Мысли вслух на Иов 42:1-9

Ответ Бога Иову исключительно точен; заключительные слова Иова говорят о том, что именно в этом он и нуждался. Он признает правдой все слова Господни и восклицает, что сам не понимал того, что говорил. Более того, Иов заявляет, что его желание проникнуть в тайну замысла Божьего было нелепостью, продиктованной, как кажется Иову, недостатком доверия. Поразительное смирение Иова перед тайной – важный урок, который преподносит автор книги читателю. На фоне друзей Иова и Елиуя, утверждающих (особенно Елиуй), что они все понимают, отказ Иова от своих попыток постичь Непостижимого весьма знаменателен. Ведь именно Иов удостоен беседы с Богом, к нему обращается Господь.

Встреча Бога с Иовом столь непосредственна, что Иов говорит, что он увидел Бога своими глазами. Весь предшествовавший текст книги свидетельствует, что такая непосредственная встреча происходит благодаря предельному доверию человека и предельной открытости перед Богом. Оказывается, все то, что в речах Иова казалось его друзьям сомнением и недоверием, не было таковым – ведь Иов говорил свои дерзновенные слова не кому-нибудь, а Самому Богу. Его, ставшего для Иова Обвинителем и Судьей, он просил быть и его Заступником – и не обманулся.

Формально Иов не получил ответа на свои вопросы, но он обрел нечто гораздо большее: Бог обратил на него Свой взгляд. И поэтому Иов «отрекается и раскаивается в прахе и пепле», отказывается от своих вопросов. Так нередко бывает в подлинной встрече человека с Богом: не то, чтобы человек получал ответы на свои вопросы – скорее, сами вопросы отпадают.

Финал книги обнажает одну из ее главных тем, так и не прозвучавших в ней в явном виде. Вся драма Иова и вся его дискуссия с друзьями говорит о близости Бога к страдающему человеку и о том, что десница Господня «не сократилась на то, чтобы спасать, и ухо Его не отяжелело для того, чтобы слышать» (Ис.59:1). Для читателя в общем контексте Откровения важно, что Бог не столько объясняет страдание и смерть (которой Он не сотворял (Прем.Сол. 1:13)), сколько обращает взгляд вопрошающего вперед, к спасению. Едва ли вообще возможно объяснить иррациональное; тем менее вероятно, что разум человека способен понять возможный ответ. Гораздо важнее, что Бог, вместо содержательного ответа, предлагает человеку выход из страдания и смерти, подобный исходу из египетского рабства.

Что означают слова Иова? Всемогущество Божие? Невозможность для человека противостоять Богу? Наверное, и это тоже. Но в контексте всей книги они, наверное, всё же приобретают и иной, не столь очевидный, смысл. В чём главная проблема Иова? Что его тревожит больше всего? Поразившие его несчастья? Наверное, всё-таки нет. Впрочем, конечно, отправной точкой стали именно несчастья. Но больше всего угнетало Иова то, что эти несчастья он воспринимал, как несправедливость, притом как несправедливость со стороны Бога. Он мечется, он не может понять: несправедлив ли Бог? Или Ему просто нет дела до людей? И то, и другое для Иова было равнозначно духовной катастрофе, как, наверное, для всякого искренне религиозного человека. И Иов, естественно, как человек искренний, стал задавать Богу весьма «неудобные» вопросы, притом в весьма резкой форме (к вящему ужасу своих друзей, которые использовали все имевшиеся в их распоряжении богословские аргументы для того, чтобы урезонить Иова). А потом, наконец, Иов услышал и Самого Бога. Бога, Который, парадоксальным образом, ничего ему не обещал и не ответил ни на один из вопросов и ни на одно из брошенных Иовом Ему в лицо обвинений. Что же заставило Иова пересмотреть свои прежние взгляды? Только ли подавляющее величие Бога, перед которым человек не может устоять? Наверное, всё-таки не только. Будь всё так просто, Богу не понадобилось бы вмешиваться, вполне достаточно было бы аргументов, выдвигаемых друзьями Иова. По-видимому, Иов понял другое: он убедился в том, что у Бога есть ответы на заданные им вопросы, включая вопрос о страданиях невинного праведника. При этом Бог далёк от того, чтобы оправдывать зло и страдание: они, похоже, вообще лишены какого бы то ни было смысла и не имеют оправдания. Он, вероятно, просто дал Иову понять, что у Него есть способ сделать эти страдания как бы не бывшими, и настанет день, когда Он это сделает. Такой ответ действительно означал бы, что Бог может всё, даже то, что по законам нашего непреображённого мира оказывается невозможным в принципе. Он может всё не потому, что властен уничтожить мир и сотворить его заново, а потому, что для Него нет безвыходных ситуаций и безвозвратных потерь, для Своего праведника Он найдёт выход из любого тупика. Хотя, кончено, выход этот может оказаться не совсем таким или даже совсем не таким, каким его представляет себе вопящий к Богу о помощи и несправедливости человек.

