Новость дня на 28 Сентября 2020

Говоря о заложенном Богом духовном фундаменте, Павел приводит две цитаты из Книги Псалмов и из той литературы, которую мы называем сегодня учительной, или писаниями мудрецов: «знает Яхве своих» и «да оставит беззаконие каждый, исповедующий имя Яхве». В этих двух изречениях кратко изложено яхвистское и иудейское учение о праведности, каким мы находим его в Библии. Праведность — дело не человеческое, а Божье. Только Бог праведен, только Ему праведность свойственна как нечто неотъемлемое. Человеку же она, наоборот, несвойственна. Для человека праведность — не свойство и не качество, это лишь то состояние, в котором человек может пребывать, причём такое пребывание противоречит падшей человеческой природе.

В известном смысле можно было бы сказать, что человек может быть праведником лишь вопреки самому себе — не себе настоящему, разумеется, а себе, каким он стал после грехопадения. Но пребывать в состоянии праведности для человека возможно лишь тогда, когда Бог его «знает», в Божьем присутствии. Конечно, Бог так или иначе видит и знает каждого, от Него никому и нигде не укрыться. Но Его непосредственное присутствие рядом с человеком — не просто знание о том, что такой-то живёт на свете, и даже не то всеведение, благодаря которому от Бога не скрыто ни одно человеческое сердце.

Тут всегда налицо воля Бога, непосредственно обращённая к конкретному человеку — а это невозможно, если сам человек не ищет Бога и не стремится к общению с Ним. Вот благодаря такому стремлению человек и становится для Бога «своим» — не в смысле, что такой человек становится у Бога любимчиком, а в смысле осознанности отношений человека с Богом. Но осознание предполагает и другое: тот, кто осознаёт свои отношения с Богом и ставит их на первое место, должен и жизнь свою выстроить соответственно, имея в виду Тору, и прежде всего Тору внутреннюю.

Только если заповедь станет для человека внутренним императивом, духовным и нравственным, сможет человек не только осознать свои отношения с Богом, но и сделать их устойчивыми. А при устойчивых отношениях с Богом осознанному и добровольному греху в жизни человека места быть уже не может. Конечно, споткнутся и упасть может каждый, но такие вещи происходят обычно помимо воли человека. Такое выстраивание осознанных и устойчивых отношений с Богом и есть тот духовный фундамент, о котором говорит апостол.

«Сие напоминай, заклиная пред Господом не вступать в словопрения, что нимало не служит к пользе, а к расстройству слушающих». Наверное, это важнейшее правило церковного здоровья, здоровья людей, склонных к активной внутрицерковной жизни или просто людей активных в отношении своей духовности. Обратимся к духовным дневникам одного из крупнейших богословов XX века протопресвитера Александра Шмемана. «… какая путаница, даже тьма в этих молодых головах, как убита непосредственная нравственная реакция, какой сумбур создала в мире, в душе, в культуре всевозможная «интеллигенция». Бесконечная гордыня всего этого. Гордыня и пошлость. Иссскуственная взволнованность псевдопроблемами, гордость псевдосознанием, важность пустоты. И теперь этот злосчастный «академизм», «проблематика», возможность каждому возомнить себя чем-то. И вера в «обсуждения», «выяснения », «коммуникации». Ни один человек в мире не обогатился обсуждениями. Только встречей с реальностью, с правдой, добром, красотой. <...> Поэтому по мере приближения к «реальности» все меньше нужно слов. В вечности уже только: «Свят, свят, свят…» Только слова хвалы и благодарения, моление, белизна полноты и радости. Поэтому и слова только те подлинны и нужны, которые не о реальности («обсуждение»), а сами – реальность: ее символ, присутствие, явление, таинство. Слово Божие. Молитва. Искусство»(«Дневники», М., 2005, с.21, 22). В той же книге, уже много позже, он вспоминает краем уха слышанный разговор двух женщин. Они спорили сколько умершие с нами остаются: сорок дней или не сорок. «Ведь Церковь учит…» "Зачем это?" – просто спрашивает отец Александр. И это самое страшное, когда мы тратим время на «споры о вере». Все это лишь жалкая пародия на брань о Духе. Так зачем предаваться ей? Будем искать среди людей близких не по убеждениям, а по тому, как показано нам Господом в притче о милосердном самарянине.

От темы свидетельства Павел переходит к теме возложенной на Тимофея, как на пресвитера, ответственности за духовное состояние общины. Апостол не случайно считает главной задачей своего ученика «нести прямое слово истины», не участвуя в бесполезных словопрениях (ст. 14 – 18; в Синодальном переводе - «верно преподавать слово истины»). Сейчас уже нелегко понять, что имели в виду упоминаемые Павлом Именей и Филит. Возможно, они говорили о воскресении, как о деле прошлом, как о чём-то таком, что уже произошло и завершилось. Павлу, как и всему первому поколению христиан, было очевидно, что воскресение Христа стало лишь началом процесса, который завершится возвращением Воскресшего, Судом и всеобщим воскресением, которое затронет каждого.

Упомянутые же апостолом проповедники, вероятно, смотрели на дело иначе: они, должно быть, полагали, что всё это уже произошло и ждать больше нечего, тем самым превращая христианство в разновидность учения о бессмертии души и о посмертном воздаянии, аналоги которого были широко распространены в языческом мире, а впоследствии проникли даже в христианскую среду. Как бы то ни было, Павел считает главной задачей Тимофея, как служителя Церкви, противодействие распространению в церковных общинах подобного рода идей и представлений, как противоречащих самой сути христианства. Но противодействие это, как видно, не должно было выливаться в бессмысленные и никому не нужные диспуты с людьми, которые сами толком не понимали того, о чём говорят (ст. 23 – 26).

И дело тут не в каком-то снобизме «посвящённых», которым известно нечто, недоступное профанам. Дело в самой природе свидетельства. Спорить и дискутировать имеет смысл лишь тогда, когда спорящие ищут истину. Конечно, тут важна искренность ищущих, но даже в случае полной искренности в процессе поиска споры и несогласия неизбежны. Иное дело свидетельство: свидетель ни с кем ни о чём не спорит просто потому, что спорить ему не о чем. Он может лишь рассказать о том, что видел. Свидетель, конечно, может солгать или ошибиться, как всякий человек. В первом случае он, очевидно, станет лжесвидетелем, во втором же его свидетельство станет ошибочным или неполным. Но в обоих случаях спорить со свидетелем бесполезно: он не теоретик, а практик, он не размышляет об истине, а рассказывает о том, что для него очевидно. Теоретические аргументы и даже требования обосновать увиденное в данном случае неуместны: ни то, ни другое задачей свидетеля не является. Разумеется, свидетель может в некоторых случаях достаточно глубоко осмыслить увиденное и подвести под него теоретическое обоснование, но это будет означать лишь то, что, помимо свидетельства, он решил ещё одну задачу, прямого отношения к свидетельству не имеющую. Между тем, главное в христианстве — отношения с Воскресшим и опыт жизни в Царстве — основано на свидетельстве, а не на теоретических концепциях. Свидетельство побуждает пойти и посмотреть, теория — сесть и размышлять. На пути в Царство первое оказывается важнее второго.