Мысли вслух на 1 Петр 2:11-25

Петр советует братьям по вере производить на язычников благоприятное впечатление добрыми делами, чтобы иметь в их глазах добрую репутацию. Но зачем это нужно, если язычники остаются язычниками, а их нравственные представления всё равно извращены? Неужели они, погрязшие во грехе, способны оценить безгрешную жизнь христиан?

Подобные рассуждения, может быть, не всегда в столь прямой форме, попадаются и сегодня. Избранность ко спасению некоторыми христианами, к сожалению, понимается как повод к фарисейскому снобизму и превозношению над окружающими. Но Петр смотрит на окружащих с оптимизмом, не окарикатуривая их, он ясно видит, что и в душе язычников живо ускользающее от них самих понимание истинных ценностей. Сейчас, когда среди многих христиан принято иронизировать над понятием "общечеловеческих ценностей", противопоставляемых христианским, не мешает вспомнить, что подлинно общечеловеческие ценности - без кавычек! - не могут быть несовместимыми с христианскими, это те ценности, которые оживотворяют каждую сотворённую Богом душу, даже отпавшую от Него.

Именно поэтому надлежит соблюдать государственные законы и нормы социального поведения, хотя бы исходящие от язычников или людей, далёких от любой веры, если эти законы и правила созданы во благо.

Многих смущает призыв апостола повиноваться господам не только добрым и кротким, но и суровым. Нет ли в этих словах призыва подчиняться злу? Ни в коем случае, если у хозяина тяжёлый характер, то это ещё не значит, что его указания работникам обязательно направлены на причинение зла. Здесь перед нами не призыв потакать злу, а констатация реального положения вещей: жизнь трудна, люди, нас окружающие, редко идеальны, поэтому необходимо запастись стойкостью и терпением, чтобы пройти по жизни достойно.

Слова Петра о подчинении человеческим установлениям (которые в Синодальном переводе таинственным образом превратились в «начальство») могут показаться противоречащими тому, о чём говорил апостол, когда называл христиан пришельцами и странниками. Но апостол говорит, что такое принятие человеческих установлений и институтов как раз вытекает из того факта, что христиане на земле являются пришельцами и странниками.

В самом деле: странно было бы ожидать от чужака попыток изменить положение дел там, где он не считает себя своим, где не собирается задерживаться и откуда скоро уйдёт. Речь, разумеется, не идёт о том, чтобы ради земной власти или человеческих правил и установлений отказываться от главного: Пётр не случайно говорит о том, что принимать человеческие установления и институты можно и нужно лишь «для Господа».

Тут простое понимание того, в общем-то, очевидного факта, что никакое изменение людьми изобретёнными установлений и институций, в том числе и самые глубокие социальные реформы, для христианина не может быть самоцелью. Если бы мир не лежал во зле после грехопадения, шансы на кардинальное изменение ситуации в мире путём социальных реформ, может быть, и были бы; но мы живём в падшем мире, и надеяться на что-нибудь подобное не приходится. Однако дело не только в этом.

Дело ещё и в том, что главной задачей христианина на земном этапе его пути является задача научиться жить в Царстве. Она требует столько времени для своего осуществления, что обычно, если христианин занимается ею так, как должно, ни на что другое у него уже времени не остаётся. Конечно, даже общественные отношения могут стать материалом и фоном для такой работы, и в таком случае их нужно использовать для решения главной задачи.

Но заниматься общественной или политической деятельностью ради них самих — для христианина слишком большая роскошь. Иное дело вопрос соблюдения Божьих заповедей в общественной жизни: тут требование поставить Бога на первое место остаётся в силе, всё, что делается в этой области, должно делаться «ради Господа», так же, как и в любой другой. Но ничто, помимо Бога, Христа и Царства, не может и не должно становиться для христианина самоцелью. Даже то, что мир считает для себя абсолютно важным и основополагающим.

Иисус действительно «кроток и смирен сердцем» (Мф. 11:29). Нам не очень просто понять, что такое кротость. Я однажды услышал такое определение: «Кротость — это нежность сильного». Это качество не того, кто слаб, а того, кто силен. Иисус не слаб, Он предельно силен, но Он не применяет эту силу, Он являет любовь. Об этом апостол Павел писал в Послании к Филиппийцам (Флп. 2:6-8).

Мы постоянно сталкиваемся в этой жизни со злом — тем, что является злом объективно, и тем, что нам представляется злом. И нам все время хочется «противостать», нам хочется противопоставить этой злой силе ответную силу — так, чтобы сила противодействия была не меньше, чем сила действия. Но оба первоверховных апостола единодушно ставят нам в пример Самого Христа, предлагая не отвечать злом на зло, предлагая не противопоставлять силе силу, а побеждать зло добром, реальной любовью — конечно, не ко злу, а к людям, оказавшимся во власти зла. Безусловно, нам самим это не под силу, нам свойственно реагировать на причиненную нам боль. Поэтому так часто апостолы говорят о необходимости облечься во Христа, во всеоружие Божие, чтобы не я действовал в критической для себя ситуации, а Христос, в Котором я пребываю.

