Мысли вслух на Флм 1:17-25

Продолжая разговор об Анисиме, Павел вспоминает какие-то долги, о которых мы ничего не знаем потому, что больше нигде в новозаветных книгах о них ничего не сказано. И прибавляет: считай долг Анисима моим тебе долгом. Тут апостол продолжает ту мысль, которую он высказал в первой части послания — мысль о том, что во Христе рабов и хозяев уже нет, что между христианами отношения могут и должны быть совершенно другими. Павел не случайно говорит о себе как о должнике Филимона, который берёт на себя долг Анисима.

Вероятно, долг появился вследствие каких-то расходов, связанных с Павловым апостольским служением. Но дело не только в этом. Дело в том, что Павлово дело — не Павлово, а общецерковное. И Анисим, поучаствовавший в общецерковном деле по мере своих сил, должен Филимону не больше и не меньше, чем был бы должен ему сам Павел, если бы Филимон решился предъявить апостолу какие-то претензии.

Понятно, что Филимон едва ли решился бы на такое — не только из-за авторитета Павла, но и потому, что прекрасно осознавал значимость Павлова служения. А вот с Анисимом всё было, по-видимому, не совсем так. Анисим — не Павел, к тому же он раб Филимона, и, хотя Филимон после обращения действительно стал относиться к Анисиму не так, как прежде, старые привычки искоренить было не так просто.

В самом деле: отношения между людьми, особенно отношения повседневные, зачастую остаются мало осознанными и в значительной степени продолжают определяться теми поведенческими автоматизмами, которые были им присущи в прежней жизни даже тогда, когда, казалось бы, с этой прежней жизнью человек расстался. Сила поведенческой инерции велика, и её невозможно преодолеть, если не осознать такую инерцию как духовную проблему, требующую самого серьёзного к себе отношения.

Именно эта инерция и заставила Филимона потребовать от Анисима того, чего он никогда бы не потребовал, например, от Павла. А Павел прерывает её, подставляя себя на место Анисима. И не только из солидарности со своим помощником, но и ради самого Филимона — ведь без преодоления поведенческой инерции и связанных с ней автоматизмов его духовная жизнь никогда не станет полноценной.

Слова «прими его, как меня» перекликаются с притчей Иисуса (Мф 25:34-46) о том, как надо принимать нищих, больных и просто тех, кто встречается на пути. «Я был болен, и вы посетили Меня». Местоимения «я», сравнение «как меня» кажутся излишне личными, потому что невозможно постоянно упражняться в том, чтобы видеть в каждом человеке черты Спасителя. Часто вера в Бога и вера Богу не могут помочь нам в этом. И тогда на помощь нам приходит рациональное, идущее от разума обоснование Павла. Если ты не можешь этого понять и объяснить, если ты не хочешь так жить, вспомни, сколько ты лично должен Богу за свое спасение. И этот долг ты можешь выплатить только одним способом – принимая другого, иного, отличающегося от тебя всем.

Продолжая начатую тему, Павел просит Филимона принять Онисима и относиться к нему так же, как он относился бы к самому апостолу, обещая при этом возместить Филимону весь нанесённый ему Онисимом ущерб (ст. 17 – 20). И здесь Павел снова остаётся верен себе, считая отношения Царства, отношения взаимной любви единственно возможными между христианами. Любовь предполагает, прежде всего, доверие тому, кого любишь. В нашем, преображающемся, но пока не преображённом мире, живущем ещё во многом по законам природы и общества, жизнь которого, в сущности, не очень отличается от жизни волчьей стаи, денежные обязательства нередко определяют все отношения между теми, кого они связывают. Готовность изменить эту ситуацию, не пренебрегая ими, но отодвинув их на второй план, возможна лишь в том случае, если и кредитор, и должник в своей жизни руководствуются законами Царства, а не законами ветхого мира. И Павел призывает Филимона смотреть на денежные обязательства именно так, полностью доверяя своим братьям во Христе.

