Мысли вслух на Мф 9:14-17

Не странно ли, что именно сейчас, во время Петрова поста, Церковь читает отрывок, в котором ученики Иисуса не постятся, а за пост выступают противники Христа — фарисеи? Господь объясняет нам, что вся жизнь христианина, включая аскетические правила, основывается не на ветхом законе, а на личных отношениях с Ним. От живого присутствия Жениха зависит, будут ли поститься «сыны чертога брачного», ведь именно в Нем мы живем и царствуем.

Ученикам Иоанновым, похоже, было невдомёк, что своим вопросом они поставили себя на одну доску с фарисеями. Даже им трудно было понять многие речи и действия их учителя. И хотя призыв Иоанна к покаянию превосходил любые поучения фарисеев, его ученикам важно не столько измениться через покаяние, сколько поститься точно так же, как и фарисеи, то есть соблюдать традиционные установления.

Ответ Христа обнадёживает, но и вселяет тревогу. Он обосновывает право учеников не соблюдать букву какие-либо установлений тем, что Он Сам рядом с ними. По сути Он пытается дать понять, что обряды имеют смысл как средство общения с Богом и не должны становиться самоцелью, когда Он рядом. Но здесь же Христос предупреждает о неизбежности наступления таких времён, когда Его не будет рядом с учениками, и тогда внешнее благочестие учеников опять станет способом богообщения.

Сказанные при этом Христом притчи о заплате к ветхой одежде и о вливании нового вина в ветхие мехи широко известны, они стали поговорками. Но не случайно они произнесены в ответ Иоанновым ученикам, неясно представлявшим, что принесённое Иисусом — не просто толкование древних заповедей одним из замечательных проповедников, но сама Новая Жизнь, пришедшая свыше.

Ученики Иоанна Крестителя не случайно задают Иисусу вопрос о посте: ведь пост считался и у фарисеев, и у членов других религиозных братств одним из основных религиозных правил, без соблюдения которого говорить о благочестии было невозможно. При этом изначальный смысл поста был основательно забыт: ведь пост символизировал, прежде всего, траур, в частности, по умершим родственникам, равно, впрочем, как и траур, связанный с событиями общенародного масштаба. Конечно, в ходе развития яхвистской, а затем иудейской религиозной традиции он приобрёл новый смысл, связанный уже с собственно духовной жизнью: пост стал связываться в религиозной жизни с тоской по Богу, с печалью, вызванной богооставленностью. И, конечно же, пост стал выражением того страха и трепета, который охватывает человека, ожидающего близкого суда Божия: таким был, к примеру, пост Йом-Кипура. Но нередко в евангельские времена пост становился просто формой религиозного благочестия, обязательным для всех элементом религиозной жизни, уже никак не связанным ни с конкретными событиями в жизни человека, ни с его духовным состоянием. Так было, к примеру, у фарисеев, которые, судя по тому, что мы знаем о них сегодня, постились, как минимум, два дня в неделю (а особо ревностные члены братства и чаще, причём посты эти нередко были фактически публичными: постящиеся всячески демонстрировали скорбь о собственных грехах, страх и трепет перед близящимся днём Суда). Иисус же возвращает посту его истинный, не религиозный, а собственно духовный смысл. Пост — не религиозная обязанность и не правило благочестия, это внешнее выражение определённого духовного состояния, в частности, богооставленности. Имитировать тут нечего и незачем: придёт время, когда пост станет чем-то вполне естественным, а пока нужды в нём нет, не стоит изображать несуществующую скорбь. Иисус, разумеется, не случайно ставит вопрос именно так. Ведь Он готовит Своих учеников и последователей к жизни в Царстве. В Царстве, где нет места игре и имитации, хотя бы даже насыщенной очень важными религиозными смыслами. Ведь здесь уже нет нужды в религии, так же, как нет здесь нужды в символах и аллегориях. Здесь сама жизнь, идущая по своим законам.

Откровение, которое Господь дал в читаемом сегодня разговоре с учениками Иоанна Крестителя, оказалось одним из самых трудных для восприятия. «Вина молодого не вливают в мехи ветхие» — иными словами, новая жизнь в Новом завете не вмещается в общеизвестные с древности рамки человеческой религиозности. Но каковы те новые мехи, к которым следует нам прибегнуть? Да и само сравнение религиозности (форм поклонения, нравственного и социального законодательства, аскетических норм и приемов и прочего) с мехами, которые лишь объемлют содержимое, тоже достаточно непривычно. Человек веками считал, что Высшее (как его ни представлять) требует от него именно поклонения в определенных формах. Древние жители Двуречья полагали, что боги создали людей, чтобы мы работали за них и кормили их — какая милая непосредственность по сравнению с фарисейством разного рода монотеистов...

