Апостол не устаёт напоминать нам, что для христианина речь никогда не идёт о собственных успехах, достижениях или, наоборот, провалах. Конечно, христианская жизнь — это духовный путь, который надо пройти. Но главное на этом пути — не самосовершенствование, а явление миру Царства. Христианин живёт не для себя, а для других. Правда, не в смысле того альтруизма, которого окружающие почему-то нередко ожидают от христиан, а в смысле своей причастности Царству.
Служением христианина является сама его жизнь, если только она действительно христианская. Потому, что в этом случае сквозь его жизнь проступает, чем дальше, тем ярче и отчётливее, жизнь Царства, к которой каждый общающийся с христианином может приобщиться. Но такая жизнь возможна лишь в том случае, если человек с самого начала отказывается от мысли о том, чтобы жить самому по себе. Не для себя (или для других), а самому по себе.
Жизнь христианина перестаёт принадлежать ему самому, она становится Божьей, Христовой, вливаясь в поток жизни Царства, который превосходит всё, что человек мог бы себе представить. Но поток этой жизни должен течь свободно. Его невозможно удержать для себя, остановить, отделить себе из него несколько струй с тем, чтобы они гарантированно принадлежали бы кому-то конкретному. Тут или свободное движение, или ничего. Но тогда придётся отказаться от абсолютизации любых форм, способов и образов христианской жизни, включая свои собственные.
Осознать как факт, что жизнь всех христиан, если они действительно христиане, одна, а формы — организационные, богослужебные, вообще религиозные — вторичны. И ни одна из них не лучше любой другой — каждая хороша тогда, когда уместна, когда адекватна существованию в Царстве тех или иных людей или сообществ. А если так, то отказ от абсолютизации собственной формы является не просто уступкой ближнему, но и необходимым условием пребывания в Царстве.
В самом деле: ведь и те формы, в том числе религиозные, которые мы считаем своими, родными, органичными, на самом деле относительны, и в какой-то момент нам, вполне вероятно, придётся от них отказаться. И тогда правоверный еврей вполне может обнаружить, что то, чем он так гордился и за что так крепко держался — его собственная религиозность — вовсе не даёт ему никаких преимуществ в главном перед язычником, у которого ничего такого не было. Потому-то и советует апостол не абсолютизировать никакие формы: ведь абсолютизация предполагает самоотождествление, которое в духовной жизни скорее помешает, чем поможет.
