Мысли вслух на Ин 20:11-18

Мария, стоя у гроба, не анализирует, каким образом мог быть отвален огромный камень, её даже не ужасает и не удивляет зрелище ангелов. Все чудесные и необычные явления для неё отступают на задний план, они не имеют значения без Христа. Отвлекаясь на сопутствующие обстоятельства, она могла бы и не заметить Воскресшего, как не увидели Его даже ближайшие ученики, только что находившиеся рядом. Но, не пожелав отвлекаться даже на всё то чудесное, что происходило тем утром, Мария смогла увидеть Христа, стоящего рядом.

Мария узнала Воскресшего после того, как Он обратился к ней по имени. Он ведь не напрасно рассказывал о добром пастыре, зовущем своих овец по имени и чей голос овцы знают. Вот только ни у одного из земных пастырей, самых добрых, нет такого единения с идущими за Ним, как у Христа. И не потому Он просит не прикасаться к Нему, что не хочет общаться с одной из человеческих дочерей, а потому, что наступает момент Его ухода к Отцу. Придя же к Отцу, Он будет находиться со Своими верными, остающимися на земле, в максимально тесном единении.

Ждали ли ученики Иисуса Воскресения? Да, конечно, ждали. Его ждали все их единоверцы — так почему бы им быть исключением? И всё же воскресение их Учителя стало для них огромной неожиданностью. Может быть, ожидаемой — и всё же неожиданностью. Воскресение ведь не должно было произойти вот так — почти буднично. Просто — пришли к гробнице, а тела нет. Гробница пуста. Воскресение — это не так, это по-другому, всем ведь известно, что по-другому. Это будет величественно, торжественно, неповторимо… а тут — просто пустая гробница. Просто Он воскрес. Встал, вышел из гробницы и ушёл. Нет, так не бывает. Не может быть. Наверное, тело всё-таки кто-то украл. Вот садовник, может, он знает… Так происходит Встреча. И узнавание.

Но не сразу. Сначала Мария уверена, что перед ней садовник. Иначе не может быть, другого нечего ожидать. А дальше — вопрос одной лишь открытости. Узнать Его или нет зависит от того, насколько человек открыт. Не просто Ему, а вообще. Насколько важны или не важны для него самого его ожидания, мнения, стереотипы… насколько вообще он уверен в том, что есть нечто, чего не может быть просто потому, что не может быть никогда. Чем выше такая уверенность, тем меньше шансов на узнавание. У Марии уверенности не было.

Может быть, потому, что она не так уж часто задумывалась о том, что в её жизни может случиться, а чего случиться не может в принципе. Может быть, женский ум вообще менее категоричен, чем мужской. По крайней мере, когда дело касается постулатов, схем, моделей. Меньше моделей — меньше и тестов на соответствие. И тогда Его можно узнать — по знакомому, слышанному от Него раньше, слову, по голосу, по образу… по образу сильно изменившемуся, но всё же знакомому. Знакомому потому, что образ ведь — это не только внешний облик.

Образ — также и всё то, что этот облик формирует. Внутренняя его форма, а не только внешняя. Внешне преображённая человечность отличается от непреображённой как небо от земли. А внутренне — схожа с ней, схожа потому, что Бог ведь с самого начала сотворил нашу человеческую природу такой, чтобы она могла преобразиться. Стать совершенно новой и в то же время остаться собой. А значит, остаться и узнаваемой. По крайней мере, для тех, для кого форма — не только внешнее. Как это было для Марии, узнавшей своего воскресшего Учителя.

Мария Магдалина пришла ко гробу Того, Кто был её любимым Учителем. Гроб пуст — но она, конечно, даже предположить не может, что можно ожидать чего-то хорошего. Всё, что ей нужно, — это найти Его тело, просто по-человечески попрощаться с Ним... И происходит очень странная вещь: Мария видит Того, Кого искала, — и не узнаёт Его. Она знала Его несколько лет — и теперь она думает, что перед ней садовник. Что происходит? Мы не знаем, что было в тот момент с Марией Магдалиной — но мы можем подумать, как происходит это в нашей жизни. Мы ищем Господа, мы задаём один и тот же вопрос: где Он? А Он стоит рядом и говорит нам: «Что ты плачешь? Кого ищешь?» И, когда мы отвечаем, что ищем Его, — Он зовёт нас поимени. И вот в этот момент Его голос не перепутаешь ни с чем. Только Он может позвать по имени вот так — потому что только Он знает каждого из нас по-настоящему.

При чтении рассказов о Воскресении становится очевидным тот факт, что апостолы, несмотря на всё, сказанное им Иисусом ещё во время Его земного служения, были совершенно не готовы к встрече с Воскресшим. Иоанн не случайно упоминает погребальные облачениях («пелены»), которые впервые заставили апостолов задуматься о том, что происходит нечто необычное (ст. 1 – 9). В самом деле, по еврейскому обычаю, тело заворачивали в саван так плотно, что развернуть его, не повредив ткани, было практически невозможно. А между тем апостолы увидели саван, в который было завёрнуто тело Иисуса, не только целым, но, как видно, даже не потревоженным, так, что головная повязка, которой повязывали обычно голову покойного («плат», ст. 7), осталась лежать отдельно, по-видимому, на том месте, где до воскресения находилась голова Спасителя. Иначе, как чудом, объяснить случившееся было невозможно. Но что именно произошло, апостолы, по-видимому, представляли себе ещё не очень хорошо. Конечно, Мария Магдалина увидела воскресшего Иисуса тогда же в саду и тут же сообщила об этом апостолам (ст. 11 – 18), но, вероятно, её свидетельства им оказалось недостаточно. Настоящая встреча произошла в тот же день вечером (ст. 19 – 23), и тогда апостолы, наконец, сумели убедиться в том, что их Учитель действительно жив. Иисус не случайно даёт им возможность посмотреть на Свои руки, ноги и рёбра (ст. 20): следы от ран должны были убедить апостолов, что перед ними не призрак, не вышедшая из гробницы тень, как они могли бы подумать, услышав от Марии Магдалины, что Воскресший не позволил ей прикоснуться к Себе (ст. 17). Это было чрезвычайно важно, ведь речь шла не только о Личности Воскресшего, но и о природе Царства. Если бы оно ничем не отличалось от мира теней и духов, то и его влияние на мир было бы не сильнее того, которое оказывают на него тени и духи, которые могут иногда обнаруживать своё присутствие, но всерьёз повлиять на существующий порядок вещей не в состоянии и, тем более, не могут изменить его кардинально, так, как меняется мир, став частью Царства. Но, как видно, при всей своей объективности и осязаемости, Царство всё же кое в чём существенно отличается от нашего, ещё не преображённого, мира. Не случайно желание Фомы ощупать раны Иисуса собственными руками Господь всё же ставит ниже доверия к свидетельству (ст. 24 – 29). Ведь главное в Царстве определяется доверием — доверием к Богу, доверием к Иисусу, доверием друг к другу. Оно — основа всего. Без него нет Царства. И оно не может зависеть от возможности пощупать руками то, во что веришь или того, кому доверяешь. И не потому, что это запрещено, а потому, что главное в Царстве руками не потрогать. К главному в Царстве можно прикоснуться только сердцем. И каждый, кто хочет жить жизнью Царства, должен быть к этому готов.