Мысли вслух на Ин 17:1-5

Говоря о Своём прославлении, Иисус кратко и ёмко выражает суть того Царства, которое принёс в мир. Оно, конечно, никак не связано ни с какой земной государственностью. Земным царём Иисус становиться не собирался. Суть Его Царства в другом. Приобщившийся к нему получает вечную жизнь. Не в смысле дурной земной бесконечности, а в смысле той полноты, которой отличается Царство.

Полноты всех возможных пространств и времён. Но главное — полноты того Божьего дыхания, дыхания жизни, которого падший мир не знает. В падший мир это дыхание, конечно, тоже проникает, но с трудом и в малой степени. Не потому, что для Бога есть что-то недоступное, а потому, что Его дыхание, дыхание Царства и зло, в котором лежит падший мир, вещи несовместимые.

А в Царстве этого зла нет. И чтобы в него войти, надо, оказывается, всего лишь одно: отношения с Богом и с посланным Им Мессией. Со Христом. Эти отношения и делают человека частью Царства. Того самого, Царём которого является Мессия. Царство — не место, не территория, не пространство, а отношения. Отношения его обитателей между собой. Их отношения с Богом и со Христом. Наконец, отношения Самого Христа со Своим небесным Отцом.

А внутри этих отношений — Царство. Слава, прославляющая в мире Того, Кто принёс Царство в мир. А с Ним — и тех, кто Ему в этом помогает. Ведь каждый житель Царства тоже несёт его в мир. Самим фактом своей причастности к его жизни. Если, конечно, причастность есть. Но если её нет, то нет и христианства. По крайней мере, того, о котором говорит Евангелие. Ведь это христианство — не новая религия или новая мораль, а новая жизнь. Та самая жизнь Царства.

Вот она-то и прославляет как Самого Царя, так и Его подданных. Прославляет не в смысле какой-то особой известности среди людей, а в смысле явления Божьей славы. А в Библии слава Божья — это Его присутствие. То реальное присутствие, соприкосновение с которым меняет и человека, и даже саму природу непреображённого ещё мира. Меняет так, что мир становится частью Царства. Оказывается совершенно прозрачен для преображающего Божьего действия. И в конце времён, с возвращением Спасителя, предстаёт уже иным. Новым. Новой землёй под новым небом.

Готовясь покинуть этот мир, Иисус молится о тех, кто остаётся. Оно и понятно: ведь христианство неотделимо от личности Самого Христа. Христианство — не новая религия, не новая теология, не новая мораль. Оно — новая жизнь. Вот об этой жизни и говорит Иисус. Именно её Он открыл тем, кто стали Его учениками. Христианство ведь и есть состояние ученика Христова. Христианами, то есть мессианистами, когда-то стали называться только некоторые из Его учеников в одном городе, и лишь позже это название усвоили себе все Его последователи. Однако христианство — совершенно особое ученичество.

Обычно учитель обучает учеников мастерству. Техникам. Практикам. Чему-то такому, что может по завершении обучения стать неотъемлемой принадлежностью ученика. Это относится ко всякому обучению: от обучения ремеслу у ремесленника до обучению духовным и аскетическим практикам у мастеров таких практик. Со Христом всё иначе. Иисус, молясь, говорит, что Он открыл Своим ученикам имя Отца.

Главное, однако, в другом: в той жизни, к которой Он их приобщил. Одно, впрочем, неотделимо от другого: ведь священное имя, имя Божье всегда у верующих яхвистов связывалось с богоявлением и с богообщением. Познать священное имя означало познать Бога в динамике своих с Ним отношений. Стать воплощённым именем означало стать Божьим человеком абсолютно, до конца, в той мере, в какой это допускает человеческая природа.

До конца и в полноте это и удалось в истории человечества одному Иисусу — Он ведь с самого начала был свободен от греха. Нам же, всему остальному человечеству, остаётся одно: приобщаться Его жизни, той жизни Царства, которую Он принёс в наш мир, отделившийся от Бога стеной нашего греха. Ученичество тут не в том, чтобы обучиться у Него каким-то навыкам, техникам или практикам, пусть даже духовным или аскетическим, а в том, чтобы научиться новой жизни.

Обрести новое качество жизни собственной — ведь новая жизнь становится для нас реальной лишь тогда, когда становится нашей. Научиться пребывать в новообретённой жизни, сохранять её — сохранять как состояние, потому, что стать нашим свойством, пусть и приобретённым, эта новая жизнь не сможет, по крайней мере, на земном этапе нашего пути. Вот тогда, если у нас получится решить описанную задачу-минимум, мы сможем назвать себя настоящими учениками нашего Учителя. Учениками, для которых Царство и его жизнь — не просто слова.

