Мысли вслух на 2 Тим 4:5-8

«…а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем, возлюбившим явление Его…» это ощущение ведомо всякому настоящему христианину, что вот ожидает тебя венец. Не сегодня — завтра. Видимо без этого ощущения и христианство наше неподлинно. Но вот что такое «венец правды» или «венец праведности», как переводит епископ Кассиан, и всякое ли наше страдание является венцом правды. В таких переводах нам кажется, что этот венец это что-то что уготовано только святым. Само слово «венец» звучит возвышенно, а прибавление к нему предиката правды или праведности вовсе поднимает это сочетание на недоступную простым смертным высоту. А как тогда понять слова апостола Павла, что венец уготован «всем». Но обратимся к греческому тексту. Там стоит слово дикайосинос стефанос. Среди значений этого слова действительно и праведность и правильность и истинность и верность закону и заслуженность и достойность, но, кроме того, и несколько другие смыслы (Древнегреческо-русский словарь в 2-х томах Дворецкого). Давайте посмотрим на них. Во-первых, «ровный, точный». Во-вторых, «подходящий». В-третьих, «имеющий право». И, наконец, просто «обязанный». Конечно, не все эти смыслы сразу хотел внести апостол. Но ведь мы не знаем, что он хотел сказать в точности, между тем, выбирая возвышенный стиль, возможно, вносим искажения в мысль. Посмотреть иные, хотя и близкие, смыслы не грех. На самом деле, каждое из четырех приведенных здесь значений близко нам. Ровный, точный. Но ведь Бог ровно по силам дает нам венец, каждый это знает. Владыка Антоний где-то говорит о том, что есть вот эта грань, чтобы достичь такой духовной зоркости, чтобы увидеть в истинном свете свою душу – увидеть и замереть от ужаса увиденного, пошатнуться, чтобы упасть и все-таки не упасть. Это состояние знает всякий, кто хоть раз честно исповедовался. Во-вторых, подходящий. А разве тот венец, который дает Бог, это не тот единственный только мне подходящий венец? И чуть мы хватаемся не за свое, не предназначенное тебе Богом служение, или просто служение, которое Бог не благословил, – терпим позорную неудачу, в которую вовлекаем и других людей. И мы имеем право на свой венец, ибо это право мы получили с нашей верой. И мы просто обязаны брать свой венец, мы не святые, не мученики, а мы просто делаем то, что обязаны делать.

Будучи в заключении и подводя итоги своего служения и своего земного пути, Павел говорит о себе, что он «хорошо провёл свой бой» («добрым подвигом подвизался»), «завершил забег» («течение совершил») и сохранил при этом веру — очевидно, не просто как некую систему взглядов, но как, прежде всего, верность Христу и доверие к Нему. И теперь Спаситель, по слову апостола, приготовил ему венец праведности («правды»).

Венец, который, по собственному свидетельству Павла, превращает его жизнь в жертвенное возлияние («жертву»). Тут апостол явно вспоминает слова Самого Спасителя о жизни, которую в переводе нередко называют «душой», и которую человек может или отдать Христу ради благовестия, тем её сохранив, или оставить себе и тогда в конце концов её потерять.

Действительно, душа в библейском смысле — не структура и вообще не какое-то статичное образование, она — процесс, поток, напоминающий реку, текущую сквозь человека, в которой вместе с тем неким таинственным образом пребывает сам человек, его духовное «я», его сердце, как называет это «я» Библия. И в Царство можно войти, лишь предоставив направлять поток собственной жизни Тому, Кто принёс Царство в мир. С жизнью придётся расстаться, она перестанет нам принадлежать ещё до того, как умрёт наше физическое тело.

Ещё при живом теле она станет принадлежать Христу, а мы будем существовать в ней так, как Он нам велит. Поток нашей жизни станет тогда действительно чем-то похожим на жертвенное возлияние: вино или масло сами по себе жертвоприношением не являются, они — лишь прибавление к главному, но они становятся частью того духовно-природного процесса, каким было всякое настоящее яхвистское жертвоприношение.

И теперь происходит нечто подобное — в границах одной человеческой жизни и в масштабах всего тела Христова одновременно. Так обретает христианин венец праведности: через такую отдачу себя во власть Христа он получает полноту жизни Царства, в которой сохраняется и его собственная жизнь. Царство ведь во многом похоже на океан, но в одном отношении оно всё же от него отличается: струя каждой жизни, которую принимает Царство, не исчезает в нём бесследно, как исчезает струя речной воды при впадении реки в океан.

Полнота Царства включает в себя полноту жизни каждого его жителя. А значит, и полноту его праведности тоже: ведь неправедной жизни в Царстве быть не может. Конечно, есть и альтернатива: свою жизнь можно оставить себе. Но тогда после смерти тела она уйдёт, как вода в песок. Выбор прост: пролить свою жизнь зря или отдать её Царю, который сумеет сохранить её в Своём Царстве. Апостол, как видно, свой выбор сделал, и он о нём не жалеет.

