Мысли вслух на Откр 21:9-22:5

В той картине небесного Иерусалима, которую мы находим в Книге откровения, немало общего с пророческой традицией и пророческой символикой. Так открывается апостолу полнота небесной Церкви, явленная преображённому миру, полнота, становящаяся духовным центром мироздания, который, как магнит, притягивает к себе всех, ищущих живого богообщения во всей его полноте.

Именно небесный Иерусалим становится источником живой воды, текущей из-под Престола. Это, очевидно, та же река, которую Иезекииль видел текущей из-под ворот увиденного им Храма (Иезек. 47 : 1 – 12). В видении Иезекииля она орошала всю Иудею; в видении Иоанна она орошает Царство, очищая и оживотворяя его, избавляя от всего нечистого («проклятого») саму его природу. Таким открывается Иоанну новый мир, мир, ставший царством живого Бога, царством, которым управляет посланный Им Мессия, царством, пронизанным тем дыханием жизни, которое оживотворяет его природу, становясь для неё потоком живой воды, текущей от Престола в вечность.

Как известно, слово «апокалипсис» по-гречески означает «откровение». И, когда произносят это слово, нередко имеют в виду соответствующую библейскую книгу. Но ещё чаще — катастрофу, вселенский катаклизм, конец всего и вся. Такой взгляд распространён сегодня даже среди христиан, не говоря уже обо всех остальных.

Книга Откровения заканчивается описанием отнюдь не катастрофы, а полного и окончательного обновления мира, торжества Царства, о котором христиане первого поколения мечтали, надеясь, что оно произойдёт ещё при их жизни. А что же человек в этом обновлённом мире? Физически он, очевидно, обновляется так же, как и всё остальное мироздание; а духовно? Вот об этой-то духовной стороне и говорит Иоанн, описывая новое качество духовной жизни верных в Царстве, раскрывшемся до конца. В Царстве нет ничего «проклятого».

Там нет ничего и никого, противостоящего Богу. В нынешнюю эпоху, в эпоху наступающего Царства, противостояние налицо, и оно тем заметнее и острее, чем более раскрывается Царство в среде, ему враждебной. А после полного преображения мира, как видно, в нём уже не остаётся места никакой силе, враждебной Богу. Но это картина нового мира в целом; а что же отдельный человек? У отдельного человека, как видно, качественно изменяются, обновляются отношения с Богом и со Христом (в видениях Иоанна Христос часто предстаёт в виде Агнца).

Теперь они видят Спасителя лицом к лицу, видят всё время, а не изредка, как это было прежде, когда мир преображался, но ещё не был преображён до конца, и видят чётко и ясно, а не так, как это нередко бывало раньше, когда Его лик проступал, как сквозь туман. И дело тут, конечно, не только в изменении физической природы человека. Дело, прежде всего, именно в обновлении духовной жизни, в обновлении тех отношений, которые связывают человека с Богом и со Христом, в том обновлении союза-завета, о котором говорил ещё Иеремия.

Новые, не омрачаемые никаким грехом отношения и составляют духовное основание этого нового союза-завета. А ведь Царство и основано именно на отношениях — его обитателей с Богом и друг с другом, их со Христом, наконец, Самого Христа со Своим небесным Отцом. И когда отношения эти становятся полноценными, тогда и Царство открывается миру во всей своей преображающей полноте.

Присутствие Божие в яхвизме нередко открывалось народу Божию и отдельным его представителям как свет или как сияние. Сияющее облако обозначало место присутствия Божия уже во времена Моисея, который видел его у Хореба, где он впервые встретился с Богом своих отцов. Моисей издали принял это сияние за огонь, но, подойдя ближе, понял, что ошибся: настоящий огонь сжёг бы куст, на который опустилось облако, в мгновение ока. А позже это сияющее облако видели над Скинией, в Святом Святых Иерусалимского Храма, видели покидающим Храм, где Богу уже не осталось места (таким оно открылось в видении Иезекиилю), видели в день Вознесения (именно в таком сияющем облаке исчезает Иисус с глаз поражённых учеников). А в поэме о сотворении мира, в первой главе Книги Бытия, в описании первого дня творения упоминается мир, сотворённый в этот день Богом, весь залитый светом, пронизанный сиянием присутствия Божия. Неудивительно, что тьме в этом сияющем светом Божиим мире места нет: Бог отделяет свет от тьмы, полагая различие между светом и тьмой. А вот впоследствии, когда в мир вторгнется хаос, а Бог противостанет тем силам, которые впустили его в мир, впоследствии, когда творение Божие станет таким или почти таким, каким оно предстанет нам, день и ночь, свет и тьма начинают в мире чередоваться. И так будет до полного его преображения, до того дня, когда качественно изменится сама его природа. Конечно, она не изменится сама собой, это Бог меняет её своим дыханием, тем дыханием Царства, которое ворвалось в мир в день Пятидесятницы. А когда это произойдёт, мир снова оказывается пронизан светом присутствия Божия, как в первый день. Так мир становится Царством: ведь царство Божие — это не мир, где Бог скрывается за завесой природы, а мир, где Его видно отовсюду, видно ясно и отчётливо. А сияние — лишь следствие этой близости. Без него нет Царства, так же, как нет его и без дыхания Божия, пронизывающего Царство до самых пределов. Ведь именно оно дарит Царству и свет, и жизнь. За его пределами — лишь то, что Спаситель называет внешней тьмой.

