Мысли вслух на Ин 20:24-31

Первое, что приходит в голову по поводу Фомы, что он такой же человек, как многие из нас, сочетающих веру с маловерием. Вот только тем Фома от нас отличается, что, хотя его и прозвали неверующим, однако он обладал куда большей верой, нежели многие из нас, кто хотел бы уподобить свой неумеренный рациональный скепсис, разъедающий душу, стремлению Фомы обрести твёрдые основания веры. Не будем забывать, что Фома был готов идти за Учителем до конца и доказал это всей своей жизнью. Но что правда, то правда, трудно ему было сразу довериться любой услышанной новости, хотелось подтверждений и доказательств.

В такой осторожности есть своя правда. Мало ли ходит слухов о "духовных явлениях", порождённых испорченным телефоном или галлюцинациями, а то и вовсе происходящих из отравленного источника? Христос, кстати, не отверг желание Фомы убедиться, лично удостоверившись, и предоставил ему такую возможность.

Существуют иконописные изображения, где Фома буквально вкладывает палец в рану Христа, но в тексте Евангелия не говорится, что он воспользовался предоставленной возможностью. Там рассказывается о другом: сразу же после того, как Христос предложил ему вложить руку в Свои рёбра, Фома исповедал Его своим Господом и Богом. Христос не вменил Фоме в грех его сомнения.

Никакие сомнения, ни один трудный вопрос рано или поздно не останутся без Божиего ответа. Только бы сомнения не стали поводом для самоутверждения горделивого софиста, подобно Пилату отвергающему возможность познания истины, а были вызваны добросовестным стремлением преодолеть трудности на пути к ней.

Слова Спасителя, сказанные Им в ответ на реакцию Фомы, увидевшего Его воскресшим, кажутся несколько странными. «Блаженны не видевшие и поверившие». Но как возможно христианство для тех, кто не видел воскресшего Иисуса? Речь, разумеется, не о тех религиях, которые выросли на почве исторического христианства. Принять религию можно и не зная лично её основателя: тут достаточно лишь разделять его, этого основателя, взгляды. И верить в некие события, вера в которые является частью вероучения соответствующей религии. Но христианство в его изначальном и подлинном смысле, как жизнь в Царстве, невозможна без личных отношений со Христом. С Царём этого Царства.

А значит, оно невозможно без личной встречи с этим Царём. Без знакомства с Ним. Как же иначе можно стать христианином? Как можно поверить и довериться тому, кого никогда не видел и с кем незнаком? Но ведь и познакомиться с Иисусом можно по-разному. К кому-то Он Сам выходит навстречу и ведёт за Собой в Своё Царство. Таким в известном смысле проще всего: они сразу получают Учителя, лучше Которого не найти.

Первым из таких был, кажется, Павел, но он был далеко не единственным. Других подводят к Учителю Его ученики — те самые подлинные миссионеры, которые свидетельствуют именно о Христе, а не о духовных достижениях своей религиозной традиции. Первым, но, к счастью, не единственным таким миссионером стал всё тот же Павел, не считавший для себя возможным свидетельствовать ни о чём и ни о ком, кроме Христа. Но бывает и так: не оказывается рядом с ищущим настоящих миссионеров, подлинных свидетелей Христа и Царства. А к встрече лицом к лицу этот ищущий ещё не готов. Но поиск его искренний, ищет он именно истины, и ничего другого.

Притом истины не книжной, а живой, такой, какую в мире сем не найти. И тогда такому ищущему начинает приоткрываться Царство. Оно ведь совершенно реально присутствует теперь в мире, и возможность соприкоснуться с ним не определяется ни национальностью, ни культурной традицией, ни религиозной принадлежностью. Царство не только не принадлежит ни одной из христианских деноминаций, оно вообще не принадлежит никакой религии. А принадлежит лишь Христу и тем, кого Он хочет в Своём Царстве видеть.

Дыхание же Царства пронизывает теперь весь мир, и нет ищущего, который не мог бы его ощутить, если только он ищет искренне. И тогда такой ищущий вначале открывает для себя Царство и его жизнь, и лишь потом, если, конечно, остаётся последовательным в своём поиске, находит Царя. Вот таких-то искателей, готовых рискнуть и пуститься в путь самим, без провожатых и без всяких гарантий, и называет Иисус блаженными. Им труднее, Царство даётся им не просто, но они лучше многих понимают, куда и зачем идут. А в конце пути лучше многих понимают, зачем и к Кому пришли.

