Мысли вслух на Иов 10:1-22

Понимая, что терять ему уже нечего, Иов обращается к Богу с пространной речью (ст. 1). Он говорит Богу: почему Ты против меня (ст. 2)? Ведь Ты не человек, Тебя не подкупить, так почему же нечестивцы оказываются в Твоём мире успешнее праведника (ст. 3 – 4)? Но главный вопрос Иова в другом. Он говорит Богу: ведь Ты знаешь меня и знаешь мою праведность, чего же Ты хочешь от меня, зачем выискиваешь во мне грехи (ст. 5 – 7)? Очевидно, Иов, как и его друзья, прекрасно понимает, что безгрешных людей на свете нет, что праведность означает не безгрешность, а верность Богу, Который, конечно, даже в том, кто идёт за Ним и хранит Ему верность, всегда может найти какой-нибудь грех, в котором праведника можно обвинить.

Но ведь такое копание в чужих грехах с тем, чтобы найти повод для обвинения, характерно для человека, притом для человека нечестивого, но никак не для Бога! Ты Сам, говорит Иов, обращаясь к Богу, сделал меня тем, что я есть, и Ты хранил меня (ст. 8 – 12). Конечно, Иов прекрасно понимает, что это не даёт ему права на грех и нечестие (ст. 13 – 14), ведь не Бог делает человека грешником. Но в случае Иова речь не идёт о суде, ведь любой суд предполагает объективное и непредвзятое рассмотрение существа обвинений, выдвинутых против обвиняемого. Между тем, никакого суда, собственно, Иов и не видит, он видит со стороны Бога лишь бессудную расправу. Он говорит о себе: если я виновен, горе мне! Но если и не так, от этого всё равно не легче (ст. 15 – 16). Суда нет, никакие доводы в пользу обвиняемого не принимаются, а свидетелей обвинения становится всё больше и больше (ст. 17).

Конечно, религиозному сознанию Бог нередко видится не столько справедливым, сколько немилосердным судьёй. Но Иов хочет достучаться до Бога откровения, и потому он говорит Богу: если так, то зачем вообще мне было рождаться на свет? Зачем я прожил свою жизнь (ст. 18 – 19)? Впрочем, говорит Иов, и сейчас ещё не поздно, ведь смерть рядом (ст. 20 – 22). На первый взгляд, здесь перед нами те же сетования, которыми начинается первая речь Иова. Но в данном случае он говорит о чём-то более глубоком и важном: Иов пытается достучаться до Бога откровения, напоминая Ему о смысле, в данном случае о смысле собственной жизни, равно, впрочем, как и о смысле жизни всякого человека вообще.

В самом деле, если Богу нет дела до человека, если Он не собирается снисходить к нему, то зачем вообще нужен человек на земле? Человеческая жизнь лишь тогда могла бы иметь какой-то смысл, если бы Бог был не просто силой, безразличной к человеку, но именно справедливым Судьёй, готовым человека принять, пусть даже после самой суровой проверки и самой жёсткой оценки. Но если Бог готов просто перешагнуть через человека, будь то грешник или праведник, человеческая жизнь теряет всякий смысл, и Иов это понимает. Он понимает, что жить имеет смысл лишь перед Богом откровения, а не перед Богом религии. И потому он так хочет увидеть Бога лицом к лицу, ведь тогда и только тогда он сможет получить ответ на мучающий его вопрос: кто же всё-таки его Бог?

Можно было бы сказать, что Иов бросает Богу вызов, упрекая Его за то, что с ним произошло. Но в словах Иова на этот раз можно увидеть и преклонение перед величием Творца, и склонение перед Его волей, и смиренную готовность принять Его решения. Иов не только готов принять наказание за грехи, но и отказывается настаивать на своих подлинных заслугах: если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Но он хочет знать, по какой причине на него обрушились бедствия, почему его прежний мир, такой понятный и привычный, рухнул?

Когда рушится привычный уклад, а образ жизни, казавшийся незыблемым и единственно возможным, уходит в прошлое, миллионы людей на развалинах задают себе и окружающим те же или сходные вопросы, что и Иов. Но даже если объяснение возможно и доступно для понимания, оно не всегда может быть услышано в момент переживания последствий катастрофы, когда не всякому пострадавшему хватает сил для принятия ответа. Не исключено, что Господь потому не всегда отвечает прямо, что щадит нас: иное сердце могло бы быть раздавлено Его ответом.

Но и при кажущемся безмолвии Он рядом со страдающими и не оставляет их.

В мольбе о справедливости, которую Иов обращает к Вседержителю, неожиданно становится видна надуманность и недостаточность объясняющей человеческое страдание теории кары и исправления. Если вдуматься, оказывается, что она просто недостойна Единого истинного Бога, потому что умаляет Его величие. Так, по крайней мере, думает автор книги, по воле которого Иов восклицает Богу: «не обвиняй меня, скажи, за что Ты со мною борешься». Иов не видит в своем страдании смысла для себя; может быть, для Бога есть этот смысл? Может быть, тем самым Бог достигает каких-то Своих целей? Что хорошего для Бога в страдании Иова, какой в этом смысл для Него Самого? «Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь?» – спрашивает Иов. Ведь человек – дело рук Божьих, и ничто в человеке не тайна для Всемогущего. Особенно непереносимо для Иова, что он страдает в то время, как нечестивые благоденствуют. Зачем это нужно Богу? Неужели Ему свойственная примитивная человеческая мстительность?

Сами вопросы Иова в 10:2–7, в сущности, риторические; они с очевидностью подразумевают отрицательный ответ. Однако, чтобы задать их, требуется известное мужество. Очевидно, что Бог – не человек, и Он смотрит иначе. Но тогда чего же Он добивается?

Иов напоминает Богу, что Он Сам сотворил его – и Сам губит его. Какой в этом смысл, и не лучше ли было вовсе не сотворять Иова? Он просит дать ему возможность прийти в себя перед смертью, потому что воспринимает происходящее как погоню Бога за собой, как борьбу Бога с человеком. Иов говорит, что если он виноват – Бог заметит и осудит его, но и если Иов прав, ему не доказать этого. Для чего Богу бороться с прахом? И зачем живет человек, ценность которого для его Создателя столь ничтожна? Ответить на эти вопросы возможно только зная о том, что настанет день, когда Сам Бог воплотится и станет человеком. Только это придает существованию человеческого рода неотменимый смысл. Но для Иова это – тайна, и потому он не видит смысла в своей правоте, и потому для него единственная перспектива – смерть.