Мысли вслух на Ин 5:27

В этих словах Христа содержится неявная отсылка к книге пророка Даниила (Дан. 7:13-14). Мысль о суде Божием была вовсе не чужда для слушателей Иисуса, этот суд возвещался всеми пророками. И то, что Судией на этом суде будет Мессия, Христос, одним из имен которого служит «Сын Человеческий», тоже принималось всеми. Но вот дальше — одни вопросы. Что за человек будет Мессия? Каким будет этот суд? И когда он будет (желательно, не скоро)? С ответами на эти вопросы и приходит Иисус, и как же трудно принять Его ответы! Во-первых, Он и есть Мессия, Царь Израилев — бедный, непонимаемый, униженный и, наконец, убиваемый. Во-вторых, суд уже «ныне». А в третьих, это суд праведный, и поэтому на нем никто не может оправдаться, но Христос пришел не для того, чтобы осудить, а для того, чтобы спасти, — и в этом и есть Его власть и воля пославшего Его Отца. Насколько все это выше всех человеческих ожиданий и представлений — тогда, да и сейчас!

Сегодняшнее чтение позволяет нам лучше понять суть конфликта Иисуса с той частью Синагоги, которая Его отвергала и осуждала. Суть эта Самим Иисусом выражена совершенно ясно: главная проблема Его противников в том, что они никогда не знали реального, живого Бога (ст. 37 – 38). На первый взгляд, такое утверждение может показаться странным: ведь и сторонники, и противники Иисуса, в основном, были людьми глубоко религиозными, знакомыми с Писанием и (по крайней мере, на словах) ожидавшими Мессии и Царства. Но, как видно, религия превратилась для них из средства в самоцель. Сам Иисус описывает эту ситуацию одной короткой фразой: вы ищете славы друг от друга, а не от Бога (ст. 44). Всякая религия — дело рук человеческих. Конечно, данное Богом откровение нередко нуждается в религиозной оболочке для того, чтобы сохраниться и быть переданным грядущим поколениям, но роль религии при этом оказывается чисто служебной; религиозность же как таковая не имеет к откровению никакого отношения. Но, как всякое человеческое дело, религия даёт большой простор для творческого самовыражения, ведь здесь соединяются воедино такие разные формы культуры, как наука, искусство, аскеза. И, как всякое человеческое дело, религия вполне может захватить человека целиком. Более того: она как ничто иное способна влиять на формирование системы ценностей и отдельных людей, и целых сообществ. Неудивительно, что всякая религия, а тем более такая, в основе которой, как в случае иудаизма, лежит многовековая традиция, связанная с данным Богом откровением, раньше или позже замыкается в свои собственные рамки, становясь самодостаточной. И тогда её последователям приходится прилагать особые усилия для того, чтобы сквозь свою религиозность пробиться к Богу. Но, как видно, противники Иисуса как раз отнюдь не были склонны к таким усилиям. Все их силы, наоборот, были направлены на поддержание той религиозной оболочки, которая, по идее, должна была оберегать полученное когда-то от Бога откровение, но на самом деле давно уже перестала исполнять эту функцию. Не случайно Иисус говорит о том, что сама Тора, данная через Моисея, станет для них судом (ст. 45): ведь хранить верность Торе означает хранить верность Богу и Тому, Кого Он посылает, а не религиозной традиции самой по себе, хотя бы она и была обязана Торе своим происхождением (ст. 46 – 47). И дело не в том, что Иисус обижен на тех, кто Его не принимает: Ему вообще мало дела до славы или известности (ст. 41). Дело в том, что уже близко время Суда, а Иисус хочет, чтобы в Царство вошёл каждый (ст. 34). Ведь Суд ставит каждого перед выбором между жизнью и смертью. И никакая религия не может здесь никому помочь. Помочь может лишь Тот, Кто принёс в мир Царство.

«Наступает время и настало уже» — в Иоанновом Евангелии мы слышим эти слова, когда Господь говорит о Своей миссии на земле. Первые христиане часто понимали обетования Господа Иисуса как описание того, что скоро грядет День Господень, конец этого мира, когда Он будет судить живых и мертвых после всеобщего воскресения во плоти. Но если относить это событие к будущему (близкому или далекому), то, во-первых, непонятно, что значит, что время «уже настало», а во-вторых — слова о будущем могут быть важны как обетование нашего воскресения, но не как описание того, что реально происходит сейчас. А ведь Евангелие — очень реальная книга. Оно написано, чтобы мы имели жизнь сейчас, а не просто устрашились будущего Суда и стали бы хорошо себя вести. Если это так, то оправдание на суде Сына Человеческого и вечная жизнь Отца — уже действуют, уже происходят в жизни того, кто поверил Его словам, а Его голос уже теперь оживляет «находящихся во гробах».

Господь снова говорит о суде, который ожидает все дела людей. Вероятно, речь об этом не раз заходила во время земного служения Христа, и все евангелисты так или иначе передают то, что говорил Учитель. В отличие от пространной притчи о Последнем суде, переданной евангелистом Матфеем, евангелист Иоанн приводит здесь откровение о власти, которую Отец отдал Сыну.

Господь говорит, что Отец Небесный отдал Ему власть творить суд, потому что Он есть Сын Человеческий. С одной стороны, речь идет о Мессии, которого Священное Писание нередко называет Сыном Человеческим, Поэтомы мы можем понять Спасителя так, что суд отдан Ему, потому что Он — Христос, Спаситель и Искупитель мира. С другой стороны, вспомним слова ап. Павла: «Посему Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа. Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» ( 2:17-18).