Готовясь покинуть этот мир, Иисус молится о тех, кто остаётся. Оно и понятно: ведь христианство неотделимо от личности Самого Христа. Христианство — не новая религия, не новая теология, не новая мораль. Оно — новая жизнь. Вот об этой жизни и говорит Иисус. Именно её Он открыл тем, кто стали Его учениками. Христианство ведь и есть состояние ученика Христова. Христианами, то есть мессианистами, когда-то стали называться только некоторые из Его учеников в одном городе, и лишь позже это название усвоили себе все Его последователи. Однако христианство — совершенно особое ученичество.

Обычно учитель обучает учеников мастерству. Техникам. Практикам. Чему-то такому, что может по завершении обучения стать неотъемлемой принадлежностью ученика. Это относится ко всякому обучению: от обучения ремеслу у ремесленника до обучению духовным и аскетическим практикам у мастеров таких практик. Со Христом всё иначе. Иисус, молясь, говорит, что Он открыл Своим ученикам имя Отца.

Главное, однако, в другом: в той жизни, к которой Он их приобщил. Одно, впрочем, неотделимо от другого: ведь священное имя, имя Божье всегда у верующих яхвистов связывалось с богоявлением и с богообщением. Познать священное имя означало познать Бога в динамике своих с Ним отношений. Стать воплощённым именем означало стать Божьим человеком абсолютно, до конца, в той мере, в какой это допускает человеческая природа.

До конца и в полноте это и удалось в истории человечества одному Иисусу — Он ведь с самого начала был свободен от греха. Нам же, всему остальному человечеству, остаётся одно: приобщаться Его жизни, той жизни Царства, которую Он принёс в наш мир, отделившийся от Бога стеной нашего греха. Ученичество тут не в том, чтобы обучиться у Него каким-то навыкам, техникам или практикам, пусть даже духовным или аскетическим, а в том, чтобы научиться новой жизни.

Обрести новое качество жизни собственной — ведь новая жизнь становится для нас реальной лишь тогда, когда становится нашей. Научиться пребывать в новообретённой жизни, сохранять её — сохранять как состояние, потому, что стать нашим свойством, пусть и приобретённым, эта новая жизнь не сможет, по крайней мере, на земном этапе нашего пути. Вот тогда, если у нас получится решить описанную задачу-минимум, мы сможем назвать себя настоящими учениками нашего Учителя. Учениками, для которых Царство и его жизнь — не просто слова.

Сегодня мы читаем отрывок из молитвы Господа Иисуса Христа, которую Он вознес во время последней беседы с учениками. На словах этой молитвы во многом обосновывали отцы Первого Вселенского Собора свою и нашу веру в единосущность Отца и Сына. Господь говорит о славе Своей, которую Он имел прежде бытия мира, то есть от вечности. Значит, доказывали отцы Собора, ариане напрасно думают о том, что Сын ниже Отца, что Он — тварь. Господь говорит о полноте власти Своей, обращаясь к Отцу со словами «все Мое Твое, и Твое Мое», и это тоже аргумент для нашей веры в равенство, равночестность Отца и Сына.

Казалось бы, по прошествии 17 веков спор, потрясший тогда Церковь, стал достоянием истории. Но в сформулированном ими истинном вероучении, в победе Никейского богословия мы видим исполнение обетования Христа о том, что врата ада не одолеют Церковь. Кроме того, в наше время среди разнообразных околохристианских сект попадаются и арианствующие, так что деяния отцов Первого Собора отнюдь не утратили актуальности.

В самом же евангельском отрывке самыми главными для нас, пожалуй, могут быть слова Христа о том, что такое вечная жизнь. В силу исторических обстоятельств мы сроднились с представлением о вечной жизни, идущем от эллинской мифологии. В европейской культуре мы представляем рай как место, где души умерших вкушают блаженство среди цветов и невинных наслаждений. И этакие купидончики летают... Этот санаторий олимпийских богов — приятная картинка на время отпуска, но вечно там торчать бесконечно скучно.

Библии, и Новому завету в том числе, эта картинка совершенно чужда. Суть того, что такое вечная жизнь, Господь Иисус Христос формулирует так: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Знать Бога — вот главное условие жизни. Знать Христа — вот, что преображает любое, самое жалкое прозябание, созидая из него рай. Именно поэтому полуголодные, замерзающие в лесах Северной Руси, или изнывающие от жары в пустынях Египта отшельники пребывают в раю, живут вечной жизнью. Именно поэтому вечная жизнь доступна каждому, кто знает Бога и творит волю Его. Принципиально важно, что та вечная жизнь, о которой говорит Христос, открыта для нас именно сейчас, а не когда-то потом, после смерти.