И вот Господь говорит, что внешние формы — только внешние. Как обычно, Он употребляет исключительно яркий образ, ибо что может быть более внешним и посторонним, чем мехи по отношению к вину. Все дело в том, что устоявшиеся, узаконенные и наследственные формы поклонения оказываются, как кусты для Адама, преградой, за которой мы прячемся от близости Бога. А Новый завет предлагает нам такую исключительную близость, когда ни для каких преград уже не остается места.

Нам эти слова, быть может, трудно понять, разве отнят у нас Жених? «И се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф 28:20). И, казалось бы, та светлая радость, которою наполнено все христианство, никак не сочетается со словами «скорбеть» (как в переводе еп. Кассиана) или «печалиться» (как в синодальном и других). «Христос воскресе, радость моя!», встречал всех преподобный Серафим Саровский, уже после того, как вышел из затвора, кто бы когда бы к нему ни приходил. Значит, есть какое-то противоречие в словах Спасителя? Конечно, нет. Но попытаемся понять. Слова «когда отнимется» не должны быть нами поняты слишком буквально. Это атеист ощущает уход ближнего как невосполнимую потерю. Но совершенно иной подход формируется постепенно в библейской традиции. Можно привести такой пример (2 Цар 12). Смерть сына Давида и Вирсавии, бывшей за Урией. Давид постился пока неизвестно было умрет мальчик или нет, но перестал поститься, чем вызвал удивление приближенных, после его смерти. Пока маятник качается между жизнью и смертью... Почему перестает поститься Давид, хотя так положено во время скорби? Не потому что он не любит мальчика и не переживает, отнюдь. Он принимает с глубоким смирением волю Божию, прекрасно осознавая, что согрешил. Невинный младенец умирает за грех Давида. Невинный Христос умирает за наши грехи. Но умирает, чтобы воскреснуть, ибо Он – Бог. Давид постится, но мальчик умирает, чтобы умереть. А Христос умирает, чтобы жить и мы постимся. Тут словно бы отраженные в зеркале ситуации. Пост-смерть, Смерть-пост. Но этой инверсии соответствует еще одна инверсия: Давид молится, когда маятник качается между жизнью и смертью мальчика. А мы молимся, ибо маятник качается между нашей жизнью и смертью.

История падшего человечества сложилась так, что духовная и религиозная жизнь его оказались тесно переплетены. Оно и не удивительно: духовная жизнь часто оказывалась облечена в религиозную оболочку, находя в ней форму своего выражения и воплощения. И всё же духовная и религиозная жизнь — вещи разные. Жизнь духовная — это прежде всего отношения, связывающие человека с Богом, со Христом, с другими людьми. Динамика этих отношений и есть собственно духовная жизнь. Религиозность — дело иное. Падший человек очень рано почувствовал себя отделённым от Бога, и у него появилось очень понятное и естественное желание этот разрыв преодолеть.

Религиозность и есть тот инструментарий, который человек использует для решения этой задачи. Изначально она имела лишь вспомогательное значение, была средством, а не целью. Но человеческая природа вообще склонна к автоматизму на всех уровнях своего существования. А религия — огромное в этом отношении подспорье. Тут и разного рода религиозные переживания (чаще чисто психические, но иногда вызванные и духовными процессами), и привычный ритуал, и чувство исполненного перед высшими силами, перед Богом долга. Неудивительно, что для многих религия становится ценностью сама по себе, безотносительно к духовной жизни, которая может за ней стоять. Так и с постом.

Пост в духовной жизни может много дать тому, кто его практикует. В нём есть своя логика и свой смысл. В евангельские времена у евреев пост бывал обычно однодневным и полным (сутки без пищи и воды). И всегда это воздержание было связано с какими-то печальными событиями в жизни человека (а иногда и целого города или всего народа). Лучше всего известен нам из Библии траурный пост по умершим родственникам. Меньше — пост по случаю неких национальных бедствий.

А вот члены фарисейского религиозного братства постились дважды в неделю, вспоминая собственные грехи. Оно и понятно: это ведь тоже печальное событие, радоваться своим грехам не приходится, и размышлять о своей греховности лучше постясь, чем пируя. Но такие размышления у фарисеев превратились в общепринятый религиозный ритуал. Было принято выделять два известных дня в неделю для поста и траура по собственным грехам — и кто этого не делает, тот не благочестив. Личные обстоятельства во внимание не принимались, как всегда, когда дело касается религиозной обрядности.

