Мысли вслух на Иов 11:1-20

Чем более острые вопросы задаёт Иов Богу, тем больше пугаются его друзья. Третий из участвующих в беседе друзей Иова, Цофар, фактически прямо обвиняет Иова в нечестии и чуть ли не в богохульстве. Для него все вопросы и все метания Иова — лишь пустословие (ст. 1 – 3). Такая реакция может показаться обычным пренебрежением, но если и так, то пренебрежение это, по-видимому, обусловлено тем же религиозным страхом, который определяет поведение и двух других друзей Иова. В самом деле, вопросы, которые задаёт Иов, для религиозного сознания могут оказаться разрушительными, если только религиозный человек попытается дать на них честный ответ, ведь отличительной особенностью религиозного сознания оказывается как раз именно очень осторожное отношение ко всякому опыту прямого откровения.

Это, конечно, более свойственно языческой религиозности, но даже религия, выросшая на основе откровения, всё же в определённом отношении продолжает оставаться религией и, следовательно, предполагает наличие известной дистанции между человеком и Богом, своего рода «безопасного расстояния», которое можно уменьшить лишь в крайнем случае. А Иов как раз именно и хочет встретиться с Богом лицом к лицу. Неудивительно, что Цофара, как и двух других друзей Иова, это пугает. Понимая, что он не может ответить на вопрос Иова по существу, Цофар пытается обессмыслить его. Он говорит Иову: а так ли ты уверен в своей чистоте? Быть может, ты заслуживаешь гораздо более тяжёлого наказания, чем то, которое обрушилось на тебя теперь? Не скрыл ли ещё Бог от тебя чего-нибудь из милосердия (ст. 4 – 6)?

Конечно, это вовсе не ответ на заданный Иовом вопрос. Цофар и не собирается отвечать, он хочет заставить Иова замолчать, отказаться от задаваемых им вопросов, притом отказаться добровольно. Он говорит Иову: посмотри, кто Бог и кто ты. Можешь ли ты равнять себя с Ним? Можешь ли познать Его? И не лучше ли тебя знает Он, кого, когда и как судить (ст. 7 – 11)? И, как бы не замечая того, что Иов и сам просит Бога как раз именно о справедливом суде, он говорит ему: не лучше ли тебе, не мудрствуя лукаво, просто обратиться к Богу, очистившись от всех грехов? Тогда всё снова будет хорошо (ст. 12 – 15), и настанет религиозная идиллия, к праведнику вернётся благоденствие, которого он заслуживает, а нечестивый, как ему и положено, будет посрамлён (ст. 16 – 20).

Чем дольше продолжается разговор Иова с друзьями, тем яснее становится, что решать свои духовные проблемы Иову придётся самому. Друзьям явно не до того: они больше озабочены защитой собственных позиций. Иногда защитой достаточно агрессивной, как свидетельствует речь Цофара. Впрочем, Цофар кажется (по крайней мере, на первый взгляд) проще остальных. Он не ссылается ни на Традицию, как Билдад, ни на собственный духовный опыт, как Элифаз. Он излагает нечто общеизвестное и общепринятое, очевидное настолько, что ни в каких доказательствах его положения не нуждаются. Кто, в самом деле, станет спорить с тем, что Бог всеведущ, а человек ограничен в своём познании? А уже исходя из этой посылки нетрудно прийти к тому выводу повседневной бытовой религиозности, к которому и приходит Цофар: если так, то лучше сидеть тихо и молчать в тряпочку. Рождается ведь человек, как ослёнок, ничуть не умнее, а туда же — берётся рассуждать о делах Божьих, да ещё и высказывать Богу какие-то претензии.

