Мысли вслух на Флп 1:20-27

В этих словах апостола Павла выражается вся новизна, вся специфика христианского отношения к жизни и смерти. В самом деле, ведь то, как мы относимся к смерти, полностью определяется нашим отношением к жизни. Если для нас жизнь — это прежде всего наше биологическое существование, то мы за нее цепляемся изо всех сил, нашим богом становится здоровье, и ничего мы так не боимся, как смерти; этот страх смерти отравляет каждую секунду нашего бытия. Если для нас жизнь — это прежде всего духовное бытие, то тело становится для нас постоянным тормозом на пути, «темницей духа», и развоплощение, физическая смерть воспринимается как предельное благо, а здешняя телесная жизнь — как досадная и бессмысленная задержка.

Для христиан суть жизни — в соединении со Христом, которое осуществляется уже здесь и сейчас, но продолжается в не меньшей степени после физической смерти. Поэтому, с одной стороны, жизнь в этом мире не бессмысленна и нет стремления поскорее с ней расстаться, а с другой стороны, нет и страха смерти. Более того, как Павел пишет в другом месте, здесь — это «как бы сквозь тусклое стекло», а потом — «лицом к лицу» (см. 1 Кор. 13:12), поэтому смерть — приобретение, но приобретение не такого уровня, ради которого надо обрывать все связи, отношения и служения, составляющие жизнь Христа в нашей здешней жизни. Тогда понятно, что, когда мы болеем, мы молимся об исцелении и лечимся, но если приходит смерть, мы можем принять ее как «сестру» (по слову Франциска Ассизского).

О себе самом Павел говорит, что ему всё равно, оставаться ли ещё в этом мире или его покинуть. Он готов, следуя воле Христовой, выбрать то, что лучше для возложенного на него служения. Самому апостолу хотелось бы освободиться и быть со Христом, но, если для его братьев полезнее, чтобы он продолжил свой земной путь, он согласен и на это.

Такое отношение к жизни и смерти Павел считает для христианина нормальным и естественным, он и своих филиппийских братьев призывает смотреть на жизнь и смерть так же, как смотрит он сам. Оно и неудивительно: ведь с приходом Христа тут действительно многое изменилось. И прежде всего изменилось соотношение нашего непреображённого мира и Царства, которое, по словам Спасителя, «приблизилось».

Прежде, до прихода Христа, смерть так или иначе означала уход в мир теней, который в Библии назван шеолом (в греческих и грекоязычных книгах упоминается греческий аналог шеола — аид, откуда, между прочим, происходит и русское слово «ад»). Были (к примеру, в Египте или в Греции) и представления об ином посмертии, но что именно за ними стоит, какого рода духовный опыт, точно сказать сложно. Представление же о мире теней можно считать универсальным, общечеловеческим, оно так или иначе существует у всех народов. Там, в мире теней, жизни нет, есть лишь её бледное подобие, которое и жизнью-то можно назвать с большой натяжкой.

Скорее это некое существование между бытием и небытием, при котором памяти о земной жизни не остаётся, а самосознание едва теплится. С приходом Христа же всё меняется. Процесс всеобщего воскресения начинается уже в момент крестной смерти Спасителя, первые воскресшие выходят из гробниц именно в этот момент. И впоследствии он продолжается: шеола, мира теней в прежнем виде больше не существует, и если прежде смерть означала окончательную (до прихода Мессии) утрату полноты жизни, то теперь она — лишь граница, разделяющая этапы пути христианина.

Завершение земной жизни означает для христианина лишь начало новой, а какой она будет, зависит от того, как он прошёл свой земной путь. Потому-то апостол и говорит, что для него нет разницы между жизнью и смертью: он ведь живёт не по своей воле, его земной путь определяется волей Христовой, а значит, и момент завершения этого пути тоже определит Сам Христос. Таков путь христианина, и именно таким путём призывает Павел идти своих филиппийских братьев.

Мы всегда думаем о смерти с известным страхом, потому что она страшна и безобразна, потому что слишком явно она уродует Божье творение. Во все времена пугающий образ смерти притягивает человеческую мысль, и мы пытаемся переосмыслить жизнь, чтобы было не так страшно. Но только христианин может сказать, как апостол, что «для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение». Смерть становится местом встречи с Иисусом, потому что Господь принял нашу смерть на Кресте. Важно, тем не менее, что эти слова апостола — пример того, как можно относиться к своей, а не к чужой смерти. И еще удивительно, как меняется при этом для него смысл жизни: он живет не потому, что жизнь лучше смерти (напротив, он желает разрешиться и быть со Христом), но для того, чтобы мы обрели радость в вере.

Говоря о своём аресте и заключении, Павел и их рассматривает с точки зрения того, насколько и как они могут содействовать той задаче, которую апостол всегда считал для себя главной, — свидетельству (ст. 12 – 14). Сейчас уже не совсем понятно, что имеет в виду Павел, говоря о некоторых проповедниках, которые проповедуют Христа «не чисто», стремясь ухудшить положение находящегося в заключении апостола (ст. 15 – 17). Но, как бы то ни было, самого Павла это не пугает: он думает не о своей жизни, а только о свидетельстве, так что своё собственное положение его мало заботит, если свидетельство не прекращается (ст. 18 – 20). И здесь перед нами, как видно, не просто бесстрашие перед лицом смерти, отличавшее мучеников за идею. Ведь Царство для апостола — не идея, а реальность, притом реальность не какого-то будущего, которое ждёт человека после смерти, а реальность настоящего, которым он живёт уже здесь и сейчас.

Павел не образно, а совершенно реально говорит, что его жизнь — Христос, что он живёт одной с Ним жизнью Царства, а потому здешняя жизнь для него не более и не менее ценна и важна, чем ожидающая здесь каждого смерть. Вопрос для апостола заключается лишь в том, что нужнее и важнее Богу: чтобы он оставался в мире, где от него потребуется дальнейшее свидетельство, или освободился от здешней жизни с тем, чтобы обрести всю полноту жизни Царства и общения со Христом (ст. 21 – 26). Здесь Павел являет нам типичный пример христианского мученика, которых в первохристианские времена называли не мучениками, а свидетелями.

Умирать за идею умеют далеко не одни христиане. Христиане же умирали и нередко умирают сегодня не за какую-то новую идею или новую религию, они лишь отдают ту часть своей жизни, которую хотят у них отобрать их гонители, с тем, чтобы не терять её целиком. Ведь всякий живущий жизнью Царства понимает, что Царство никто не может отнять у человека, если человек сам не откажется от Царства. И христианин, соглашаясь отдать здешнюю жизнь, тем самым свидетельствует, что у него есть нечто несравнимо большее, что у него есть то Царство, о котором он свидетельствует. И тогда свидетельством становится не только жизнь христианина, но и его смерть.