Новость дня на 28 Сентября 2020

От темы свидетельства Павел переходит к теме возложенной на Тимофея, как на пресвитера, ответственности за духовное состояние общины. Апостол не случайно считает главной задачей своего ученика «нести прямое слово истины», не участвуя в бесполезных словопрениях (ст. 14 – 18; в Синодальном переводе - «верно преподавать слово истины»). Сейчас уже нелегко понять, что имели в виду упоминаемые Павлом Именей и Филит. Возможно, они говорили о воскресении, как о деле прошлом, как о чём-то таком, что уже произошло и завершилось. Павлу, как и всему первому поколению христиан, было очевидно, что воскресение Христа стало лишь началом процесса, который завершится возвращением Воскресшего, Судом и всеобщим воскресением, которое затронет каждого.

Упомянутые же апостолом проповедники, вероятно, смотрели на дело иначе: они, должно быть, полагали, что всё это уже произошло и ждать больше нечего, тем самым превращая христианство в разновидность учения о бессмертии души и о посмертном воздаянии, аналоги которого были широко распространены в языческом мире, а впоследствии проникли даже в христианскую среду. Как бы то ни было, Павел считает главной задачей Тимофея, как служителя Церкви, противодействие распространению в церковных общинах подобного рода идей и представлений, как противоречащих самой сути христианства. Но противодействие это, как видно, не должно было выливаться в бессмысленные и никому не нужные диспуты с людьми, которые сами толком не понимали того, о чём говорят (ст. 23 – 26).

И дело тут не в каком-то снобизме «посвящённых», которым известно нечто, недоступное профанам. Дело в самой природе свидетельства. Спорить и дискутировать имеет смысл лишь тогда, когда спорящие ищут истину. Конечно, тут важна искренность ищущих, но даже в случае полной искренности в процессе поиска споры и несогласия неизбежны. Иное дело свидетельство: свидетель ни с кем ни о чём не спорит просто потому, что спорить ему не о чем. Он может лишь рассказать о том, что видел. Свидетель, конечно, может солгать или ошибиться, как всякий человек. В первом случае он, очевидно, станет лжесвидетелем, во втором же его свидетельство станет ошибочным или неполным. Но в обоих случаях спорить со свидетелем бесполезно: он не теоретик, а практик, он не размышляет об истине, а рассказывает о том, что для него очевидно. Теоретические аргументы и даже требования обосновать увиденное в данном случае неуместны: ни то, ни другое задачей свидетеля не является. Разумеется, свидетель может в некоторых случаях достаточно глубоко осмыслить увиденное и подвести под него теоретическое обоснование, но это будет означать лишь то, что, помимо свидетельства, он решил ещё одну задачу, прямого отношения к свидетельству не имеющую. Между тем, главное в христианстве — отношения с Воскресшим и опыт жизни в Царстве — основано на свидетельстве, а не на теоретических концепциях. Свидетельство побуждает пойти и посмотреть, теория — сесть и размышлять. На пути в Царство первое оказывается важнее второго.