В завершение второго послания Тимофею Павел пишет своему ученику, что конец его земного пути близок (ст. 6 – 8). При этом апостол говорит о себе, что он «уже возлит», имея в виду те возлияния, которые совершались во время жертвоприношения (ст. 6; в Синодальном переводе «я уже становлюсь жертвою»). Для адекватного понимания сказанного Павлом важно помнить, что, согласно Торе, жертвоприношение должно было сопровождаться возлиянием, жертвенное мясо, лежащее на алтаре, поливали или обрызгивали вином и маслом, иначе оно считалось непригодным для жертвоприношения (Числ. 15 : 1 – 12). Возлияние не было основным компонентом жертвоприношения, им оставалось мясо, а точнее, жертвенная кровь, которой и кропили присутствующих, тем самым их освящая. Но жертвенная трапеза, во время которой (если только речь не шла о всесожжении) участвующие в жертвоприношении ели освящённое мясо, без вина и масла была бы невозможна, во многом обессмысливая жертвоприношение, существеннейшей частью которого была как раз именно жертвенная трапеза. И Павел сравнивает свою жизнь и своё служение с таким возлиянием, а свою смерть свидетеля — с моментом жертвоприношения, когда возлияние это только и может сыграть предназначенную ему Богом роль, став элементом жертвоприношения, которое освящает народ Божий, а через него — весь мир.

Такое сравнение, конечно же, не случайно: апостол прекрасно понимает, что всё его служение и весь земной путь могут получить смысл лишь в той полноте Царства, которая откроется ему в момент полного преображения его человеческой природы, вместе с тем через него открываясь Церкви и миру. Как жертвоприношение было действием богочеловеческим, кульминацией которого и становилась встреча между Богом и участвующими в нём людьми, этих людей освящавшая, так и встреча свидетеля лицо к лицу с Тем, о Ком он свидетельствовал всю жизнь, становится моментом его окончательного освящения и полного преображения. Конечно, сам Павел, его жизнь и служение оказываются лишь частью того грандиозного процесса, который связан с раскрытием Царства в мире, и притом частью не самой главной: в центре тут, как нетрудно догадаться, стоит Сам Спаситель. Но теперь часть эта окончательно соединяется с целым, становясь его неотъемлемым элементом и сохраняя притом всю свою неповторимость. А история Царства делает ещё один шаг на пути к той полноте, которая включит в себя преображённый дыханием Божиим мир.

Апостол Павел даёт нам образец христианской логики, христианского мышления. «Я уже становлюсь жертвою», — говорит он. Понятно, что речь идёт о предстоящей ему мученической кончине. И что же дальше? Рефлекторно хочется продолжить в таком духе: «Но это ничего, всё-таки для Господа стараемся...» Ничего подобного. Павел говорит, что он прошёл хороший, длинный и трудный путь, сохранил веру, и вот теперь его ожидает награда: венец правды. Мученический венец.

Апостол Павел говорит, что настанет время, когда люди будут выбирать себе учителей по принципу удобства... Вот чья проповедь удобнее — тот мне и подходит. Причём на внешнем уровне может казаться, что предлагаемое учение совсем даже не удобно и очень многого требует от человека — но зато даёт определённый внутренний комфорт, соответствует внутреннему мироощущению... Не всегда такой поиск комфорта приводит к отпадению от Церкви — порой эти «прихоти» процветают в наших отношениях с пастырями: человек выбирает духовника по принципу удобства. И ничего страшного бы не было — но всегда остаётся опасность подмены: зачем мы приходим на исповедь? Чтобы получить прощение от Господа — или подтвердить своё мнение по какому-то вопросу? Что на первом месте — отношения с Богом или мой внутренний комфорт?

В завершение своего наставления Тимофею Павел снова и снова призывает его не отступать от вверенного ему служения, смыслом которого является свидетельство и верность тому, что составляет основу жизни христианина (2Тим. 4 : 1 – 5). А помочь в этом Тимофею должно священное Писание, которое он, по свидетельству апостола, изучал с детства (2Тим. 3 : 14 – 17). Павел, как видно, не конкретизирует, о каких именно книгах идёт речь, но нетрудно догадаться, что прежде всего он имеет в виду ту часть иудейского канона, которая в иудаизме называется «поздними пророками». В основе её лежали записи проповедей великих пророков Израиля, свидетельствовавших, среди прочего, о грядущем Мессии и о наступлении мессианского Царства. Но апостол, оставаясь верным своему пониманию Торы, напоминает своему ученику, что для воспитания праведности полезно всё священное Писание (2Тим. 3 : 16; в Синодальном переводе «для наставления в праведности»). Священное писание для Павла — не источник идей для обоснования той или иной религиозной доктрины, а духовный компас, помогающий верным ориентироваться по дороге в Царство с тем, чтобы не сбиться с пути праведности.