Этот стих часто упоминается, когда начинаются споры о том, каково было тем, кто видел Страсти Христовы. Его обычно воспринимают как утешение нам, не видевшим живого Христа: мы не видели, но все-таки верим, хотя у нашей веры меньшие основания, чем у веры апостолов, видевших воплощенного Бога живого. Не нужно видеть, чтобы, прочитав описания Страстей со всей наглядностью понять, что смерть Иисуса была мучительна и ужасна. И тогда "блаженны невидевшие, но уверовавшие" означает совсем другое. "Блаженны" не потому, что вера невидевших делает сразу святыми. Мы блаженны, т.е. счастливы, потому, что мы не видели Распятия. Нам легче поверить в то, что Христос воскрес, так как мы не видели Его смерти, мы не видели, насколько она была настоящей, мы на самом деле никогда не сможем до конца осознать, что наш Бог был трупом, что нет больше никакой надежды. Страстная неделя в нашей жизни все равно уже освящается светом грядущего Воскресения и это - наше счастье, наше блаженство. Это не значит, что мы не должны стараться пережить как можно глубже боль Распятия; некоторым святым дается пережить ее почти с той же силой, с которой ее переживала Матерь Божия, некоторым даются стигматы, но им дается и вера, такая, что никакая боль не может заслонить веры в Воскресение.

Как нам понимать эти слова воскресшего Господа? Разве не блаженнее те, кто своими глазами видел Воскресшего из мертвых, в чьей жизни явно и бесповоротно произошел этот перелом, неопровержимое осознание, что смерть побеждена жизнью Иисуса? И наконец, почему «другой ученик», в котором мы можем легко опознать любимого ученика Иисуса, не вошел сначала в гробницу, увидев только «намек» на нежданную победу — головной плат? Чем была бы наша вера без евангельских рассказов о Воскресении, и чем была бы вера Фомы без его встречи с воскресшим Иисусом? Ставя перед собой эти непростые вопросы, мы можем попытаться осмыслить основной вопрос наших отношений с Воскресшим — вопрос о соотношении опытного знания, свидетельства Евангелия и веры, как непостижимого контакта с Тем, Кто победил смерть.

Нам известно не все, что было между Христом и Его учениками после Его Воскресения. И, с одной стороны, очень обидно, так хочется подглядеть туда, узнать, что Он им говорил о Своей смерти, о сошествии во ад, о Воскресении. Увидеть, как Он совершал какие-то новые чудеса. Ведь Он мог сказать им столько важного и интересного. Но нет, увы. Евангелисты очень целомудренно хранят тайну — они показывают лишь только то, чего достаточно для того, чтобы мы «уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Ин. 20:31). Дух Святой, которым движимы евангелисты, явно хочет оставить все, что было в этот период, втайне. Как и все то, что происходило с Иисусом в Его детстве. И не потому, что это какое-то сокровенное, особое знание, которое доступно только избранным. А потому, что все, что необходимо и достаточно для нашего спасения, нам уже сказано. Можно даже сказать, что эти стихи в Евангелии — особое место для нас - место, в котором рассказано о каждом из нас — о том, как Воскресший Господь являлся уже нам. Может, Господь по милости Своей явит нам потом, в Новом Иерусалиме, все, чего мы не видели, но это потом. А пока нам радоваться надо, что мы не видим, как Господь являлся апостолам, потому что «блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20:29).

В расхожих представлениях апостол Фома почему-то стал примером недоверчивости, выражение «Фома неверующий» даже вошло в поговорку. Но когда он говорит видевшим воскресшего Иисуса апостолам: «Не поверю, пока не вложу перстов моих в раны от гвоздей», - им движет далеко не одно только недоверие к рассказу о невероятном событии. Необходимо учесть, что Сам Господь не обличает Фому, но в самом деле показывает ему раны от гвоздей и копья. И как только апостол Фома услышал это, он исповедал Иисуса не просто Мессией, но своим Господом и Богом! Никто до него не поднимался до такого дерзновения.

Надо полагать, что для апостола важно было убедиться не просто в реальности воскресения, но в том, что Тело Воскресшего несет на себе знаки Страстей. Во-первых, для Фомы (и для нас) это означает, что Господь воскрес в том самом Теле, в котором Он пострадал за нас. И, во-вторых, это означает, что Крестные страдания и Воскресение неотделимы одно от другого. Это необходимо знать нам, когда мы слышим, в частности, призыв Христа: «Возьми крест свой и следуй за Мной». Ведь если крестный путь не ведет нас к воскресению и жизни, то как нам идти по нему? И если не этот путь следования за Христом ведет к жизни, то как нам найти ее? Поэтому свидетельство апостолы Фомы имеет исключительное значение для всех нас.

