого другого таким, каким хотим его видеть. С тем, чтобы он вместился в рамки нашего восприятия привычного и знакомого нам мира.

Христа можно и нужно принять таким, какой Он есть. И понять тоже можно и нужно — и тоже таким, какой Он есть. А вот объяснять Его не надо. Ни себе, ни другим. Если, конечно, мы хотим общаться со Христом, а не с нашими образами Христа. И тут оказывается, что тем, для кого Он чужой, проще. Они не знают о Нём ничего. Свои тоже ничего о Нём не знают, но думают, что знают всё. В отличие от чужих, которые не заблуждаются хотя бы насчёт своего незнания. И так не только с Ним.

Так и с Богом. С Его небесным Отцом. Не случайно приводит Иисус примеры неузнавания своими Бога из древней еврейской истории. Неузнавания, которое отделяет людей от Бога. И от Мессии тоже. Ведь для того, чтобы Бог или Мессия начал действовать, надо, чтобы человек этого захотел. И обратился бы прямо к Богу. Прямо ко Христу. Но никак не к тем образам Бога или Христа, которые он сам себе придумал. Иначе и Царство может оказаться ненастоящим. Придуманным. И жизнь в нём тоже.

Во Христе исполнилось пророчество. Но о ком оно говорит? Еще можно понять, почему исцеление достается сокрушенным, освобождение — пленным, а зрение — слепым. Но почему радость обещана только нищим, а свобода — только измученным? И причем тут я? Конечно, я иногда бываю измученным, но не все же время! Неудивительно, что в синагоге не все отреагировали адекватно... А может быть, все же попробовать перечитать этот отрывок еще раз и постараться вникнуть в значение этих слов, открыть в себе нужду, жажду освобождения и исцеления? Иначе Иисусу придется снова идти в другой город...