Тут, конечно, не осознанная агрессия, а простая нервная реакция религиозного обывателя, потревоженного в своей религиозной безмятежности. Но она становится неотъемлемым элементом той религиозной картины, на фоне которой разворачивается экзистенциальная катастрофа, переживаемая Иовом. Цофару, в общем-то, всё равно, чем закончится спор, ему важно лишь, чтобы его мир не рухнул так же, как рухнул мир Иова. И он просто просит Иова вести себя спокойнее и сдержаннее, не обобщать и не делать далеко идущих выводов. В мире вообще всё просто, и не надо ничего усложнять.

Цофар и советует Иову жить проще: найти, что в его жизни до сих пор было не так и на что он, быть может, не обратил внимания, пересмотреть всё заново, перетряхнуть, так сказать, собственную жизнь — глядишь, всё и изменится, и проблемы исчезнут, и всё снова станет, как прежде. Как говорится, чужую беду руками разведу… Но не только это: тут ещё и свойственная народной религиозности уверенность в спасительности и целительности устоявшихся форм жизни (и религиозной в том числе) самих по себе.

Сделай всё, как положено, как отцы делали, просто начни заново так, как принято начинать — и всё будет нормально. Где-то случился сбой — что ж, попробуем перезапустить машину. Так иногда современный человек перезагружает компьютер в надежде избавиться от возникших проблем, рассчитывая, что после перезагрузки проблемы исчезнут сами собой. С компьютерами, надо заметить, так порой и бывает, но только если проблемы не слишком серьёзны. Однако человек — не компьютер. Тут перезагрузка не поможет.

Вступая в дискуссию с Иовом, третий его друг, Софар, сразу начинает упрекать Иова. Пустословием называет он его требования справедливого суда. Происшедшее, по мнению Софара – еще большая милость Божья, потому что Иов, по мнению Софара, заслуживает куда худшего. Требуя справедливости, требуя объяснения причин своих страданий, Иов требует невозможного – личных отношений с Богом, что является, по мнению Софара, недопустимым посягательством на величие Творца. В самом деле, с какой стати Всемогущему нисходить до человека, почему Он должен давать ему отчет в своих действиях?

Далее автор вкладывает в уста Софара слова о непостижимом, превосходящем всякое разумение величии Бога. Очень правильные слова… Софар говорит, что Иов не может «исследованием найти Бога», буквально эти слова означают «выследить Бога». Отрицательный ответ очевиден; в эпоху написания книги он был поставлен и решен Экклезиастом. Но Софар не слышит того, что говорит Иов: Иов не пытается Бога найти, он зовет Его и просит ответа. Это одна из главных проблем книги. Обыкновенный страдающий человек жаждет, чтобы Бог открыл ему Себя и Свою волю. Эта потребность Иова радикально выходит за рамки Ветхого завета, где Откровение было уделом немногих избранных, судей и пророков. Заповедь Божья доступна и близка человеку, говорит Второзаконие. Заповедь является в Ветхом завете своеобразным посредником между Богом и человеком; об этом позже подробно будет говорит апостол Павел в послании к Римлянам. Но, судя человека по уставам Вседержителя, заповедь отдаляет их друг от друга. Этого-то не может перенести Иов, и эта удаленность, напротив, очень устраивает его друзей. Они так бурно возмущаются тем, что Иов ищет ответа Бога лично ему, так единодушно считают это кощунством, что выдают тем самым свою неправоту.

Софар, Елифаз и Вилдад считают, что раз Иов страдает, значит он виноват, и никакая другая логика им не нужна. Для автора книги, однако, важно, что Иов готов принимать от Бога и благо, и несчастье – но только непосредственно от Бога. Для Иова важно в первую очередь то, что Бог – личность, которой подобен человек. Для его друзей в Откровении Ветхого завета, напротив, важно, что Бог бесконечно велик, высок и далек от них. Если Он приблизится – это может нарушить весь их духовный уклад. Несколькими столетиями позже такие же «друзья Иова» будут говорить Иисусу из Назарета: «что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» (Мк. 2:7). А нуждающиеся в Боге, как Иов, будут говорить об Иисусе: «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Ин. 1:9).