Мысли вслух на 2 Ин 1:1-13

Сегодня читаются два текста, которые впечатляют, на первый взгляд, несовпадением мыслей. Второе послание Иоанна можно назвать письмом пастыря друзьям, в котором он благословляет их и уведомляет о своем приезде. В Евангельском тексте мы читаем о казни и смерти Христа. И кажется после прочтения этих текстов, что после такой казни учителя, группа людей продолжает его дело, говорит о том, что он говорил, вспоминает его. Но это не так. Иисус перед смертью: "Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты Меня оставил?". И как будто в ответ на слова Христа, обращаясь к семье христиан, апостол пишет: "пребывающий в учении Христовом имеет и Отца и Сына". Это нам указание на то, что, следуя за Христом, мы не одни на этом пути. Нас могут мучить сомнения и страхи, чувство оставленности и растерянности, но мы оберегаемы и ведомы Христом. Смерть Христа возвестила нам Воскресение из мертвых и спасение мира через Его жертву, через Причастие. И следуя за Христом, мы должны помнить Его жертву и причащаться Его Христовых Тайн. Пост - это время постоянной молитвы и следования по пути покаяния. Постом Церковь помогает христианину на этом пути. Но путь покаяния всегда лежит через Причастие без осуждения с чистым сердцем и смирением. Пройдем путь тех, кто следовал за Ним в Галилее, кто пришел в Иерусалим и стал немым и страдающим свидетелем казни. И подойдем к Светлым дням Пасхи в молитве и особом участии в делах Христовых.

Истина уже дана нам раз и навсегда, и никто не сможет отнять её у нас, если только мы сами от неё не откажемся. Отказ же от истины внешне может и не выглядеть прямым отречением от неё. Показатель верности истине — любовь к Богу, проявляющаяся в соблюдении Его заповедей. Следовательно, можно отпасть от истины, теоретически её признавая, но не живя в согласии с ней.

Обольстители, пытающиеся внести раздор в среду христиан, не исповедуют Иисуса Христа, пришедшего во плоти. Антихрист (не обязательно окончательный, им может быть и один из многих «малых антихристов») может именовать Христа чем-то вроде «бесплотного духа», подобно тому, как иные еретики отрицали подлинность Его воплощения, а страдания на кресте называли иллюзорными. Обольстители могут и вовсе не исповедовать Христа, отрицая Его существование и, следовательно, приход во плоти. Наконец, они могут даже признавать Его реальной личностью, но при этом будут отрицать, что Он — пришедший во плоти Сын Божий. Во всех подобных случаях речь идёт не об искренне заблуждающихся, людях, ничего не знающих о Христе, а об идеологах, противопоставляющих Евангелию собственные лжеучения и тем самым пытающихся соблазнить уверовавших.

Призыв не общаться с такими людьми и даже не приветствовать их мог бы показаться чрезмерным и не соответствующим принципам терпимости и добрососедства. Но необходимо учесть, что здесь речь не о соседях, ещё не принявших Христа, а о бродячих проповедниках, которые направляются в братские общины для того, чтобы внести в них раздор и смуту. Они-то и не намерены проявлять принципы веротерпимости и не собираются быть добрыми миролюбивыми соседями. Их тоже следует любить, но это, увы, любовь к врагам.

Осквернить же дар, полученный от Господа, хуже, чем вовсе его не иметь.

Обращаясь к не названной по имени «избранной госпоже», Иоанн говорит об исповедании Христа как о необходимом условии христианской жизни. Апостол идёт даже ещё дальше, утверждая, что не исповедующий Иисуса Мессией «не имеет Бога». Такое утверждение может показаться спорным: вряд ли кто-нибудь всерьёз решился бы утверждать, что, кроме христиан, больше никто в мире не имеет опыта богообщения. Но слова апостола становятся понятнее в контексте его упоминаний об «обольстителях», «не исповедующих Господа Иисуса Христа, пришедшего во плоти». По имени эти «обольстители» не названы, но о ком идёт речь, представить себе не трудно.

Точная дата написания послания, конечно, неизвестна, но не исключено, что оно появилось уже после катастрофы 70 г., после разгрома Иерусалима и Храма римлянами, ставшего следствием антиримского восстания, поднятого зелотами. Этот разгром серьёзно повлиял на умы, и если до 70 г. еврейский мессианизм был в основном мессианизмом политическим, то после 70 г. он стал довольно быстро превращаться в мессианизм мистический. На Мессию стали смотреть уже не как на земного царя, а как на некую сверхъестественную личность, больше напоминавшую ангела, чем человека. Вполне понятно, что на реального Мессию, на Иисуса, это мистический «мессия» был похож очень мало.

