Мысли вслух на Иов 35:1-16

Продолжая свою речь, Элиу утверждает абсолютный и несомненный суверенитет Бога во всём, что касается Его творения, включая человека. Но человек в речи Элиу немногим отличается от всякого другого творения. Как и Элифаз немного раньше, Элиу утверждает, что Богу нет дела до человеческой праведности. Он и не глядя на поступки человека знает, чего стоит каждый.

Элиу как бы не замечает, что тем самым он совершенно обесценивает не только всякий путь праведности, но даже религиозность как таковую: ведь и она в конечном счёте основана на представлении о нормативном поведении, за следование которому, равно как и за отступление от которого, следует воздаяние. Но тут как раз с Элиу, по-видимому, играет дурную шутку его собственный опыт харизмата. В самом деле: такой опыт ведь далеко не всегда оказывается опытом прямого личного богообщения. Не случайно все харизматы всех времён и народов нередко описывают свои переживания в терминах если не прямо пантеистических, то близких к пантеизму, предпочитая говорить не о Боге собственно, а о Его силе и о Его дыхании.

И зачастую на поверку эти сила и дыхание оказываются чем-то таким, что охватывает человека, вовлекая его в экстаз, порой достаточно бурный, за которым довольно сложно бывает почувствовать какую бы то ни было волю. Такой харизмат не столько встречается или общается с Богом, сколько отдаётся во власть стихии, пусть и не физической. Неудивительно, что в этом случае он ощущает свою полную зависимость от той силы, во власть которой себя отдаёт. И тут уже от человека действительно ничего не зависит. Можно быть кем угодно и каким угодно — во время экстаза это совершенно неважно.

С человеком происходит нечто такое, над чем он не властен и чем он не может управлять, он и помыслить не может, чтобы чего-нибудь потребовать от того потока, в котором оказался. А если добавить к этому, что и сам экстаз начинается порой достаточно неожиданно, то получается, что человек действительно не может ни требовать какого бы то ни было суда, ни ожидать встречи лицом к лицу. Бог — сила, Он — охватывающее человека дыхание, а человек — лишь объект Его воздействия, но никак не субъект каких-то с Ним отношений, тем более равноправных. Если опыт человека таков, он действительно едва ли сможет понять Иова, желающего поговорить с Богом, как человек с человеком.

Елиуй приписывает Иову слова «я правее Бога», которых он не произносил. На самом деле Иов говорил о своей правоте, но можно ли на этом основании приписывать ему отрицание правоты Творца? Елиуй передёргивает, и это не случайно. И в наши дни многие люди принимают утверждение кем-либо собственного достоинства как покушение на чужое, чаще всего их собственное достоинство. Елиуй же, как мы помним, пытается встать на место Бога, но если так, то за Бога ли он заступается? Что, если на самом деле Елиуй воспринимает речи Иова как покушение на себя, на свою собственную комфортно-привычную картину мира?..

Но невозможно возражать Елиую, когда он отстаивает величие Творца, которому никто из противящихся Ему людей деже неспособен нанести реальный ущерб. Но мы могли бы дополнить слова Елиуя тем замечанием, что человек — вершина творения, и потому покушение на любого из людей равносильно покушению на замысел Создателя.

Увы, Елиую мало бед, свалившихся на Иова, он полагает, что слова Иова вызваны лёгкостью наказания, а вовсе не невыносимыми страданиями. К сожалению, в сознании Елиуя, как и у других обличителей Иова, правда и справедливость отделены от милосердия.

Плача о своей участи, Иов говорил, что на его долю выпало то, что суждено нечестивым и беззаконным, хотя Иов ходил по путям правды Божьей. В чем же разница, что дало Иову его воздержание от греха? В устах Иова этот вопрос был обоснованным, он был оправдан самим сюжетом книги. Но Елиуя постановка такого вопроса возмущает. Так нельзя, говорит он, потому, что так нельзя.

Елиуй утверждает, что праведность человека ничего не приносит Богу, и нечестие человека не причиняет Ему ущерба. Однако дерзкие слова Бог слышит и суд Его неотвратим. По мнению Елиуя, Иов безнаказанно говорил все это лишь потому, что гнев Божий еще не достиг его. Спрашивается, что же тогда страшное, нечеловеческое страдание Иова, если «гнев Его не посетил его и он не познал его во всей строгости»? Такое впечатление, что слова Иова Елиуй слушал только для того, чтобы найти причину осудить Иова. Реального же страдания Иова Елиуй просто не замечает.

Мнение Елиуя можно было бы признать справедливым, если бы не Крест Господень. Крест, на котором Сын Божий разделяет подлинное страдание каждого человека. Крест, на котором Сын Божий страдает от того, что люди отвергают Бога. Крест, на котором Бог являет людям, что наш разрыв с Ним и наша смерть Ему не безразличны. Крест, на котором Бог открывает путь жизни для Иова.

Богословие Елиуя уводит в сторону от Нового завета; быть может, автор книги Иова столь подробно излагает его речи именно для того, чтобы читателю, знакомому с пророческой традицией, это было вполне очевидно.