Между тем, желающих сбить их с этого пути, судя по словам апостола, будет много, тем более, что уже недалеко то время, когда многие и сами будут рады обмануться, прислушиваясь к учителям, говорящим то, что приятно слышать их последователям (2Тим. 4 : 3 – 4). Такая массовая духовная недобросовестность может на первый взгляд показаться странной, но она станет понятнее, если вспомнить об особенностях падшей человеческой природы, которой вообще свойственно избегать всего, что может причинить ей боль или дискомфорт, хотя бы и ради её исцеления. Между тем, Павлу уже не раз приходилось говорить и писать о том, что всякий, желающий не просто говорить о Торе, а всерьёз ей следовать, вынужден будет идти наперекор собственной греховности — процесс, который никому не покажется ни лёгким, ни приятным. Духовная жизнь — не интеллектуальные наслаждения и не религиозные восторги, а путь противостояния злу. И путь этот куда труднее пути теолога-теоретика или религиозного активиста: ведь и тот, и другой могут наслаждаться плодами своего труда уже в этом мире, а праведник увидит их лишь в конце долгой и трудной дороги. Неудивительно, что многие предпочитают пути праведности, ведущему в Царство, иные, более лёгкие пути, на которые и зовут их упоминаемые Павлом учителя. Но «басни», даже самые красочные и увлекательные, не заменят подлинной жизни, и апостол напоминает своему ученику о возложенном на него Церковью служении — служении свидетеля, указывающего ищущим путь в Царство.

Мы нередко сегодня жалуемся на то, что церковь, дескать, испортилась: прежде была и вера, и понимание основ духовной жизни, а теперь, мол, ничего такого не найти. Однако Павловы послания опровергают этот весьма распространённый церковный миф. Ситуация в Церкви никогда не была идеальной, и в разных церквях она была неидеальной по-разному.

Но было и нечто общее, и у этого общего был единый духовный корень. Апостол определяет его ясно и коротко: поиск «учителей», «ласкающих слух», говорящих людям то, что они хотят услышать. И нередко (а в первохристианские времена чаще всего) речь шла о понимании Библии, священных книг. Павел не случайно говорит, что св. Писание боговдохновенно всё, целиком, а потому оно так же всё, целиком «полезно для научения».

Но научиться чему-то из Писания можно лишь тогда, когда воспринимаешь его таким, какое оно есть, и во всей доступной на данный момент полноте. Учитель-раввин тут мог оказать большую помощь: он не только разъяснял смысл того или иного текста, как это делают современные комментаторы, он также помогал человеку работать с текстом. Или, вернее, он помогал человеку так подойти к тесту, чтобы текст мог работать с ним, со своим читателем.

Ведь за всяким боговдохновенным текстом стоит Тот, Кто является его подлинным Автором, и смысл чтения Библии как именно священного Писания заключается в том, чтобы позволить Автору через этот (в каждом случае вполне конкретный текст) работать с собой. Такое чтение предполагало определённый навык, и меньше всего в этом навыке присутствовало то, что мы нередко так любим сегодня и что можно было бы назвать принципом «я и Библия» или даже «я в Библии»: мои мысли, мои чувства, мои эмоции, мои переживания по поводу того или иного отрывка.

Между тем, адекватное восприятие священного текста возможно лишь тогда, когда работает принцип «Библия во мне»: тут уже нет места моей рефлексии — неважно, интеллектуальной или эмоциональной, — а есть лишь внутренняя тишина, в которой звучит текст Писания, ставший Божьим словом, обращённым ко мне. Практика такого чтения была известна и Синагоге, и Церкви, хотя в Церкви она со временем практически полностью ушла в монастыри.

Вот такое чтение было бесценным духовным упражнением, которое, наряду с внутренней молитвой и осознанной жизнью, помогала человеку выращивать в себе тот духовный стержень, который назывался в те времена внутренней Торой. Но это была достаточно напряжённая и не всегда приятная духовная работа, заниматься которой хотел далеко не каждый. Кто не хотел, тот и искал себе «учителя», готового вместе с ним «размышлять» и «переживать», вертясь вместе со своим учеником перед внутренними зеркалами собственной рефлексии.

Ни о какой духовной работе, тут, конечно, говорить не приходилось, но подобного рода времяпрепровождение было (на любителя) приятным, и его легко можно было выдать (себе и другим) за «изучение Писания» и за «духовную жизнь». Вот от такой профанации подлинного познания священного Писания и предостерегает Павел своего ученика, для которого это было особенно актуально: Тимофей ведь, судя по всему, что мы знаем о нём из Павловых посланий, был как раз учителем-раввином, и соблазн стать «учителем, ласкающим слух» оказывался для него вполне реальным.