Что же всё-таки такое этот вопрос Фомы? Недоверие? Желание увидеть всё своими глазами? Или своего рода благоразумие, исходящее из того, что духовную жизнь нельзя строить на чужом опыте, хотя бы он даже был связан с людьми, которым полностью доверяешь? И что в таком контексте означают слова Иисуса о тех, кто поверили, не видя того, что видел Фома? Конечно, проще всего было бы остановиться на версии недоверия, как многие и делают: вера Фомы, дескать, оказалась самой слабой, ему понадобились доказательства, но Иисус рад всякой вере, а потому и позволяет Фоме убедиться в Своей реальности так, как тому кажется адекватным. Но так ли всё просто? Ведь, когда дело касается духовной жизни, мы и в самом деле можем полагаться лишь на свой собственный опыт. Духовная жизнь, как и жизнь вообще, у каждого своя, и, каким бы ни был замечательным опыт чужой жизни, он не сможет заменить нам свой. К жизни духовной это относится в полной мере. И Фома, отказываясь верить другим апостолам на слово, скорее всего, исходит именно из этого. Он хочет сам увидеть и пережить то, что видели другие, не опираясь только на их рассказы. Но что же тогда имеет в виду Иисус? Имеет ли Он в виду других апостолов? Едва ли: ведь все они к тому времени уже видели Его, а поверить другим на слово предоставлялось одному Фоме. О ком же тогда говорит Спаситель? О тех, кто уверует позже? Но ведь христианами в подлинном смысле всегда становятся, пережив ту личную встречу с Воскресшим, без которой говорить о христианстве можно лишь условно. Как же можно поверить, «не видя»? Очевидно, лишь по свидетельству тех, кто своим свидетельством являет жизнь Царства, принесённого в мир Иисусом. Такое свидетельство может стать началом духовного пути, хотя, конечно, если начавший его будет последователен, личная встреча с воскресшим Иисусом раньше или позже произойдёт и в его жизни. А Иисус, конечно же, понимает, что Церковь остаётся Церковью лишь до тех пор, пока она способна на такое свидетельство. И называет блаженными тех, кому придётся в эту подлинную Церковь войти.

«Не будь неверующим, но верующим» (Ин.20:27). Смысл этих слов пульсирует в этом (или подобном) выражении в сердцах огромного количества людей. Кто-то молится за своих не обратившихся еще к Богу родных и близких, кто-то молится за прохожих, кто-то просит веры для себя самого. Но прежде всего эти слова родились в сердце Бога. Он привел нас в жизнь для плодотворного сотрудничества с Ним в любви и, естественно, в вере в то, что Он нам являет. Господь более всех на свете жаждет нашего спасения, более наших родных и даже более нас самих. А тот, кто верит в Господа, обретает жизнь вечную (см. Ин.11:25-26). Именно поэтому Он жаждет для нас веры. Каждый день стучит Он в двери наших сердец (см. Откр.3:20). Каждый день, видя угасание огня, посылает чудеса — большие и маленькие, повторяя слова: «Не будь неверующим, но верующим».

При чтении рассказов о Воскресении становится очевидным тот факт, что апостолы, несмотря на всё, сказанное им Иисусом ещё во время Его земного служения, были совершенно не готовы к встрече с Воскресшим. Иоанн не случайно упоминает погребальные облачениях («пелены»), которые впервые заставили апостолов задуматься о том, что происходит нечто необычное (ст. 1 – 9). В самом деле, по еврейскому обычаю, тело заворачивали в саван так плотно, что развернуть его, не повредив ткани, было практически невозможно. А между тем апостолы увидели саван, в который было завёрнуто тело Иисуса, не только целым, но, как видно, даже не потревоженным, так, что головная повязка, которой повязывали обычно голову покойного («плат», ст. 7), осталась лежать отдельно, по-видимому, на том месте, где до воскресения находилась голова Спасителя. Иначе, как чудом, объяснить случившееся было невозможно. Но что именно произошло, апостолы, по-видимому, представляли себе ещё не очень хорошо. Конечно, Мария Магдалина увидела воскресшего Иисуса тогда же в саду и тут же сообщила об этом апостолам (ст. 11 – 18), но, вероятно, её свидетельства им оказалось недостаточно. Настоящая встреча произошла в тот же день вечером (ст. 19 – 23), и тогда апостолы, наконец, сумели убедиться в том, что их Учитель действительно жив. Иисус не случайно даёт им возможность посмотреть на Свои руки, ноги и рёбра (ст. 20): следы от ран должны были убедить апостолов, что перед ними не призрак, не вышедшая из гробницы тень, как они могли бы подумать, услышав от Марии Магдалины, что Воскресший не позволил ей прикоснуться к Себе (ст. 17). Это было чрезвычайно важно, ведь речь шла не только о Личности Воскресшего, но и о природе Царства. Если бы оно ничем не отличалось от мира теней и духов, то и его влияние на мир было бы не сильнее того, которое оказывают на него тени и духи, которые могут иногда обнаруживать своё присутствие, но всерьёз повлиять на существующий порядок вещей не в состоянии и, тем более, не могут изменить его кардинально, так, как меняется мир, став частью Царства. Но, как видно, при всей своей объективности и осязаемости, Царство всё же кое в чём существенно отличается от нашего, ещё не преображённого, мира. Не случайно желание Фомы ощупать раны Иисуса собственными руками Господь всё же ставит ниже доверия к свидетельству (ст. 24 – 29). Ведь главное в Царстве определяется доверием — доверием к Богу, доверием к Иисусу, доверием друг к другу. Оно — основа всего. Без него нет Царства. И оно не может зависеть от возможности пощупать руками то, во что веришь или того, кому доверяешь. И не потому, что это запрещено, а потому, что главное в Царстве руками не потрогать. К главному в Царстве можно прикоснуться только сердцем. И каждый, кто хочет жить жизнью Царства, должен быть к этому готов.