Мысли вслух на Лк 22:31-53

Путь на Голгофу начался ещё до Гефсимании, с одиночества среди не понимающих Его учеников. Пройдёт совсем немного времени, и апостолы станут совсем другими людьми, но пока что они причиняют Учителю дополнительные страдания.

Видя это, Христос, пришедший спасти нас, не отвергает учеников. Именно с этим связано Его обращение к Петру, содержащее предупреждение о его предстоящей слабости, но и поручение утвердить братьев после падения. Христос видит слабость Петра, как видит слабость любого из нас, но ни Петра, ни каждого из нас Он не только не осуждает и не отвергает, но и укрепляет. Даже в словах, обращённых к Иуде, слышится не осуждение, но сожалеющий упрёк, способный пробудить совесть.

Только бы мы были готовы принять Его поддержку. Петр чуть позднее сможет, Иуда же не захочет...

Название горы Елеонской заставляет нас вспомнить о елее, которым совершалось помазание, в том числе помазание на царство. Но Царство Христа не от мира сего, и не через ритуальное помазание Он идёт к Своему торжеству, а через жертвенное страдание.

Беззаботные времена кончились — если раньше апостолы могли проповедовать без гроша денег и без хлеба в сумке, то теперь их и их Учителя не спасти даже мечом. Бывает время, когда Бог не исполняет молитву даже самого праведного и когда нельзя верить даже себе. Иисус должен испить Свою чашу, а Петр обманывает самого себя, уверяя Учителя в верности до гроба. Что делать, когда наступает «время беззаконных и власть тьмы»? Если апостолы не знали, как можем знать мы? У них остаются только слова Иисуса: «Я молился, чтобы не оскудела вера твоя...». Вера в то, что и во тьме все остается в руках Божьих...

События, о которых мы читаем в Евангелии от Луки сегодня, хорошо знакомы каждому человеку. Нам постоянно приходится сталкиваться с несправедливостью и насилием, жестокостью и предательством. Грех и страдание так глубоко въелись в человеческую природу, что кажутся неизбежными. И поэтому, готовясь к Великому Посту, мы читаем о том, что Бог, ставший человеком, испил эту чашу до дна. В отличие от нас, Он принял наше страдание добровольно, чтобы разделить его с нами. И поэтому мы ищем возможности почтить Его страдание некоторым духовным усилием. На прошлой неделе мы читали слова апостола и евангелиста Иоанна о том, что это может быть только усилие любви к ближнему, усилие исполнения заповедей Христовых. Еще автор второй половины книги Исайи передал нам во второй половине 6 в до н.э. слова Божии: «Вот пост, который Я избрал — разреши оковы неправды...». И отрывки о Крестном пути Христа, которые мы читаем на этой неделе, говорят о том, что любить Бога и любить людей — это значит вместе с Богородицей стоять у подножия Креста.

Произошло то, что и должно было произойти, как неоднократно предсказывал ученикам Иисус. Мир, находящийся под властью сатаны не мог вынести встречи с Праведником. Он должен был либо сам умереть для греха, кардинально измениться, переродиться, либо вынести Этому Человеку смертный приговор. Став учениками Иисуса, мы не должны забывать об этой несовместимости Христа и греха, не только в Нем Самом, не только в наших сердцах, но и в мире. Если мы действительно обрели веру во Христа, то перед нами неизбежно встает выбор: умереть для себя и жить с Ним, или присоединиться к тем, что две тысячи лет назад осудили Его на смерть. Отречение Петра показывает, что этот выбор не изменяет человека автоматически, что с ним остаются его страхи, слабость и малодушие. Но все же есть огромная разница между Петром, который горько заплакал о своем отречении, и членами синедриона.

Самое замечательное в истории ареста и допроса Иисуса заключается в том, что никто из участвующих во всём этом, кроме, разумеется, Самого Иисуса, не понимает по-настоящему, что происходит. Ученикам кажется, что они присутствуют при начале неудавшегося восстания, которое так и закончилось, не успев начаться. Пётр, как самый решительный, готов к бою и даже пытается его начать, но реакция Учителя совершенно его обескураживает, так же, как и остальных учеников. Они не понимают, что происходит, не понимают, что им делать дальше. В конце концов они просто разбегаются: больше им ничего не остаётся, раз уж всё потеряно. Пётр идёт за Учителем, но уже без всякой надежды, просто желая увидеть, что будет с Ним дальше.

Он и отрекается так просто потому, что для него уже ничто не имеет значения. Всё кончено, так какая теперь разница, был он с Иисусом или нет? Страдать за участие в несостоявшемся восстании было бы уж совсем нелепо. И лишь крик петуха возвращает Петра к реальности. К реальности подлинной, где отношения важны абсолютно и где ещё ничего не кончилось, а всё только начинается. Что касается первосвященника и его окружения, то и они понимают ненамного больше. Для них ведь Иисус тоже именно вождь несостоявшегося мессианского восстания, который опасен, пока жив.