Говоря о земном служении Спасителя, Пётр, как и другие апостолы, особое внимание обращает на Его крестную смерть. И смысл именно такой смерти он видит в том, что она сделала возможным для верных полное избавление от власти греха, открыв им праведность во всей полноте. Что же он имеет в виду? Конечно, примеры праведников, которые оканчивали свою жизнь мученически, к этому времени еврейскому народу были уже хорошо известны, и многие из них относились ко временам сравнительно недавним. Каждый такой пример становился живым свидетельством того, что праведность важнее жизни, что главный вопрос человеческой жизни не в том, сколько жить, и даже не в том, жить или умереть, а в том, как жить и как умереть. И смерть Иисуса на кресте была прекрасным тому доказательством, тем более, что, в отличие от обычного, падшего человека для Него смерть вообще не была неизбежной: свой выбор Он делал, будучи избавлен от мысли о том, что рано или поздно Ему придётся умереть, которая некоторым облегчает мысль о скором мученическом конце. Но если бы мученическая смерть Иисуса была бы просто смертью праведника и свидетеля, она ничем не отличалась бы от смерти тех, кто умер за свою праведность или за своё свидетельство задолго до Его прихода в мир. Такая смерть может быть примером для других, но она не может никого избавить от греха, который в нашем падшем мире тяготеет над каждым. Но в том-то и дело, что Иисус умер не просто, как свидетель Царства. Он умер ради того Царства, которое принёс в мир. Откажись Он от Своего земного пути (а в падшем мире путь этот неизбежно должен был закончиться насильственной смертью), Царство не вошло бы в наш мир, так и оставаясь ему чуждым. А тогда, конечно, ни о какой победе над грехом, ни о какой полноте праведности говорить бы не приходилось. Тогда бы в мире вообще ничего не изменилось, он и сегодня оставался бы таким, каким был многие тысячелетия до прихода Христа. И апостол, разумеется, прекрасно это понимает. Он понимает, кто такой Иисус и что Он сделал. И напоминает об этом адресатам своего послания: ведь без такого понимания христианства нет.

Говоря о христианской жизни и о христианах, Пётр сравнивает Спасителя с надзирателем или охранником, охраняющим безопасность тех, кто ему поручен. Можно, конечно, переводить соответствующее греческое слово и иначе, более «возвышенно», но изначальный его смысл именно таков: охранник, надзиратель, стражник. Впрочем, в евангельские времена оно имело ещё одно значение.

В те времена у евреев существовали особого рода религиозные братства, члены которых регулярно собирались вместе на братские трапезы, как правило связанные с теми или иными праздниками (наиболее частыми были трапезы шаббата: шаббат празднуется еженедельно). В таких братствах были особые служители, возглавлявшие собрания (их называли по-гречески дьяконами), и были специальные администраторы, отвечавшие за организацию собрания и поддержание порядка во время встречи. Это было особенно актуально тогда, когда братство было многочисленным, и таких служителей называли по-гречески епископами, т.е. надзирателями.

Именно этим словом и называет Пётр Иисуса в своём послании. На первый взгляд такое наименование может показаться странным. В самом деле, в терминологии того времени Спасителя логичнее было бы назвать дьяконом, служителем, главой братской общины (а первохристианская Церковь по форме действительно представляла собой именно религиозное братство). Именно служитель-дьякон возглавлял собрание, преломлял хлеб, читал молитву благословения хлеба и вина.

Однако на епископе, помимо прочих, лежала ещё одна обязанность: он должен был помнить всех членов братства поимённо и заботиться о них. Если, например, кто-то из братьев на протяжении достаточно длительного времени (обычно месяца) не появлялся на собрании, именно епископ должен был выяснить причину. И если оказывалось, что этот человек, например, болен или у него какие-нибудь другие проблемы, то епископ должен был организовать помощь, какую могло оказать ему братство.

Епископ должен был иметь в виду не только проблемы братства в целом, но и проблемы каждого отдельного человека, и заботиться о конкретных людях, нуждающихся в помощи. Называя Спасителя епископом, Пётр, очевидно, хочет подчеркнуть то, о чём не раз говорил, характеризуя смысл Своего служения, Сам Иисус: Ему важен каждый, кого можно спасти. Каждый отдельный человек со всеми своими проблемами. Ведь в Царстве нет масс и коллективов. Там конкретные люди. Любящие Христа и любимые Им.