Мысли вслух на Мф 28:8-15

Услышав весть о Воскресении, женщины обрадовались — но и испугались. У слова «страх» много оттенков. Конечно, то, что чувствуют мироносицы, может быть названо священным трепетом. Но Иисус, видящий сердца, говорит: «Не бойтесь». Значит, в этом страхе было нечто, что отравляло их радость. Мне кажется, это — недоверие, маленький-маленький оттенок недоверия, который исчезает, когда Иисус говорит: «Не бойтесь». Недоверие — это не неверие, это именно неуверенность в том, что значит эта ситуация для меня и как мне в ней поступать. Жёны-мироносицы знали главное: нужно идти к ученикам и рассказать им. И они идут, и радуются. Но всё-таки остаётся что-то, что мешает. А для Иисуса, видимо, было очень важно, чтобы их радость была действительно совершенной, не омрачённой страхом. Самое замечательное — как происходит исцеление от страха. От женщин не требовалось ничего. Он просто сказал: «Не бойтесь» — и страх ушёл, растаял.

Давайте посмотрим на женщин, пришедших ко гробу помазать тело Иисуса. Как написано в начале 28 главы Евангелия от Матфея, сделалось «великое землетрясение», и две Марии-мироносицы увидели Ангела Господня, который сообщил им о Воскресении Господа. И, думаю, очевидно, что они были напуганы. Но Евангелист все равно пишет о страхе и трепете сердец жен-мироносиц, помогая нам увидеть их переживания (см. Мф.28:8). Жены напуганы землетрясением, а затем и Божьим посланцем. Но что говорит он? Он озвучивает чаяния горюющих сердец, дает возможность ростку надежды пробиться на поверхность, стать явной радостью и знанием. Их радость уже велика, и они бегут делиться ею с учениками. И что дальше? Тот, Кто Сам есть эта Радость, жаждет наполнить их ею до конца! Он встречает их, радуясь тому, что они поверили чудесной вести о Его воскресении, словами, так часто слышимыми из уст Бога: «Не бойтесь». И то место, которое занимал в сердце страх, затопляется ликованием. Этот отрывок помогает нам увидеть один из алгоритмов «получения совершенной радости»: как мироносицам, нам нужно придти к Господу и поверить Ему и Его Воскресению. И тогда Он придет успокоить нас словами: «Не бойся», - помогая открыть Его радости все сердце.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

Рассказ о Воскресении в Евангелии от Матфея по сравнению с другими евангелиями довольно краток, и самым замечательным в описании евангелиста оказывается тот факт, что и здесь он говорит о лжи, которой пытались окружить Иисуса даже после Его воскресения (ст. 11–15). Эпизод, рассказывающий о подкупе стражи, встречается только у Матфея, другие евангелисты об этом факте не упоминают. У Матфея же он оказывается в центре повествования, будучи противопоставлен другому эпизоду, описывающему явление ангелов женщинам, пришедшим ко гробу (ст. 1–8). Оба эпизода разделяет краткая вставка о встрече с Воскресшим (ст. 9–10), а завершает повествование о Воскресении краткий эпилог (ст. 16–20).

Такая структура отрывка ещё явственнее подчёркивает противопоставление друг другу двух эпизодов, как основу сюжета рассказа о Воскресении в Евангелии от Матфея. И это, конечно, не случайно: евангелист снова обращает внимание своих читателей на противостояние Царства и тех, кто его отвергает. А оно, как видно, не прекратилось даже после воскресения Иисуса. Казалось бы, победа одержана, началась новая эпоха, эпоха наступающего Царства. Но те, кто Царство отвергает, как будто не замечают перемены. Впрочем, скорее всего, они её действительно не замечают. Ведь увидеть Царство можно лишь тогда, когда этого хочешь.

И дело тут не в игре воображения, а в том, что увидеть его нельзя, если не принять Того, Кто принёс Царство в мир, а этого надо захотеть. Так было и во время земного служения Спасителя: Он никому не навязывал ни Себя, ни Своего мессианства, ни Царства. Он открывался Сам и открывал путь в Царство лишь тем, кто этого хотел. И сегодня ничего не изменилось: путь открыт каждому, но никому не навязан. И потому те, кто не хочет Царства, не видят его. В Иисусе же они видят не Мессию-Христа и не Сына Божия, а, в лучшем случае, учителя нравственности, в худшем же — обманщика, выдававшего себя за Мессию. Последнее хотя и оскорбительнее, но, во всяком случае, честнее: ведь Сам Иисус никогда не пытался выдавать Себя ни за какого учителя нравственности; Он говорил так, что Его можно было или принять таким, какой Он есть, или с негодованием отвергнуть, как отвергали Его многие из фарисеев.