В сегодняшнем чтении апостол Иоанн рассказывает нам о Царствии Божием. Однако обращаться к этому тексту за конкретной информацией в достаточной степени бессмысленно: почти ничего конкретного, кроме повторяющейся цифры двенадцать, вы не обнаружите. Почти ничего. Но вот самая важная и самая точная информация: новый город, новый, преображённый, Иерусалим нисходит с неба от Бога. И это главное. На любой вопрос: «А как оно там будет?» — ответ в этих словах: «От Бога». И мы можем себе это представить постольку, поскольку знаем Его — насколько Ему удалось вложить знание о Себе в наши сердца. Настолько, насколько мы открыты Ему.

Описание небесного Иерусалима может навести нас на мысль, что представить себе этот город невозможно, что перед нами нечто нереальной и непостижимое. Однако, апостол обращает внимание на то, что «город будет измерен». То есть он не будет настолько сверхъестественным, чтобы человек не смог его представить, он будет реальным осязаемым городом, где найдется место всему миру, человеку и ангелам. В нем останется все прекрасное и все дурное и злое будет удалено из него. И если в начале книги Бытия мы читали об одном дереве жизни, то теперь перед нами ряды деревьев, растущие вдоль реки воды живой.

Образ небесного Иерусалима появляется впервые в проповедях Исайи Вавилонского, жившего за шесть веков до прихода Христа. Уже тогда он был похож на то описание, которое находим мы в Книге Откровения: сияющий город наверху горы, которому воздают славу земные цари и который становится светом не только для народа Божия, но и для язычников (соответствующий греческий стих говорит о «народах», т.е. о язычниках, которые будут ходить в «его», города, свете; слово «спасённых» — поздняя вставка, отсутствующая в ранних редакциях Книги Откровения).

Чего здесь больше: реальности или символа? Земного Иерусалима или небесного видения? Ответ не так прост, как может показаться. Конечно, когда читаешь о славе Божьей, которая заменяет тут и солнечный, и лунный свет, в голову приходят только небеса, и уж никак не наш грешный мир. Между тем, слава Божья (так в библейских книгах называется то сияющее присутствие Божие, которое впервые увидел Моисей, когда подошёл к горящему кусту) сопровождала еврейский народ на всём протяжении его истории, хотя до полного преображения мира она не могла открыться людям в такой полноте, в какой её созерцают Исайя Вавилонский и апостол Иоанн.

Различие между землёй и небом в данном случае не абсолютно, присутствие Божье открывалось и до прихода Мессии, и до полного преображения творения, только не в такой полноте, в какой является оно в конце времён. А что же тогда Иерусалим? Он-то где находится: на небе или на земле? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно, и не потому, что текст неясен, а потому, что ответа нет.

Он был бы, если бы Бог с самого начала сотворил небо и землю, как два разных мира с разными законами, которые не должны были бы пересекаться между собой. Однако в тексте поэмы сотворения из первой главы Книги Бытия «небо и земля», что бы под ним ни подразумевалось, — всё же один, единый мир, а не два разных мира.

Двоемирие — не Божий замысел, это следствие грехопадения, результат действия в мире воли, противостоящей Богу. Подчинить себе мир полностью этой воле не удалось, но оторвать от него часть, которая подпала её власти, у неё получилось.

Бог же, преображая мир, избавляет его от разделения, так, что в нём сохраняется всё, кроме зла и греха, которым места в Царстве быть не может. Иерусалим, который мы видим в Книге Откровения, небесный не меньше, чем земной, и земной не больше, чем небесный. Только небо и земля уже не прежние: преображённый Иерусалим стоит на новой земле под новым небом.