Новость дня на 11 Февраля 2022

Интересна первая реакция женщин на услышанную ими весть о Воскресении: страх. Такая реакция была бы понятна и ожидаема, если бы речь шла о врагах Воскресшего. Но в данном случае речь шла о преданных последовательницах, которых, казалось бы, весть о том, что их Учитель жив, должна была бы только обрадовать. А они вместо этого пугаются настолько, что боятся даже сообщить остальным об увиденном и услышанном. В чём же дело? Конечно, всё можно было бы объяснить необычностью и, главное, неожиданностью происходящего. В сущности, никто из учеников Иисуса не ожидал Его воскресения, хотя Сам Он не раз говорил им об этом. Трудно сказать, с чем ассоциировалось в сознании пришедших к гробнице женщин весть о том, что их Учителя больше здесь нет, что Он воскрес. Быть может, им вспомнились какие-нибудь народные легенды о выходящих из гробниц тенях умерших, ведь и апостолы впоследствии, увидев воскресшего Иисуса, в первый момент подумали, что видят призрак, вышедшую из гробницы тень. Но возможно и иное: женщины действительно решили, что настал последний день, тот самый день Суда, предварением которого станет воскресение мёртвых, которые и воскресают, собственно, затем, чтобы предстать перед Богом. Такое представление о всеобщем воскресении в день Суда было в те времена широко распространённым и общепринятым в Синагоге, и пришедшие к гробнице женщины, конечно, не могли о нём не знать. Возможно, они ожидали скорого Суда и для себя, и для всех вообще живущих на земле, а такая перспектива не могла не вызвать священного трепета и, вместе с тем, естественного для падшего человека страха, связанного с собственной греховностью. Конечно, никто из учеников Иисуса тогда ещё не мог знать о том, что воскресение их Учителя — лишь начало процесса, который по земным меркам растянется не на одно тысячелетие. И женщины молчат, боясь заговорить о том, что, как им кажется, ждёт их впереди.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

В евангельском рассказе о распятии Спасителя особое впечатление производит описание того торжества, которое переживают все ненавидевшие Иисуса во время Его земной жизни. А тем, кто Его любил, остаётся лишь скорбеть и плакать. Конечно, это кажущееся торжество, оно лишь резче оттеняет то, что произойдёт уже совсем скоро, через три дня, когда всё встанет на свои места. Но эти три дня ещё должны пройти, их надо прожить, а ведь никто даже из ближайших учеников Иисуса не ожидал Воскресения. И дни эти проходили тем тяжелее, что торжество сил зла не было какой-то условностью или инсценировкой; оно было таким же реальным, как и сама смерть Иисуса на кресте. В сущности здесь, у подножия креста, соприкоснулись между собой две реальности, два мира: большой Божий мир и отделившийся от него маленький и ограниченный мирок тех, кто Богу противостоит. Но для тех, кто оказался в этом маленьком мирке, он всегда кажется единственной реальностью. И в этой реальности торжествует именно зло, и торжествует настолько реально, насколько реален сам этот мирок. Физически большой Божий мир и маленький мирок тех, кто Богу противостоит, могут находиться в одном пространстве и в одном времени, принадлежащие к ним могут видеть друг друга и друг с другом говорить. Но духовно это два разных мира, и в день Страшного суда различие между ними, прежде видимое лишь немногим, становится очевидным для каждого: большой Божий мир становится тем Царством, о котором говорит Иисус, а маленький мирок тех, кто Богу противостоит, — внешней тьмой из евангельской притчи. Во внешней тьме торжествует смерть, в Царстве — жизнь. И кажущаяся столь реальной в маленьком мирке победа тьмы оказывается настоящим, полным её поражением в большом Божием мире в день Воскресения. А в каком из этих миров жить, каждый решает для себя сам, так же, как решали те, кто в день смерти Спасителя стоял у подножия креста.