Молитва Иисуса, Его обращение к Отцу, как и всё Его земное служение, тоже становится свидетельством Царства. Прежде всего, конечно, это относится к Его словам о прославлении Им Отца и о Его прославлении Отцом. Если вспомнить, что на библейском языке слава обозначает богоявление или присутствие Божие, они исчерпывающе описывают смысл земного служения Спасителя, как он открыт Ему Самому. Как видно из слов Иисуса, главной задачей Его земного служения было прославление Отца, явление миру того Царства, которое целиком принадлежит Ему и которое Он открывает миру через Своего Сына. А для того, чтобы оно оказалось открыто миру до конца и в полноте, оно должно было стать органичной частью этого мира, а значит, органичной его частью должен был стать и Тот, через Кого оно открывалось. Потому-то Мессия, неся в Себе всю полноту Царства, непременно должен был вместе с тем родиться в мире, как рождается в нём всякий человек, и прожить такую же человеческую жизнь, какую проживает в нём всякий человек. Его человеческая природа во время земного служения не должна была даже открываться миру в её преображённом качестве: ведь тогда она оказалась бы уже отчасти чуждой ещё не преображённому миру. Единственное, чего в ней не могло быть, это греха: ведь грех несовместим с Царством. Теперь же уже был близок момент завершения земного пути, а вместе с тем приближалось и время прославления Отцом Сына. Наступал момент, когда то Царство, которое Сын принёс в мир, должно было начать раскрываться в нём, и первым шагом на этом пути становилось торжество Царства в Сыне через преодоление Им смерти, которой в Царстве нет места так же, как нет в нём места греху. А главной заботой Сына оказываются те, кого Он оставляет в мире, как жителей Своего Царства. Ведь им предстояло стать, по сути, не просто продолжателями Его дела, но в некотором смысле продолжением в мире Его Самого. С тем, чтобы завершение Его земного служения не стало завершением истории Царства, входящего в мир. А для этого необходимо было единство — единство Отца с Сыном и единство учеников и последователей Спасителя с Ним Самим. То единство, которое и составляет основу Царства в нашем преображающемся, но ещё не до конца преображённом мире.

Господь Иисус несколько раз говорит в Иоанновом Евангелии о том, что Он пришел, чтобы люди, слышащие Его весть, Его ученики уверовали и имели жизнь, которую Он принес от Отца. Поэтому в Своей последней перед арестом молитве Он просит об учениках и их последователях, а не о мире, не о тех, кто Его не принял. Но в то же время, Он просит и о мире — в косвенной форме — чтобы мир поверил в Него, видя единство учеников. Тем самым, Он ожидает от тех, кто поверил в Него, продолжения Его работы — способствовать спасению и оживотворению всего мира, не заменяя Христа, а являя Его присутствие в своем единстве, свидетельствующем о том, что они уже живут божественной жизнью, подражая неподражаемому единству Отца и Сына.

Молитва, которой молится Иисус за Своих учеников, подводит итог всему тому, что было сказано во время Тайной Вечери. Молитву эту называют обычно молитвой о единстве, с чем, без сомнения, можно согласиться. Но речь в ней идёт не только о единстве внешнем. Иисус снова просит Отца о том, чтобы Он сохранил то единение между Ним Самим и Его учениками, какое существует у Него с Отцом (ст. 21 – 23). Как видно, без такого единения невозможно никакое свидетельство, без него мир не поверит, что апостолы действительно посланы в мир Самим Спасителем. Между тем, именно свидетельство о Царстве и явление миру Царства оказывается главной задачей посланных. Обращаясь к Отцу, Иисус как бы передаёт порученную Ему Отцом миссию апостолам, а самих апостолов поручает Отцу. Он говорит: Я дал жизнь Царства, которую Ты передал мне, каждому, кто хотел её принять, Я исполнил всё, что Ты Мне поручил (ст. 1 – 5). Я открылся Сам и открыл Тебя и Твоё Царство тем, кого Ты мне послал, и они приняли всё (ст. 6 – 8). И теперь, говорит Иисус, Я ухожу, а они остаются, и Я прошу о них, о тех, которые принадлежат Тебе (ст. 9 – 11). Такая просьба была вполне естественной: ведь именно апостолы становились теперь свидетелями того Царства, о котором прежде говорил миру Иисус, а апостольская община должна была стать ядром Церкви. Прежде Иисус Сам хранил Своих учеников во враждебном им мире, теперь же, уходя к Отцу, Он просит о том, чтобы Отец помог апостолам сохранить ту радость Царства, которую они познали во время земного служения Спасителя (ст. 12 – 13). Речь не идёт о том, чтобы увести апостолов из мира куда-то в иную, особую реальность, ведь Царство должно было быть явлено здесь, а не где-то на другой планете или в ином измерении (ст. 14 – 16). Но для того, чтобы явить его, апостольская община должна была быть освящена, вместив полноту живого откровения Божия, воплощением которого стал Сам Спаситель (ст. 17). Только тогда смогут апостолы стать свидетелями Царства, а их община — ядром Церкви, смыслом существования которой и становится хранение Царства в нашем, ещё не до конца преображённом, мире и свидетельство о нём. И ядро это будет расти, Церковь будет расширяться, включая в себя каждого ищущего Царства и вечной жизни (ст. 18 – 21).

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.