По-видимому, среди таких мистически настроенных «христиан» начали даже распространяться некие мифы о том, что человеческая природа Мессии была призрачной, что на самом деле человеком Он никогда не был и прочее подобное этому, что гораздо позднее привело к формированию в церковной среде монофизитства, с которой Церкви пришлось вести долгую и упорную борьбу. Вот такое «мистическое христианство» с христианской, да и просто с нормальной духовной жизнью было никак не совместимо.

Конечно, после прихода Христа никакое богообщение без Его участия действительно уже невозможно. Но Он далеко не всегда участвует в жизни людей явным образом. Христос не навязывает Себя людям так же, как не навязывает им Себя Его небесный Отец. Но всякое богообщение, если оно подлинное, тем не менее без Него теперь не обходится, даже если ищущий Бога человек Его и не видит. Однако это утверждение верно лишь для подлинного богообщения.

Если же человек начинает вместо общения с Богом и со Христом гонятся за некими «мистическими» призраками, за миражами, порождёнными его собственным разгорячённым воображением, о богообщении говорить не приходится. Подлинный, живой Христос ведёт человека к Богу, образы Христа, порождённые человеческим воображением, уводят его от Бога. Именно это и имеет в виду апостол, говоря об исповедании «Иисуса Христа, пришедшего во плоти». Иначе с иллюзорным Мессией и Царство окажется для ищущего не реальностью, а иллюзией.

Казалось бы, нет ничего более противоположного, чем любовь и закон, любовь и сухие религиозные предписания. А Иоанн между тем проявлением любви считает именно исполнение заповедей! Как это может быть? Ответом на вопрос может быть тот факт, что именно данные Богом заповеди, и прежде всего Декалог, составляют основу Торы. А Тора между тем не сводится к одному законодательству, во времена апостола и в Синагоге, и в Церкви были широко распространены представления о Торе как о внутреннем духовном стержне, на котором была основана вся жизнь человека, как жизнь духовная, так и жизнь вообще. Этот духовный стержень называли внутренней Торой, а сердцевиной его оказывались отношения любви, связывающие человека как с ближними, так и с Богом. Но вырастить в себе внутреннюю Тору без отношений с Богом и с ближними было невозможно, а отношения эти регулировались заповедями. Так исполнение заповедей становилось выражением и воплощением любви, в том числе и любви к ближнему. Но в свете христианского откровения к этим традиционным представлениям добавлялись новые смысловые коннотации. И прежде всего, разумеется, речь идёт о той любви, о которой Сам Спаситель говорил, как о «новой заповеди». Ведь такая любовь становится уже не просто отношением, которым она была прежде (по крайней мере, именно так понимают любовь авторы большинства библейских книг: она для них, прежде всего, отношение к другому человеку, имеющее в виду, в первую очередь, благо этого другого), но и той духовной средой, без которого нет Царства. Любовь становится своего рода природой Царства, его духовной субстанцией, подобно тому, как природные стихии становятся естественной субстанцией непреображённого мира. А формой, придающей этой субстанции качество, становятся отношения любви, связывающие всех его обитателей как друг с другом, так и со Христом. В такой ситуации внутренняя Тора оказывается уже не просто духовным стержнем человека, но и его формой, определяющей его собственное духовное качество и качество его духовной жизни в Царстве. Тогда и слова апостола приобретают новый смысл: в самом деле, для того, чтобы любовь стала средой жизни, вполне органичной для человека, внутренняя Тора, немыслимая без исполнения заповедей, должна стать для него единственной формой. Тут невольно вспоминаются слова Спасителя о том, что Он пришёл не разрушать Тору, а довести её до полноты. До полноты, пригодной для Царства.

Сегодня апостол Иоанн напоминает о довольно неприятной возможности: оказывается, всё, над чем мы трудимся в Церкви, наши отношения с Богом, – всё это можно потерять. Так хочется сесть и расслабиться… а нельзя. Апостол Иоанн говорит, что для того, чтобы не потерять достигнутое, нужно наблюдать за собой. Как это так? Ведь благодать даётся навсегда, Бог не забирает Своих даров… Это правда – но не вся. Ведь есть не только Он, Который неизменен, но и мы, которые меняемся, и не всегда в лучшую сторону. Об этом и говорит Иоанн: нужно всё время сверять своё внутреннее состояние с основным критерием – Его заповедями