Но, с другой стороны, доверие не предполагает необязательности в денежных делах или пренебрежения ими: апостол не призывает Филимона забыть о нанесённом ему Онисимом ущербе, обещая возместить ему все убытки. Конечно, Филимон может простить Онисиму все долги, если сочтёт нужным, но требовать этого от него Павел не считает себя вправе, он лишь призывает Филимона поступить так, как, на его взгляд, должен был бы поступить человек, живущий по законам Царства. Но жизнь в Царстве сама по себе, как видно, не предполагает отказа от всех общественных обязательств. И дело тут, разумеется, не в самоценности общества или государства, которые при таком отказе, если он станет всеобщим, просто не смогут существовать. Дело в том, что отношения любви связывают между собой людей такими, какие они есть, а не такими, какими они могли или должны были бы быть. Каждый из живущих в эпоху наступающего Царства в той или иной степени оказывается связан законами ещё не преображённого мира, один больше, другой меньше. Один готов простить ближнему долг, другой не готов и не может. Отношения любви предполагают готовность принять и того, и другого такими, какие они есть. Не ради мира, законы которого их связывают, а ради Христа и Царства, которые освобождают.

О христианской любви было сказано и написано немало, в т.ч. и самим Павлом. Но всё же лучше всего понять, что такое христианская любовь, можно на примере тех отношений, которые даже не описаны - об описаниях речи нет - но которые упомянуты в посланиях апостола, как бы между делом, как нечто само собой разумеющееся. «Если со мной общаешься, то и его прими». Конечно, нечто подобное возможно и по законам непреображённого мира. Тому, кто от тебя зависит, можно предъявить ультиматум. Тем, кто тебя любит, можно попробовать манипулировать. Но здесь, очевидно, нет ни того, ни другого. Здесь просто абсолютная уверенность в том, что, если речь идёт о христианах, о жителях Царства, отношения любви, связывающие его, Павла, с двумя разными людьми, обязательно установятся между этими людьми тоже. Или, вернее, уже установились: иначе апостол не писал бы с такой уверенностью. Но откуда она, эта уверенность? Конечно, можно было бы сказать, что речь идёт о христианском долге, что христианин просто не может не принять брата, которому нужна поддержка, и ещё много подобного. Но на одном «христианском долге», как показывают два тысячелетия христианской истории, далеко не уедешь. А вот христианская любовь, как показывает тот же опыт, может творить чудеса. Оно и неудивительно, ведь она сама чудо, как и всё, что при надлежит Царству. А любовь, о которой говорил Спаситель, наполняет Царство, образуя её природу, её духовную субстанцию, ткань тех отношений, которые связывают между собой жителей Царства и каждого из них со Христом, и Самого Христа с Отцом. Тогда и просьба Павла становится не только ничуть не удивительной, но и само собой разумеющейся: ведь Царство не знает расстояний в нашем понимании, здесь люди, близкие духовно, оказываются рядом в самом буквальном смысле слова, и если мы этого не замечаем, то лишь потому, что непреображённая реальность заслоняет от нас Царство. А вот для Павла, как видно, этой преграды нет, и он пишет своему корреспонденту так, как будто и для него её тоже не существует. Может быть, это чрезмерный оптимизм. А может быть, просто надежда и уверенность. Уверенность в Царстве, в Том, Кто принёс его в мир, и в тех, кто пошёл за Ним.

Очень интересна форма, которую Павел выбрал для разговора с Филимоном. Давайте посмотрим: Павел – старец, как он сам говорит – то есть человек почтенный; апостол, то есть человек, занимающий высокое положение в Церкви; человек очень авторитетный. Таким образом, он, занимая позицию старшего, вроде, может командовать. Командовать Павел не хочет. Во-первых, он даже не выдвигает версии, что мог бы воспользоваться авторитетом: он говорит, что "имеет во Христе великое дерзновение приказывать". Не по своим заслугам – но во Христе, и не право, а дерзновение. Более того: даже этим дерзновением он пользоваться не хочет, но предпочитает просить по любви.