Мысли вслух на Тит 1:10-16

По-видимому, духовная ситуация в критской церкви была далеко не простой, так что в стороне от разгоравшихся в церковных собраниях диспутов не оставался никто, независимо от своего места и положения в общине. И диспуты эти, как и во многих других церквях, судя по словам апостола, вращались вокруг вопроса о Торе и об иудаизме, а точнее, о необходимости соблюдения иудейских религиозных норм и предписаний. Похоже, в критской церкви, как и во всех церквях первохристианской эпохи, было немало иудео-христиан, которые считали следование этим нормам и предписаниям обязательным для всех, настаивая на своём мнении и, вероятно, оказывая давление на несогласных (ст. 15 – 16). Судя по упоминанию Павлом чистоты и нечистоты, в Церкви снова и снова вставал всё тот же вполне практический вопрос о кошерной и некошерной пище, неизменно разделявший церковные общины на тех, кто не представлял себе духовной и, соответственно, церковной жизни без иудаизма с его религиозными предписаниями, с одной стороны, и на тех, кому они были безразличны, — с другой.

Потому и Павлу приходится снова и снова напоминать, что религия не имеет прямого отношения к духовной жизни, что иудейские религиозные нормы и предписания, на соблюдении которых так настаивали ревнители религиозного благочестия, — дело рук и умов человеческих, как и любая религия, а целью христианской жизни может быть лишь Царство, которое принёс в мир Спаситель. Апостол не случайно называет религиозные теории, абсолютизирующие иудейскую религиозность, мифом и чисто человеческим изобретением, которое лишь мешает верным на пути в Царство и которому поэтому необходимо противостоять ради сохранения духовного здоровья, в том числе и тех, кто эти теории распространяет и защищает (ст. 13 – 14; в Синодальном переводе мифы названы «баснями»). Не исключено, что их сторонники и защитники хотели сохранить мир с Синагогой, пойдя на своего рода компромисс, который мог бы обеспечить Церкви поддержку со стороны ортодоксальной иудейской общины, прежде всего, в диаспоре, но, возможно, также и в Иудее. Однако Павел, как видно, выступил решительно против такого компромисса, как выступал он решительно против всего, что могло бы сбить верных с пути, ведущего в Царство.

Тит - ученик Павла, обращенный из язычников. Апостол пишет ему из Рима, ожидая приговора. В эти последние дни он хочет укрепить своего верного ученика, поставленного епископом на Крит. И в первую очередь напоминает ему о том, что является одной из самых острых проблем и до сих пор. Тит, как обращенный язычник, и христиане Крита должны оберегать себя от тех, кто, прикрываясь знанием Ветхого завета, пытается ограничить права новообращенных. Конечно, опыт и знание значат очень многое. Но ничто не может заменить живого общения с Богом, молитвы. И постоянного стремления познать истину на том уровне, какой возможен для каждого человека, сообразно данному ему от Бога.

Казалось бы, Павел, будучи сам евреем, прекрасно знавшим свою традицию, не должен был так отзываться о тех, кто призывал ей следовать и строго соблюдать все религиозные предписания иудаизма. Но в том-то и дело, что Павел после встречи с Воскресшим никогда уже не абсолютизировал собственную религию. Иудаизм для него перестал быть религией, он стал для него духовным путём, путём внутренней Торы, который завершается во Христе, явившем миру образец живой Торы.

Этого пути апостол не отрицал никогда. Проблема, однако, заключалась в том, что появившиеся в Церкви в большом количестве новоявленные «учителя Торы» ни о каком пути не думали и, скорее всего, толком о нём ничего не знали. Им нравилась религия как таковая, свой путь они связывали с религиозностью и со строгим, формальным исполнением всех религиозных предписаний.

Павел же на собственном опыте прекрасно знал, что религиозность как таковая — это духовный тупик. Она не ведёт никуда и лишь имитирует духовную жизнь, сохраняя некоторые её внешние формы и так же внешне их воспроизводя. И апостол считал необходимым сделать всё возможное, чтобы не дать никому из тех, кто обратился ко Христу и нашёл Его, оказаться в таком тупике. Он был абсолютно уверен: христианство — не религия, а жизнь в Царстве, и для этой жизни религиозность не нужна.

Конечно, в Царство может войти и религиозный человек тоже, но при одном условии: он не абсолютизирует свою религию и не навязывает её другим. Даже не потому, что навязывание другим своей религии, как минимум, некорректно по отношению к ним, а потому, что человек, который так поступает, и сам надеется на свою религиозность больше, чем на Христа — иначе он не связывал бы с ней своё собственное спасение и спасение тех, кого хочет сделать такими же религиозными, каким является сам. Вот от такого искажения духовной и церковной жизни Павел предостерегает всех, всегда и очень настойчиво — потому, что тут речь идёт о подмене, из-за которой легко потерять Царство, а значит, и спасение.

Как известно, одним из главных вопросов как яхвизма, так и иудаизма был вопрос ритуальной чистоты. Это и неудивительно: ведь именно ритуальная чистота определяла возможность (или невозможность) для человека подойти к алтарю и освятиться. Однако с течением времени истинный смысл норм и правил ритуальной чистоты был если не полностью, то довольно основательно забыт. Во времена Павла для многих они были уже чем-то самоценным, требующим неукоснительного выполнения просто потому, что соблюдение этих норм и правил стало религиозной обязанностью. И нарушение их стало рассматриваться, почти как преступление, не потому, что отношение к священному стало более трепетным, а потому, что сама религиозность (по крайней мере, в некоторых фарисейских кругах) стала заметно ригористичней. А между тем в Царстве традиционные понятия чистоты и нечистоты становятся нерелевантными: ведь Царство освящено всё целиком, освящено тем дыханием Божиим, которое пронизывает его до самых концов. И для жителей Царства разделение на чистое и нечистое уже неактуально: ведь в Царстве ничего нечистого, т.е. не подлежащего освящению, быть не может по определению. А между тем религиозная инерция проникала и в церковные общины, состоявшие как из евреев, так и из недавних язычников. И глубоко религиозным (как правило) евреям было трудно смириться с тем, что нормы и правила ритуальной чистоты, составлявшие ядро их религиозной традиции, вдруг оказывались неактуальными. И они продолжали настаивать на соблюдении правил, в новом контексте потерявших всякий смысл. Продолжали требовать их соблюдения от каждого члена Церкви, настаивая, что без такого соблюдения в Царство не войти. И никак не хотели смириться с тем, что для Церкви их религиозность — их сугубо личное дело. А Павел, разумеется, прекрасно понимает, что так оно и есть, что для Царства вопрос о чистоте и нечистоте решается исключительно на уровне человеческого сердца: если оно чисто, то никакой нечистоты в жизни такого человека быть не может, а если нечисто, то никакой другой нечистоты опасаться нечего: всё самое худшее уже произошло. Так решает апостол вопрос чистоты и нечистоты применительно к Царству, а значит, и применительно к Церкви.