Иоанн Дамаскин говорит об этом же в ирмосе воскресного канона 1 гласа, обращась ко Христу словами: «Один знающий немощь человеческого существа и с состраданием ее принявший, препояши меня силою свыще...». Сын, по мысли апостола Павла и преп. Иоанна, один знает всю нашу немощь, и потому Ему дано право и судить нас: Он сам испил нашу чашу до дна.

Говоря о Своём служении, Иисус упоминает и Суд, и воскресение мёртвых — всё, что в сознании Его слушателей связывалось с концом земной истории, приходом Мессии и наступлением мессианского Царства. Но Мессией Он всё же Себя не называет. Возможно, именно это и порождало многие недоразумения: претендуя на мессианские прерогативы, Иисус, однако, Мессией Себя не провозглашает, а обычному человеку, даже пророку, ничего подобного, согласно общепринятым в те времена религиозным представлениям, не позволялось. Почему же Он не пытается разрешить недоразумения, просто объявив о Своём мессианстве? Ведь тогда и отношение к Его словам наверняка было бы другим, и обвинений, соответственно, тоже было бы меньше, а может быть, их бы и вовсе не было: ведь от Мессии ожидали и Суда, и особых отношений с Богом (хотя, конечно, о богочеловечестве в христианском смысле речи в данном случае не шло). Проблема, однако, заключалась в том, что и на Мессию, и на Его задачи в те времена в еврейской среде смотрели сквозь призму традиции того воинствующего мессианизма, который, совсем, казалось бы, угаснув в эллинистический период, получил новую жизнь в эпоху Маккавейских войн, на которые смотрели, как на начало войны мессианской, во время или вскоре после которой и появится Мессия. Мессия должен был не только заявить о Себе, Он должен был действовать, притом действовать совершенно определённым, ожидаемым образом, а Иисус действовать так отнюдь не собирался. Главной Его задачей во время Своего короткого земного служения было приобщить к жизни Царства как можно больше людей. Его миссия сводилась к тому, чтобы ходить и являть Царство там, где укажет Отец, и создать общину тех, кто приобщился к Царству и готов посвятить себя свидетельству о Нём. А для всех остальных (включая даже апостолов) всё это было лишь прелюдией к тому, что они считали главным: к подготовке мессианского восстания и к мессианской войне, которая должна было окончиться изгнанием римлян и основанием нового «царства праведников». Иисус же постоянно говорит об одном и том же: о Царстве и о Своей подлинной миссии, не называя Себя Мессией именно для того, чтобы от Него не требовали того, чего Он в любом случае сделать никак не мог потому, что это не входило в планы Его Отца. Это намного усложняло дело, приближало трагическую развязку, но позволяло избежать недоразумений, которые могли бы привести к серьёзному духовному соблазну. Соблазну, который в 70 г. н.э. привёл к гибели города и Храма, предсказанной Спасителем.

Поражает, насколько по-разному мы можем воспринимать то, что читаем, по-разному «слышим». Восприятие, казалось бы, зависит от времени суток, физического состояния читающего (попросту, выспался он или нет), от желания получать информацию. Но есть в этом мире Тот, Кто может всё, включая помехи, повернуть ко благу (см. Рим. 8:28). Иисус в 24 стихе говорит удивительные слова. Но и эти слова можно услышать по-разному. Иногда, Божией благодатью, внутри что-то вспыхивает в ответ на прочитанное. Он дает это либо тогда, когда ты просишь о таком слышании, либо Ему Самому очень нужно, чтоб ты услышал. Вероятно, именно о подобном вслушивании и отклике на Своё слово говорит Иисус — не только нашими собственными человеческими силами. Ведь не просто так Он неоднократно повторял фразу: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф.11:15). Кто ж их, эти уши, не имеет? Но только Господь может их открыть. Так давайте просить Бога о даре слышания, чтобы слова «слушающий слово Мое» имели к нам отношение.

Вот мы и услышали, что Своим Отцом Иисус называл Бога, и это значило, что Он провозгласил Себя равным Ему. Евангелист засвидетельствовал, что Иисус при всех говорил так о Себе, и он же свидетельствует о том, что за такие слова Его искали убить, обвиняя в богохульстве. «Семейная» терминология часто воспринимается упрощённо, поэтому у многих возникает соблазн уподобить отношения Отца и Сына внутрисемейным отношениям родителей и детей, какими они бывают у людей.

От древних ариан до современных свидетелей Иеговы тянется длинный ряд тех, кому трудно представить, чтобы Сын мог быть равен Отцу и был одним с Ним. Человеческий язык ограничен, но Христос даёт возможность увидеть то, что открывается за словами. Небесный Отец весь суд отдал Сыну, Который послан в мир не судить его, но спасти (Ин. 3:17). Здесь мы неизбежно столкнёмся с одним из кажущихся противоречий, если станем представлять Его суд подобным человеческому. Но, может быть, стоило бы уподобить Его суд проверке на прочность, на способность принять дар, которым Бог хочет наделить каждого — вечную жизнь.

Вечная жизнь, даруемая Богом — не просто бессмертие, вдали от Него оно может оказаться прозябанием посреди дурной бесконечности. Нет, это полнота жизни, качественно, а не только количественно иная, чем можно представить, совершенная жизнь. То, что она уже дана уверовавшим, означает, что это не награда, которая когда-то будет дана за чрезвычайные заслуги, но дар, который всем нам уже предложен. Взять его можно, обратившись к Сыну и признав Его своим Спасителем.