Все обвинения шиты белыми нитками, судебная процедура не соблюдается — очевидно, от Него хотят избавиться. А Он делает Своё дело — несёт в мир то Царство, которое должен в него принести. Заботясь об учениках, но не полагаясь на них. Не обращая внимания на насмешки и издевательства. И не пытаясь защищаться на «суде» — не только потому, что это именно «суд» в кавычках, но и потому, что в данном случае защищаться можно было, лишь отказавшись от решения той самой главной задачи, ради которой Он пришёл в мир. И идёт дальше — на крест. В падшем мире другого пути для Него нет.

Описывая арест Иисуса и всё последующее, Лука излагает события так, что становится совершенно очевидной логика всего происходящего. Разумеется, оснований возмущаться и предательством Иуды (ст. 1–6, 47–48), и поведением тех, кто взял на себя роль стражи и судей (ст. 63–71), более чем достаточно. Но вся предшествующая история описана евангелистом так, что внимательный читатель едва ли стал бы ожидать чего-то иного в конце повествования.

Совершенно очевидно, что описанный в сегодняшнем чтении суд над Иисусом иначе как пародией на судопроизводство назвать нельзя. Но ведь уже давно стало ясно, что никто и не хочет разбираться в том, что наши современники, наверное, назвали бы «феноменом Иисуса». Сам Он говорит об этом совершенно однозначно (ст. 52–53). Так же однозначно Он оценивает и Своих судей, осуждающих Его, по сути, без суда (ст. 67–68). Неудивительно, что теперь Иисус умолкает. Прежде Он свидетельствовал о Царстве ежедневно и ежечасно. Теперь единственное Его свидетельство прозвучало уже просто как констатация свершившегося факта (ст. 69–70).

По-видимому, наступил момент, когда дальнейшие слова теряли всякий смысл. Но, с другой стороны, начиналось иное, новое свидетельство: свидетельство смертью и воскресением. По-видимому, в жизни каждого свидетеля раньше или позже наступает момент, когда он замолкает, не потому, что ему нечего больше сказать, а потому, что дальнейшие слова теряют смысл. Может, конечно, показаться, что смысл есть всегда, что даже в самой агрессивно настроенной и враждебной толпе всегда найдётся кто-нибудь, кто услышит обращённое именно к нему слово. И всё же пример Самого Иисуса говорит о том, что свидетельство, по крайней мере, свидетельство словом, имеет свой предел. Конечно, предел этот может обозначить лишь Бог, ведущий свидетеля, но то, что он существует, видно на примере Самого Спасителя. И дело тут, наверное, не в том, что Мессии, принесшему в мир Царство, нечего больше этому миру сказать. И не в том, что в мире некому больше было Его услышать: ведь история христианства ещё только начиналась. Дело, по-видимому, в том, что ни одно «нет», брошенное в ответ на призыв Богу или Тому, Кого Он посылает, не проходит бесследно. Каждое такое «нет» меняет духовное состояние отдельного человека или целого народа, пока, наконец, не наступает момент, когда изменения эти, вначале незаметные, порождают следствия, кажущиеся многим совершенно невероятными и неожиданно ужасными. Такой ожидаемой неожиданностью и становится крестная смерть Спасителя, которая, впрочем, была неожиданностью для многих, но не для Него Самого.

Чем было вызвано предательство Петра? Отступничеством? Испугом? Едва ли: ведь ещё совсем недавно он обещал Иисусу умереть с Ним вместе, если потребуется. Пётр, конечно, человек горячий и решительный, но он далеко не мальчик, чтобы бросаться словами и раздавать легкомысленные обещания. И, уж конечно, он отнюдь не труслив, об этом свидетельствует всё, что мы знаем о нём из евангельских рассказов. Тогда что же? Быть может, неожиданность и парадоксальность всего происходящего? Пётр, конечно, обещал быть с Иисусом до конца, как, впрочем и все остальные Его ученики. Но чего они ожидали? Иисус не раз говорил им о Своих грядущих страданиях и смерти, так же, как и о Своём воскресении. Но апостолы, похоже, никогда до конца Его не понимали, всё более-менее ясно им стало только после Воскресения (а окончательно ясно, кажется, лишь после Пятидесятницы). Они даже в день Вознесения ожидают, что теперь-то, наконец, их Учитель восстановит «царство Израиля» и станет «настоящим Мессией», тем Царём, которого ожидали тогда многие. А тогда, во время и сразу после Тайной Вечери, они, кажется, были абсолютно уверены в том, что восстание начнётся вот-вот, их Учителю, конечно, будет грозить смертельная опасность, и они, конечно, были готовы оставаться с Ним до конца, что бы ни случилось. И вдруг — никакого восстания, их Учитель сдаётся без сопротивления, всё кончено, кончено совершенно бездарно; и что же делать дальше? Неудивительно, что все разбегаются. Если всё закончилось, не начавшись, то чему же хранить верность? Учителю, хотя бы и отказавшемуся, как казалось, от всех замыслов? На это хватило решимости у одного лишь Петра, он остался, чтобы посмотреть, что будет с Иисусом дальше. И вдруг: а ведь ты был с Ним! — с одной, с другой, с третьей стороны… А Петру теперь: был, не был, какая разница? Какое это имеет значение теперь, когда всё кончено? — Не был! Ничего и никого не знаю, отстаньте! — первая и вполне естественная реакция. И тут же, как молния, вспышка, озарившая сознание: предал! Отрёкся! Вот оно, то, о чём Он предупреждал! И тут же глубокое, жгучее раскаяние. Раскаяние, возвращающее надежду.