Духовный пафос Книги Иова, одновременно богоискательский и богоборческий, становится понятен лишь в контексте той эпохи, когда эта книга была написана: эпохи уже вполне устоявшейся и вполне респектабельной иудейской религиозности. Эпохи, когда религиозная благопристойность играет если не решающую, то важную роль в жизни Синагоги, когда на все острые вопросы есть готовые более-менее удовлетворительные ответы, а тем, кого такие ответы почему-нибудь не устраивают, приходится искать собственные, иногда весьма дорогой ценой. Герой Книги Иова тоже был вначале вполне респектабельным, уважаемым и благочестивым религиозным человеком.

С религиозной точки зрения он был самым настоящим праведником. И даже когда на него обрушился целый вал бед и несчастий, он выдержал их со свойственной глубоко и искренне религиозному человеку стойкостью. И перенёс все испытания, кроме одного: испытания абсурдом и бессмысленностью бытия. Но тут, разумеется, Иова винить не приходится: религия не даёт сил такое испытание пережить, когда дело доходит до испытания абсурдом, она больше не может быть опорой.

Это понимает Иов, но этого не могут понять его друзья: им кажется, что Иов просто духовно ослабел, что испытания оказались ему не по силам, и они стараются, как могут, поддержать его, укрепить в нём его религиозность, которая уже ничем не может помочь Иову. А Иову кажется, что ограничена не его религиозность, а Сам Бог, что дело не в его, Иова, неумении увидеть, а в Боге, Которому нет дела ни до мира, ни до человека, ни до праведности, ни до добра и зла. И яростно обвиняет Бога в том, в чём, как ему кажется, Бог виноват.

Вместе с тем он просит Его появиться, ответить, разрешить все недоумения, в глубине души всё же сохраняя совершенно иррациональную надежду на то, что Бог не таков, что Он всё-таки окажется другим и ответит. А когда Бог действительно отвечает Иову, тот понимает, что прежде настоящего Бога он не знал. И берёт назад все упрёки: ведь Бог действительно оказался совсем не таким, каким представлялся Иову, когда мир казался ему жестокой и злой шуткой Бога. Конечно, вся религиозность Иова после этой встречи рухнула. Но зато началась новая жизнь. Жизнь с Богом.

Покаяние Иова читателям нередко кажется вынужденным. Бог явил Себя, Свою силу, и перед лицом столь очевидной демонстрации Иову, дескать, некуда было деваться. Между тем, дело тут явно не в явлении одной лишь силы. Бог ведь действительно поговорил с Иовом по-человечески, как Иов и хотел. Другое дело, что разговор получился для него неожиданным. Бог не стал разубеждать Иова в его праведности, не представил ему тех грехов, в которых мог бы его, Иова, упрекнуть. И на вопрос о страданиях невинных людей, праведников тоже не ответил.

Он просто предстал перед Иовом. Показал ему, что такое сила, игнорирующая человека — на примере сотворённых Им животных. И дал Иову понять, что Он — Бог, Который знает, что делает, и Который помнит о человеке. Конечно, никаких подробностей и тем более гарантий Бог Иову не даёт. Кроме одной: Он помнит человека и знает, как быть с тем злом, в котором лежит мир. И если даже человеку, в этом мире живущему, всё кажется беспросветным и безнадёжным, у Бога есть Свой план, включающий помимо прочего и избавление мира от зла. Конечно, если бы эти слова были сказаны Иову его друзьями, он бы не поверил.

В конце концов, они ведь и говорили ему нечто подобное. Но важна была именно встреча, встреча с Богом лицом к лицу, которой Иов так хотел и ждал. Она, эта встреча, помимо прочего раскрыла Иову духовные перспективы, каких он прежде не знал и не видел. Оказалось, что вся его прежняя жизнь и даже праведность была лишь делом человеческим, она не выходила за рамки той традиционной религиозности, носителем (совершенно искренним и убеждённым) которой был и сам Иов.

Бог раскрыл Иову другую перспективу, показал ему другую жизнь. Жизнь, где нет религии, но зато есть живой Бог. И где праведность — не тщательный, почти по-бухгалтерски аккуратный подсчёт заслуг и грехов, а переживание встречи с этим живым и совершенно реальным Богом. А значит, и встречи с новой и тоже совершенно реальной жизнью — с жизнью большого Божьего мира, который однажды раскроется во всей полноте Царства Божьего. Иов может теперь свидетельствовать об этой новой, открывшейся ему реальности. Может общаться с Богом — из неё и через неё. И потому Бог поручает ему молитву за его друзей, которые пока что ничего такого не знают. Или почти не знают. И потому говорят, свидетельствуют о Боге не так верно, как Иов, ставший живым свидетелем живого Бога.

Теория о Боге рушится, когда Иов видит Его лицом к лицу. И оказывается, что теория и не нужна. Он — Живой. Он — реальность превыше нашего разумения. Что бы мы ни думали о Нём — Он больше наших представлений. Правильны наши представления или неправильны — они ограничены, и объять Его личность не могут по определению. Предлагается ли нам не думать и не размышлять? Нет. Но следует помнить, что Он больше, чем мы можем представить себе. И подлинная реальность открывается именно в момент встречи с Ним лицом к лицу, глаза в глаза — то есть в Вечности.