Компромисс в виде «учителя нравственности» не пройдёт: раньше или позже каждому читателю Евангелия всё равно придётся выбрать одно из двух приведённых евангелистом объяснений. Такой выбор стоял перед каждым, кто встречался с Иисусом во времена Его земного служения; таким же он остаётся и сегодня.

Наверное, главной чертой Воскресения была его неожиданность, причём решительно для всех — и для друзей, и для врагов Воскресшего. Женщины пошли к гробнице с тем, чтобы завершить незаконченный погребальный обряд, встреча с воскресшим Иисусом оказалась для них полной неожиданностью. Да и апостолы, даже услышав о воскресении, не поверили: они, как видно, решили, что женщинам просто что-то померещилось в темноте. Встаёт естественный вопрос: почему? С врагами Воскресшего всё ясно: для них Его воскресение было, наверное, самым кошмарным завершением этой истории из всех возможных. Но при чтении евангельских рассказов о Воскресении порой начинает казаться, что, как бы это ни казалось парадоксальным, даже ученикам Иисуса Его воскресение показалось странным и даже излишним. Они отказываются верить, им кажется, что все рассказы о воскресении лишь смущают людей. Конечно, они действительно не ожидали ничего подобного. Но, быть может, было и другое: ученики Иисуса всё ещё не могли отрешиться от своих, традиционных и очень человеческих, представлений о Мессии и о мессианстве. После страшной гефсиманской ночи они поняли лишь одно: всё потеряно, Он не тот, за кого они Его принимали, мессианской войны не будет, с мечтой приходится расстаться. А вместе с тем — священная память об Учителе, Которого уже не забыть, с Которым, несмотря на неудачу, связано слишком многое, чтобы отречься от памяти о Нём. Это ведь тоже вполне сложившееся мироощущение, пускай и трагическое, которое можно пронести через всю жизнь и с которым можно эту жизнь прожить. И вдруг оказывается, что ещё не всё, что, оказывается, мало было кошмара и ужаса прожитых пасхальных дней, что история ещё не закончилась, говорят, Его опять видели живым! Что же ещё? Что на этот раз? Какие ещё надежды Он подаст и разрушит? Или это вообще не Он? Может быть, женщины просто сошли с ума от горя? Не хватало ещё, чтобы память Учителя омрачали сумасшедшие кликуши! Неудивительно, что Иисусу приходится после Своего воскресения неоднократно убеждать Своих учеников, что Он это Он, что Он действительно жив, что самое страшное действительно уже позади, а впереди — целая жизнь с Ним в Его царстве. И что только там, в Царстве, которое «приблизилось», история завершится. И начнётся жизнь. Жизнь во всей её полноте.

Все четыре евангелиста начинают рассказы о Воскресении с описания опыта пустого гроба. Пустая гробница должна одновременно подготовить женщин, принесших ароматы, к пониманию Христовой победы и — выразить ее суть — гроб пуст, смерти больше нет. Ангелы (для которых Воскресение Иисуса гораздо естественнее, чем Его смерть) говорят удивленным женщинам: «Он — живой, Он — сама жизнь. Почему вы ищете источник жизни в темной гробнице? Он не мог оставить вас надолго — вы скоро встретите Его». И они встречают Его. Он все еще ценит их свободу — можно усомниться, но можно и поверить (именно поверить, даже видя Его лицом к лицу), и принять участие в осуществлении Им воли Отца — в спасении мира, и услышать последние слова Евангелия от Матфея, которые уже сами по себе — Радостная Весть.

Ангел, возвестивший Воскресение, обращается к пришедшим на могилу женщинам, но не к находящимся поблизости стражникам. Должно быть, потому, что не стоит навязывать фактическое знание тем, кто ещё не готов его усвоить. Ведь принять евангельскую весть не значит вызубрить содержание текста, это значит начать новую жизнь. Так что стражники свободны принимать решение, как им следует относиться к происшедшему чуду. Обращается же Ангел к тем, кто принял Иисуса и любит Его, им Ангел и доверяет сообщить весть о Воскресении ученикам.