Сегодня мы читаем огромный отрывок из Евангелия от Луки, включающий рассказ о Входе Господнем в Иерусалим и рассказ о Тайной вечере и Последней беседе Христа с учениками. В сущности, это рассказ о заключении Нового завета, который будет окончательно скреплен Кровью Христовой, пролитой на Кресте.

Ради заключения Нового завета Господь идет на Крест. Мы читаем сегодня, что ни один шаг Христа на Его последнем пути не проходит легко. Как бритва, спасительное действие Божие рассекает людей. Немногие ученики принимают то, что делает и говорит Христос, но вокруг постоянно звучит голос противников, которые возмущаются Иисусом. В конце концов, рядом с Ним остаются только двенадцать учеников, и даже из них один оказывается предателем. У подножия Его креста среди издевающейся толпы мы видим только Его Пречистую Матерь с любимым учеником, нескольких женщин и изумленного сотника Лонгина, неожиданно для самого себя изрекающего истину о том, что человек сей был Сын Божий.

Но, несмотря на то, что противление все силится, Сын Человеческий идет, как написано о Нем. Прочтение такого большого отрывка дает почувствовать все ускоряющееся движение событий. Это не процессия, медленная и важная. Скорее, рассказ евангелиста оставляет впечатление стремительного похода, конечная цель которого — заключение Нового завета. Того завета, участниками которого мы становимся, приобщаясь Тела и Крови Христа по Его заповеди.

Елеонская гора – это начало прославления Христа. Это Его Вход в Иерусалим, вход Царя. И на ту же гору Он возвращается после того, как ел Пасху с учениками. И снова с Елеонской горы начинается прославление Христа - как Спасителя Мира. И за пасхальной трапезой Христос объясняет апостолам то, что Он Сам совершал и что совершается. Он – служащий, рядом с которым были люди, кто уже изменился в сердце своем. Кому Он обещает трапезу в Царствии Небесном. И кому Он завешает, как свидетелям Его дел, Причастие Тела и Крови Своей. Причастие смерти и скорого Воскресения. Причастие славы Христовой, через которое укрепляются и спасаются все христиане с тех дней.

Все евангелисты описывают Царство, как нечто неотделимое от личности Иисуса Христа. Ничего удивительного здесь нет: ведь именно Он принёс Царство в мир, именно в Нём с самого начала была заключена вся полнота Царства, и без общения с Ним войти в Царство невозможно. И вот во время Тайной Вечери Иисус Сам связывает полноту Царства с полнотой собственной жизни, той богочеловеческой полнотой, которую Он несёт в Себе с момента Своего зачатия.

В сущности, Тайная Вечеря была не чем иным, как Пасхальным седером, иудейской ритуальной трапезой, посвящённой празднику Песах, иногда называемого также иудейской Пасхой. Центральным моментом её была молитва благословения хлеба и вина, которая объединяла всех собравшихся за праздничным столом с Богом и друг с другом. Это был кульминационный момент праздника (по крайней мере, домашней его части), когда присутствие Божие освящало собрание и делало его общиной, не только связывая участвующих в трапезе воедино, но и делая их частью народа Божия, воспринимавшегося как единое духовное тело. Иисус соединяет с ним и полноту Своей жизни, делая её, а значит, и Царство, доступной каждому участвующему в праздничной трапезе. Он произносит традиционные молитвы благословения хлеба и вина, прибавляя к ним слова о Новом союзе («завете»), который Иисус связывает со Своей кровью, так же, как, благословляя хлеб, Он связывает его со Своим телом (ст. 19–20). Для понимания этих слов важно иметь в виду, что в еврейском словоупотреблении выражение «тело и кровь» означало жизнь, человеческую жизнь во всей её полноте и во всех проявлениях, которая в случае Иисуса была, очевидно, неотделима от той божественности и от той полноты Царства, которые и были сутью Его жизни.