«Сие напоминай, заклиная пред Господом не вступать в словопрения, что нимало не служит к пользе, а к расстройству слушающих». Наверное, это важнейшее правило церковного здоровья, здоровья людей, склонных к активной внутрицерковной жизни или просто людей активных в отношении своей духовности. Обратимся к духовным дневникам одного из крупнейших богословов XX века протопресвитера Александра Шмемана. «… какая путаница, даже тьма в этих молодых головах, как убита непосредственная нравственная реакция, какой сумбур создала в мире, в душе, в культуре всевозможная «интеллигенция». Бесконечная гордыня всего этого. Гордыня и пошлость. Иссскуственная взволнованность псевдопроблемами, гордость псевдосознанием, важность пустоты. И теперь этот злосчастный «академизм», «проблематика», возможность каждому возомнить себя чем-то. И вера в «обсуждения», «выяснения », «коммуникации». Ни один человек в мире не обогатился обсуждениями. Только встречей с реальностью, с правдой, добром, красотой. <...> Поэтому по мере приближения к «реальности» все меньше нужно слов. В вечности уже только: «Свят, свят, свят…» Только слова хвалы и благодарения, моление, белизна полноты и радости. Поэтому и слова только те подлинны и нужны, которые не о реальности («обсуждение»), а сами – реальность: ее символ, присутствие, явление, таинство. Слово Божие. Молитва. Искусство»(«Дневники», М., 2005, с.21, 22). В той же книге, уже много позже, он вспоминает краем уха слышанный разговор двух женщин. Они спорили сколько умершие с нами остаются: сорок дней или не сорок. «Ведь Церковь учит…» "Зачем это?" – просто спрашивает отец Александр. И это самое страшное, когда мы тратим время на «споры о вере». Все это лишь жалкая пародия на брань о Духе. Так зачем предаваться ей? Будем искать среди людей близких не по убеждениям, а по тому, как показано нам Господом в притче о милосердном самарянине.

Павел призывает Тимофея избегать ненужных и бесполезных споров, которые никому ничего не дают и лишь разрушают внутренний мир в них участвующих. Надо заметить, что и греко-римский, и еврейский мир был миром множества слов, множества споров и множества мнений. Речь идёт не просто о том, что сегодня называют плюрализмом, речь именно о культе спора, диспута, дискуссии. Разговор нередко на достаточно абстрактные темы, спор, философский диспут считались самым приличным занятием для свободного человека, у которого есть досуг для таких занятий — так повелось в греко-римском мире ещё с античных времён.

И в мире еврейском дискуссии и диспуты, но уже на религиозные темы, на темы, связанные с Торой, были обычным делом, и участвовали в них зачастую не только учёные раввины и учителя Торы, но и люди самые обычные: ведь Тору читал и изучал каждый верующий еврей, а других тогда не было, так, что поговорить и поспорить было кому и было о чём. Конечно, в определённом отношении такая атмосфера была весьма продуктивной: новые идеи, взгляды, концепции, теории появлялись в ней еда ли не ежедневно.

Интеллектуальная жизнь процветала, а вот духовная — не всегда. Оно и понятно: такая обстановка способствует тому, чтобы спор, диспут, дискуссия становились самоценными, так, что участие в них уже само по себе считалось важным делом и серьёзным занятием, а на духовную работу времени зачастую не оставалось, да она и не считалась особенно важной, главными ведь казались правильные взгляды и мнения, а не правильная жизнь.

Такая атмосфера проникала и в церковные общины, и тут этому было совершенно необходимо противостоять. Даже если бы христианство было просто новой религией, и тогда бы раньше или позже появилась необходимость остановиться и задуматься не о словах, а о жизни; учитывая же, что христианство никогда и не было религией, а всегда было именно новой жизнью, жизнью в том Царстве, которое принёс в мир Спаситель, избыток слов, споров и дискуссий угрожал христианам серьёзными духовными потерями.

Конечно, на серьёзные вопросы, возникавшие в христианской среде, отвечать было необходимо: они-то ведь действительно могли оказать влияние на духовную жизнь человека. Если, например, кто-то, подобно упомянутым апостолом «учителям», всерьёз думал, что «воскресение уже было», что всё уже закончилось и христианство, по сути, осталось в прошлом, он вряд ли сумел бы при таких взглядах жить полноценной христианской жизнью.

Но посвящать свою жизнь спорам и дискуссиям с тем, чтобы одержать в них победу и стать самым известным и непобедимым спорщиком, тем более видеть в такой победе смысл своего церковного служения — это духовный тупик. Спорам не будет конца, и в итоге они просто поглотят человека, не оставив ему времени для жизни — даже самой обычной, не говоря уже о христианской. Вот от этой опасности и предостерегает Павел своего ученика.