Что имеет в виду апостол, призывая своих единоверцев «следить за собой» для того, чтобы не потерять обещанной награды? О какой потере идёт речь? И за чем именно надо следить, чтобы всё было в порядке? Судя по контексту высказывания, можно думать, что речь идёт о вероучении, о правоверии, которое необходимо хранить, иначе есть риск потерять Царство, а с ним и спасение. На первый взгляд, такой призыв вполне естественен: представители всякого религиозного учения (как, впрочем, и любого другого) всегда в той или иной степени озабочены чистотой собственных рядов, в том числе и чистотой, так сказать, мировоззренческой: ведь любой религиозной общине нужны адепты, способные распространять учение и привлекать новых членов. Но ведь христианство не религия, а жизнь в том Царстве, которое принёс в мир Спаситель. Для того, чтобы быть его жителем, нужна верность не идее, не доктрине и не вероучению, а Богу и Христу, Торе и Евангелию. Это вопрос не столько взглядов, сколько практической жизни, не столько ортодоксии, сколько ортопраксии. Но тогда при чём тут вопросы правоверия? Могут ли они влиять на ту самую жизнь в Царстве, которая и составляет суть христианства? Очевидно, что, если такое влияние и возможно, то лишь в одном аспекте: в аспекте отношений, связывающих жителя Царства с Богом, со Христом и с ближними. Отношения человека с Богом и с ближними исчерпывающе описываются и регулируются Торой, для них достаточно Декалога. А вот отношения с Иисусом во многом зависят от того, кого видит в Нём приближающийся к Нему человек. Вопрос Иисуса: кем считают Меня люди? И кем считаете Меня вы? обращён, по сути, к каждому из нас. И отвечать на него надо всякий раз, когда мы хотим разделить с Ним трапезу во время хлебопреломления в церковном собрании. По-видимому, уже во времена Иоанна в Церкви и вокруг неё было немало гностиков, для которых Иисус никогда не был Человеком, которые готовы были видеть в Нём скорее ангела или некоего высшего духа. И духовная опасность тут была не в неправоверии, как таковом, а в том, что такой взгляд на Иисуса делал невозможным для человека преображение, а значит, и приобщение к Царству, по крайней мере, в этой жизни. А тогда теряли свой смысл и хлебопреломление, и само существование Церкви: ведь «телом Христовым», по определению другого апостола, она в таком случае быть никак не могла, а во всяком другом качестве она не могла дать человеку ничего, чего бы не могла ему дать Синагога. Правоверие никогда не нужно было Церкви само по себе, само по себе оно могло понадобиться лишь паразитирующим на ней церковным структурам. А Церкви собственно оно всегда было необходимо лишь с точки зрения того главного вопроса, который задал в Своё время Иисус апостолам: а вы кем Меня считаете? Потому, что от ответа на него зависит сама возможность жизни в Царстве. А значит, и возможность спасения.

Слова Иоанна о том, чтобы не принимать в доме тех, кто не исповедует учения, о котором говорит апостол, могут показаться проявлением крайней нетерпимости ко всякому инакомыслию. Между тем, речь идёт не о чём ином, как о личности Иисуса Христа — если у Иоанна и было какое-нибудь учение, на котором он настаивал, то оно касалось именно этого вопроса. Кто такой Иисус из Назарета: Сын Божий и посланный Богом в мир Мессия или просто учитель, один из многих тогда бывших?

Само христианство заключается в ответе на этот вопрос. Если бы христианство было просто новой религией, позиция апостола действительно выглядела бы не слишком привлекательно: можно было бы подумать, что адепты этой новой религии боятся конкуренции и предпочитают открытости и диалогу сектантскую замкнутость. Но христианство — не новая религия, а новая жизнь. Жизнь со Христом в Его Царстве.

Жизнь, немыслимая без того, чтобы довериться Иисусу из Назарета не только как Учителю, Но и как Сыну Божию, как Мессии, как Царю того Царства, жителем которого и должен стать по определению всякий христианин. Тот, кто не принимает Иисуса так, не может быть жителем Царства. Но неужели христиане могут принимать у себя дома только своих? Нам сегодня такой подход может показаться как минимум странным. Но тут важно учитывать особенности обычаев гостеприимства древних вообще, а также еврейские обычаи той эпохи, равно, как и обычаи первых христиан.

Поприветствовать человека означало в те времена не просто сказать ему «здравствуй», но и пригласить к себе домой. А пригласив домой, гостя никак невозможно было не угостить. С ним непременно пришлось бы сесть за один стол, разделив трапезу, а значит, и преломив хлеб. Евреи, например, никогда не садились за один стол с язычниками именно по этой причине: ведь, преломляя хлеб, верующий еврей благословлял его именем Бога Авраама, а язычники вспоминали (пусть нередко и чисто символически) своих, языческих богов.

Для еврея такая ситуация, как минимум, граничила с отступничеством. Для христианина ситуация была примерно такой же, но тут речь шла о хлебопреломлении во имя Иисуса — без упоминания этого имени хлебопреломление для христианина было невозможно. И если бы за столом вместе с христианами оказался кто-нибудь, для кого Иисус из Назарета — обычный человек, общей трапезы бы не получилось.

Когда одни ищут трапезы Царства, а другие вообще не верят в такую возможность, ситуация оказывается как минимум двусмысленной, причём для всех. Вот для исключения этой двусмысленности апостол и советует избегать ситуаций, при которых она стала бы возможной. Ведь всякая такая двусмысленность лишь отдаляет человека от Царства. И того, кто ищет Царства, и того, кто пока о нём не знает.