Наша жизнь в основе своей естественна, и даже когда мы входим в Царство, она остаётся естественной, только естество это преображается, как преображается в Царстве вся природа. Жизнь Иисуса в основе своей сверхприродна, её природная составляющая лишь соединена с этой сверхприродной основой, соединена до полной нераздельности, в то же время никогда не сливаясь с ней полностью. И эту Свою богочеловеческую жизнь Он предлагает тем, кто готов разделить с Ним священную трапезу. Неудивительно, что Иисус упоминает о Царстве, которое Он оставляет Своим ученикам, и о трапезе в Царстве (ст. 28–30). Ведь любая трапеза с участием Иисуса становится трапезой Царства, независимо от того, где и когда она происходит. Потому-то и становится хлебопреломление основой духовной жизни Церкви уже при жизни первого поколения христиан: каждое такое собрание становится совместной трапезой воскресшего Иисуса и Его умножающихся в числе учеников. А значит, и трапезой Царства.

Во время того Пасхального седера, который стал Тайной Вечерей, Иисус как никогда прежде ясно показал Своим ученикам, что такое христианство. Именно Тайная Вечеря стала для христиан тем событием, на котором впоследствии будет основана жизнь Церкви вплоть до возвращения Христа во славе. Всякое христианское хлебопреломление, всякая евхаристия становится, в сущности, продолжением всё той же Тайной Вечери, которая, принадлежа вечности, вместе с тем снова и снова преломляется в истории, становясь тем, что в Церкви называется обычно таинством.

Но чем была Тайная Вечеря? Внешне — обычным Пасхальным седером, традиционной иудейской ритуальной праздничной трапезой, совершаемой в первый день (точнее, в первую ночь) праздника Песах. В этом отношении Иисус не изобретает ничего нового, Он не собирается разрабатывать для Своих учеников какой-то особенный религиозный ритуал. Оно и понятно: намерения создать новую религию у Иисуса не было. Он говорит о другом: о Своём теле и о Своей крови. Что Он имеет в виду?

Тело и кровь в традиционном еврейском словоупотреблении (неважно, идёт ли речь об иврите или об арамейском) обозначают человека, человеческую природу, человеческую жизнь. Но жизнь во всей её полноте, как природной, так и духовной. В случае Христа это очень много. Можно сказать — абсолютно много: ведь Он несёт в Себе жизнь Царства во всей её полноте. А иудейские ритуальные трапезы всегда были местом встречи — не только Бога с человеком, но и людей, собравшихся за одним столом, между собой. Божье присутствие их соединяло и освящало — как единое целое, единый организм.

Можно было бы сказать — как единое духовное тело. В евангельские времена еврейский народ и воспринимался как единое духовное тело — именно духовное, а не только этническое. И огромную роль в этом его существовании как единого духовного тела играли как раз ритуальные трапезы — прежде всего, конечно, трапезы шаббата, но также и других иудейских праздников, в основе которых лежало хлебопреломление как момент встречи участников трапезы с Богом и между собой.

Иисус вносит в это общение Себя. Полноту Своей жизни — а значит, и жизни Царства, которое Он принёс в мир. Вносит на все последующие времена вплоть до того дня, когда Он вернётся как торжествующий Царь Своего Царства, раскрывшегося до конца. Вот участие в этой жизни Христа, причастность к жизни Его Царства и есть христианство. А всё остальное — лишь антураж. Историческая рамка, которая может быть какой угодно — лишь бы она не противоречила главной задаче. И без которой в крайнем случае можно обойтись вовсе — лишь бы сохранилось то, чему было положено начало во время Тайной Вечери. Это ведь, собственно, и делает Церковь Церковью. Остальное приложится. Если нужно.

Приближается праздник Пасхи и ученики уверены, что через несколько часов их Учитель превратится в обещанного Царя Израиля, принесет в храме искупительную жертву за Свой народ и все будут служить Ему, а значит и им, Его ближайшим соратникам. Иисус как бы подтверждает их слова: все совершится очень скоро — Он не вкусит пасхальной трапезы пока не принесет жертву в торжестве Царства Божьего, а учеников ждут двенадцать престолов и власть над всем Израилем. И здесь парадоксальность Евангелия достигает высшей точки: все будет именно так, но все будет совсем не так. Иисус Сам станет пасхальной жертвой за грех мира, Он будет меньшим из людей — будет казнен как преступник, учеников ждут гонения и крушение надежд. Жертва принесена и ее причастники стали гражданами Царства, которое совсем не похоже на все остальные царства мира.