По дороге к апостолам они повстречали Самого Воскресшего. Что ж, встреча с Ним может произойти именно тогда, когда мы, выполняя долг, идём к братьям. И как важно свидетельство Матфея о верности этих женщин!

Поведение же первосвященников может показаться странным. Неужели они до такой степени ослеплены, что неспособны принять чудесное явление как свидетельство о том, что Иисус на самом деле Сын Божий?

Да, именно до такой степени. Тот уровень учения, который они усвоили, для них является полнотой истины, и то, что выходит за жёсткие рамки, им трудно воспринять. Признать же себя неправыми, пославшими на смерть невиновного, им мешает гордость и «политические соображения». Истина им не нужна. Но Она тем не менее воскресла.

Ещё во время Своего земного служения Иисус сказал, что Он пришёл принести не мир, а меч, имея в виду то разделение, которое вызовет Его свидетельство о Царстве. Так было до Его воскресения, и ещё заметнее стало разделение между принимающими и отвергающими после этого события. Казалось бы, пытаться замолчать столь значимое даже для неверующих событие — дело заведомо безнадёжное, и всё же попытки сделать это предпринимаются с самого начала, с первого дня, когда Воскресший явился тем, кто уже не надеялся увидеть Его живым.

И впоследствии отрицавшие христианство практически никогда не пытались объяснить увиденное и засвидетельствованное апостолами и другими свидетелями; вся их аргументация сводилась обычно к тому, что все свидетельства — намеренный или ненамеренный обман (во втором случае говорят обычно о добросовестном заблуждении свидетелей, принявших за реальность свои галлюцинации или плод своего разгорячённого воображения).

Почему же за столетия и тысячелетия христианской истории противники христианства не придумали никаких других, более убедительных объяснений? Ведь каждому должно быть понятно, что движение, основанное на обмане или даже на добросовестном заблуждении, не может существовать тысячелетиями! Ответ на этот вопрос оказывается проще, чем можно было бы подумать, и он содержится в самом Евангелии.

Даже во времена земного служения Спасителя Его слова воспринимались многими в штыки не потому, что у отрицавших были какие-то логические иди иные аргументы, а потому, что Царство и Тот, Кто принёс его в мир, были для них неприемлемы в принципе, во всяком случае, такими, какими они перед ними предстали. Принять Царство, о котором свидетельствует Христос, и его законы означает для каждого перестать быть тем, что он есть, измениться кардинально, а значит, расстаться с собой прежним, как бы порой принимающий ни нравился сам себе. Если человек этого не хочет и к этому не готов, он говорит Христу и Царству «нет», которое для него самого уже не нуждается в объяснении.

Окружающим же проще всего объяснить свой отказ, объявив всю историю ложью, заблуждением, вымыслом адептов, — словом, чем-нибудь таким, что заведомо исключало бы дальнейшую дискуссию. Так было в дни воскресения Спасителя, так было столетия спустя, такой же ситуация остаётся и сегодня. Конечно, каждый вправе сам сделать свой выбор, когда дело касается собственного спасения. Главное — не обманывать себя относительно мотивов этого выбора. И других тоже.

«Бывает, что после долгой, мучительной болезни умирает человек; и гроб его стоит в церкви, и, взирая на него, мы проникаемся таким чувством покоя и радости: прошли мучительные дни, прошло страдание, прошел предсмертный ужас, прошло постепенное удаление от ближних, когда час за часом человек чувствует, что он уходит и что остаются за ним на земле любимые. <...> Бывает, стоим мы у постели только что умершего человека, и в комнате чувствуется, будто воцарился уже не земной мир – мир вечный, тот мир, о котором Христос сказал, что Он оставляет Свой мир, такой мир, какого земля не дает... И так мы стоим у гроба Господня. Прошли страшные страстные дни и часы; плотью, которой страдал Христос, Он теперь почил; душою, сияющей славой Божества, Он сошел во ад и тьму его рассеял, и положил конец той страшной богооставленности, которую смерть представляла собой до Его сошествия в ее недра. Действительно, мы находимся в тишине преблагословенной субботы, когда Господь почил от трудов Своих. <...> Вот почему так тиха литургия этой Великой Субботы…» (Антоний митрополит Сурожский)