Мысли вслух на Иов 15:1-35

Реакция друзей Иова на его слова показательна. Главной их задачей становится уже не поддержка Иова, а оправдание в его и своих глазах собственной позиции и своей религиозности. Отвечая Иову, Элифаз уже не ссылается на собственный опыт. Он, как прежде Билдад, обращается к Традиции. Впрочем, берёт он из неё лишь ту часть, которая посвящена судьбе нечестивого, бросающего вызов Богу. О судьбе нечестивца, надо сказать, в писаниях мудрецов сказано столько, что подбирать цитаты на тему можно бесконечно.

Элифаз берёт лишь нечто наиболее типичное. Но замечательно то, что всё относящееся к нечестивцам Элифаз обращает против Иова. Он уже самого Иова обвиняет в нечестии. И прежде всего за то, что тот смеет обращать свою речь прямо к Богу. Ему, Элифазу, такое обращение кажется чем-то абсолютно недопустимым.

Можно, конечно, вспомнить тут и опыт самого Элифаза: его Божье присутствие привело в своё время в такой трепет, что он почти что впал в ступор и не помышлял ни о каких вопросах или, тем более, ответах Богу, говорившему с ним. Разумеется, так было не со всеми: еврейская история знает немало примеров диалога между Богом и человеком, и никто из тех, кому довелось такой диалог вести, в глазах Божьих нечестивцем не был. Но было тут и иное: простая реакция религиозного человека. Человека, для которого непосредственное незапланированное заранее богообщение — всегда форс-мажор. Нечто такое, чего обычно не бывает и чего, в общем-то, в нормальном случае и не должно быть. И чего человеку уж никак нельзя требовать.

К тому же, как говорит Элифаз, настаивать человеку на своей чистоте просто глупо: не может же Иов не понимать, что абсолютно чистых людей не бывает. Вообще, надо просто сдаться. Отказаться от всяких претензий и смиренно просить, чтобы Бог помиловал и пожалел Иова. Прав-то у него перед Богом всё равно никаких. Казалось бы, с последним спорить сложно: не падшему человеку качать права перед Богом.

Но Элифаз делает из этой, в общем-то, неоспоримой посылки весьма своеобразный вывод. Не надо у Бога ничего требовать, не надо ни на чём настаивать, прими, как факт, что ты перед Ним никто и звать тебя никак. А Он тогда, смотришь, и закроет глаза на кое-какие твои несовершенства и на кое-какую твою нечистоту. Но главное, когда Он появляется, сиди тихо и молчи. Постарайся быть как можно незаметнее. А требовать у Него чего-то, на чём-то перед Ним настаивать, да ещё вслух и громко — полное безумие: кто такой человек, даже самый праведный, чтобы Бог принимал его всерьёз?

Снова мы слышим Елифаза, и теперь он отмечает, что никто из людей, а значит, и Иов, не может быть чист по сравнению с Богом. Человек не только не может быть совершенным и незапятнанным перед Его лицом, но и не способен понять Его пути, поэтому никто никто из людей, заведомо не обладающих полнотой познания, не вправе быть уверенным в собственной правоте. Теперь Елифаз говорит уже не только от своего имени или от лица нескольких друзей Иова, но и претендует на выражение совместной мудрости поколений (седовласый и старец есть между нами...).

Словам Елифаза по сути невозможно возразить, в принципе всё в них верно, однако снова мы видим нависающую над страдающим Иовом фигуру обвинителя, не сомневающегося в том, что Иов наказан поделом. Отчаяние Иова, явившееся следствием страданий, Елифаз объявляет проявлением его нечестивости и выставляет аргументом в пользу обоснованности своих обвинений. Опять торжествует правота «вообще», оторванная от живой и страдающей реальности.

Рассерженный Елифаз вновь вступает в разговор, и на этот раз он прямо упрекает Иова в нечестии. По мнению Елифаза, в словах Иова звучит только гордыня, заставляющая его забыть о страхе Божьем. Упреки Елифаза звучат весьма внушительно, и многое в его словах, как будто, справедливо. Но он не отвечает Иову по существу; критика Елифаза направлена против самого факта, что Иов дерзает взывать к Богу. Мы не хуже тебя и знаем не меньше, – говорит Елифаз, и в этом как раз погрешает против истины. На обращенный к Иову вопрос «что узнал ты, чего бы мы не знали», существует очевидный ответ. Иов, в отличие от своих друзей, узнал подлинное страдание, которое одно только и оправдывает его дерзновение.

В речи Елифаза, в сущности, нет ничего нового по сравнению с тем, что уже было сказано им и двумя другими друзьями Иова. Он снова говорит о том, что Иов – грешник «по определению», так как ни один из рожденных женщиной не может быть праведен перед Богом. В пылу полемики Елифаз изображает Бога недоверчивым и мстительным, гнушающимся всем родом человеческим. Образ Бога, который стоит за речами Елифаза, надо признаться, крайне непривлекателен; в приписываемом Богу недоверии «даже к святым» нет величия, которое так рьяно отстаивают друзья Иова. Этот образ Бога скроен по мелочной человеческой мерке. Елифаз приписывает Богу какое-то гадливое отношение к людям, подобное тому, как сами люди относятся к каким-нибудь слизнякам. Очевидно, что слова Елифаза – насквозь теория, потому что жить и молиться с таким представлением о Боге невозможно.

По сравнению с тем, что Елифаз говорит в начале главы, вторая часть его речи, посвященная заслуженной каре нечестивых, изощренно поэтична и подробна. Это распространенный психологический эффект: в религиозной сфере людям легче и удобнее всего говорить о чужих грехах и наказаниях; очевидно, автор книги хорошо знает этот тип религиозности. Елифаз поучает Иова, что нечестивый человек сам является виновником своих бед, полагая, что это объясняет страдания Иова. В этом пространном рассуждении звучит отголосок того, что несколькими веками ранее написания книги Иова говорили великие пророки Израиля. Тогда, в предпленную эпоху, они возвещали гибнущему народу, что не Бог по произволу насылает на них кару, но что наказание является плодом человеческих помыслов. Но для пророков эта мысль была лишь преамбулой к грандиозному откровению о том, что для гибнущего от своего нечестия человека Бог становится Спасителем, единственной Надеждой и Утешением. Для Елифаза же эта весть о милосердии Творца чужда. Слова, сказанные Богом через пророка Иезекииля о том, что Господь хочет не смерти грешника, но его обращения и спасения, прямо противоречат рассуждениям Елифаза.