Иисус же возвращает посту его изначальный, духовный смысл. Когда рядом Мессия, радость от встречи и общения с Ним заставляет забыть обо всём. И тогда незачем изображать скорбь, которой нет. Придёт время — будет печаль, будет и пост. В духовной жизни нет ничего хуже и разрушительнее имитации. Потому, что она порождает иллюзию настоящей духовной жизни. А если жить иллюзиями, то в конце пути вместо Царства обретёшь его иллюзию. Вряд ли такой финал будет радостным.

Сегодняшний отрывок начинается, может быть, с самого личного момента в Евангелии от Матфея - с момента призвания Иисусом самого Матфея. Все описано очень просто: Иисус сказал ему: "Следуй за Мной", - и Матфей встал и, все оставив, пошел за Ним. Матфей не описывает своих внутренних переживаний, но они, безусловно, были, потому что в этот момент его жизнь переломилась надвое! Так Господь строит Свою Церковь. А дальше Матфей вновь рассказывает о Его проповеди Царства. Оказывается, что учение Христа, не противореча Писанию Ветхого Завета, находится в постоянном конфликте с законническими интепретациями этого Писания. Возможно, ключ к этому конфликту находится в стихе 13.

Сегодняшнее чтение посвящено одной из важнейших в Библии тем — теме прощения грехов. С одной стороны, мы видим ропот фарисеев, недовольных тем, что Иисус прощает грехи от Своего имени, при том, что это может сделать только Бог (ст. 2 – 7). С другой стороны, мы видим Иисуса, остановившегося в доме сборщика налогов, грешника, которому, как считалось в те времена, не было и не могло быть прощения (ст. 9 – 11). Сам Иисус разрешает недоумение фарисеев ссылкой на пророка Осию (ст. 13; ср. Ос 6:6). А между тем, эти события открывают нам одну из важнейших особенностей Царства, входящего в мир: оно позволяет каждому начать с чистого листа всё, и прежде всего свои отношения с Богом. С точки зрения традиционной иудейской религиозности того времени, некоторые грехи Бог не прощает человеку никогда. Собственно, и ветхозаветное религиозное законодательство не допускало возможности очищения от греха в том случае, если грех совершался вполне сознательно и вполне добровольно. Последствия такого греха довлели над человеком даже в случае последующего раскаяния; они сковывали человека, подобно цепи, освободиться от которой можно было лишь ценой нарушения фундаментальных законов и принципов мироздания. Истина эта была в древности известна всем народам, язычники знали о ней не хуже евреев, и выхода из порочного круга, порождённого греховными поступками, они или не видели вовсе, или искали его на пути развоплощения, полного освобождения духовного начала от власти материи. А Иисус говорит о другом: он говорит о Царстве, где законы падшего мира не действуют, и потому всё начинается с чистого листа. Тому, кто входит в Царство, прощается любой грех, и не потому, что в Царстве грех перестаёт быть грехом, а потому, что в Царстве только выбор человека, сделанный здесь и теперь, определяет для него всё: и отношения с Богом, и отношения с другими людьми, и качество духовной жизни. В падшем мире у всякого есть своя биография, а в ней — свои тёмные и светлые страницы, распределённые во времени; в Царстве у каждого есть лишь одна страница, первая и последняя, которая может стать и светлой, и тёмной. Пока Царство ещё не раскрылось во всей полноте, страница остаётся недописанной; когда Спаситель вернётся, он прочитает её, какой бы она ни оказалась в момент Его возвращения. Входящему в Царство прощаются все грехи. В этом прощении великая свобода и великая ответственность.

Обращаясь к народу, Иисус говорил, что пришел «не нарушить закон, а исполнить». Это должно, по крайней мере, означать, что Он правильно понимает этот самый закон, но, читая Евангелие мы то и дело видим, как Он вступает в конфликт с фарисеями, людьми особого благочестия, и с книжниками, специалистами по закону. Сам Христос объясняет Свое поведение цитатой из пророка, «милости хочу, а не жертвы», а значит закон в Его понимании заключается в любви. Ради нее Он трудится в субботу, общается с грешниками и даже нарушает посты — настало время, когда закон и милость становятся едины. И это означает, что для нового содержания нужна новая форма, чтобы «новое вино» не оказалось в «старых мехах». Евангелие не умещается в «единственно правильном» мировоззрении, для него необходима готовность к открытости, снисхождению, прощению. А иначе — оно прорвет нашу жизнь и оставит нам пустоту и жажду.