Мысли вслух на Числ 20:1-13

За кого люди почитают Иисуса? Этот вопрос до сих пор стоит перед каждым из нас, и разные слышатся на него ответы.

Сначала Он спрашивает учеников о мнениях, бытующих в народе. Пересказанные учениками мнения, по сути, различаются тем, чьё имя упомянуто, но все они сводятся к оценке Иисуса как великого пророка. И это мнение, вообще-то, не исчезло, ведь максимум, что люди могут решить, глядя издалека, что Он — пророк. В наше время добавили бы и иные определения, например, «великий учитель» и т.д. Но до поры до времени все эти определения — из области абстрактной информации.

Но затем Он спрашивает учеников об их личном мнении, и этот вопрос задан всем нам. Здесь прекращается голое теоретизирование и наступает час выбора. От того, кем я признаю Христа, зависит, как я стану жить.

Поэтому исповедание Петра стало не только его личным признанием Иисуса Христом, Сыном Божиим. Его устами Христа исповедали все апостолы, к этому исповеданию присоединаются ученики всех времён и народов. Не плоть и не кровь открыли это Петру, это значит, что не человеческие размышления и традиции, но Отец Небесный. Человеческие размышления способны подвести к порогу истины, но переступить порог нам таинственно и незаметно для обычного восприятия помогает Сам Господь.

Исповедание Петра — один из ключевых евангельских эпизодов. Не только потому, что здесь Пётр впервые узнаёт в Иисусе Мессию, но и потому, что именно в момент этого узнавания он становится главой апостольской общины. Всё логично: кто первым узнал в Мессии Мессию, тот и становится главой. И всё же есть тут ещё кое-что — уже не сводимое к одному исповеданию как словесной формуле.

Есть именно узнавание, встреча, осознание. Не случайно разговор начинается с вопроса Спасителя о том, кем Его считают люди. В ответ следует весь набор традиционных штампов того времени: воскресший из мёртвых Иоанн Креститель, спустившийся с небес Илия, кто-то из древних пророков, кого Бог воскресил, чтобы свидетельствовать об истине. Только не Мессия: тут весь земной путь Спасителя опровергал ходячие представления традиционной народной религиозности.

За Мессию, оставаясь в рамках этих представлений, Его нельзя было принять никак. Чтобы узнать в Нём именно Мессию, надо было просто посмотреть на Него, лицом к лицу, без всяких заранее заданных «точек зрения», без оглядки на все традиционные взгляды, модели, концепции. Нужна была чистота непосредственного восприятия, когда тот, кто (или то, что) перед тобой воспринимается прямо, одним цельным волевым актом, без рефлексии, без оглядки на весь накопленный за долгую жизнь «багаж».

Это было откровение, момент истины, знакомый каждому, кто искал истину всерьёз. Чтобы увидеть стоящего перед тобой человека так, надо было оказаться в иной реальности. Вернее, в полноте реальности — Царство ведь и есть не что иное, как полнота реальности большого Божьего мира, открывшаяся человеку настолько, насколько он может её вместить.

В такой полноте — и только в ней — можно увидеть в Мессии Мессию. Тут не исповедание богочеловечества Христа, как иногда думают, тут вообще нет утверждения каких-то богословских концепций, тут просто Встреча. Это была встреча со Христом во всей полноте Его личности — а значит, в полноте богочеловеческой, но здесь не было той богословской рефлексии, которая порождает вероучительные формулировки.

Такой опыт делает человека последователем Мессии, приобщая его к жизни Царства — и поэтому Пётр становится главой апостольской общины. Разумеется, не наследственным: ведь такой опыт невозможно передать кому бы то ни было, о нём можно лишь свидетельствовать, а пережить его каждый должен сам, если он хочет стать преемником апостола Петра не по статусу, а по духу. Так же, как должен пережить его каждый христианин — если только он хочет стать христианином не только на словах, но и на деле, стать последователем Мессии и жителем Царства.

Вопрос о том, кто кем считает Иисуса из Назарета, может показаться формальным. В самом деле: когда речь идёт об отношениях, на которых и строится вся духовная жизнь, вопрос формального исповедания обычно не является главным. Многие подходили к Иисусу, и оказывались в Царстве, и исцелялись, считая Его пророком или учителем.

Исповедание Петра важно в другом отношении. Тут на первый план выходят глубина, полнота и устойчивость той связи, которая соединяет учеников Христа с Учителем. Разумеется, Иисус никогда не отталкивал никого из тех, кто подходил к Нему с чистым сердцем и с искренними намерениями.

Он ни от кого не требовал никаких символов веры. Однако подошедшие к Нему зачастую уходили. Получив просимое, они возвращались к прежней жизни. Ну, может быть, всё же не совсем к прежней — такие встречи бесследно не проходят, — но устойчивых и продолжительных отношений с Иисусом, отношений осознанных, необходимых для того, чтобы стать Его учеником, у них с Ним не устанавливалось.

С апостолами же отношения должны были быть именно такими — тут ведь речь шла о полноценном ученичестве, о пути за Христом, пути не только внешнем, но и внутреннем, когда человек не просто идёт следом за Иисусом, но и меняется внутренне, с каждым шагом становясь всё более похожим на своего Учителя.

В таком контексте вопрос Спасителя обретал совершенно особый смысл. Он становился вопросом о том, чего ждут ученики от своего Учителя, чего они от Него хотят. Разумеется, даже исповедание Петра не давало ещё никаких гарантий: Пётр видит в Иисусе Мессию, но его мессианские представления очень мало похожи на то, Кем Иисус является на самом деле и для чего Он пришёл. Вместе с тем Пётр всё же решается назвать Иисуса Мессией вопреки всему тому, что тот делает. Иисус ведь уже сделал вполне достаточно для того, чтобы разочароваться в Нём именно как в Мессии.

Так, собственно, и произошло: от Иисуса постоянно требовали, чтобы Он, наконец, прямо объявил о Своём мессианстве, а Его упорный отказ сделать это многих от Него отвратил. Исповедание Петра означало, что он доверяет своему Учителю именно как Мессии вопреки общепринятым мессианским представлениям. Вот это «вопреки» и делало возможным дальнейший путь: ведь оно означало готовность отбросить все собственные представления о том, «как правильно», и принять реального Мессию таким, каков Он есть.

Петр выделяется из других учеников Христа не только возрастом и лидерскими чертами характера. Этого всего недостаточно для того потрясающего обещания, которое дает ему Иисус (Мф. 16:18). Может быть, самое важное качество Петра, делающее его вторым по значимости персонажем Евангелия, — это то, что он немедленно и деятельно реагирует на всякую новую ситуацию отношений со Христом. Он почти не раздумывает, он часто ошибается, но он не пассивен, он прилагает усилия. Именно Петр пытается идти по воде, он первым из учеников совершает чудеса исцеления и воскрешения. Конечно, есть и другие пути святости, но в основание святости Церкви Христос полагает святость Петра.

Почти прошли времена, когда люди сомневались в существовании «исторического» Иисуса. Теперь почти все считают, что такой человек, видимо, жил в Палестине 1-го века. Но не признание или непризнание факта существования Иисуса, а вопрос о том, Кто Он для нас, оказывается решающим на нашем пути. Абсолютно верный ответ, который дает Петр, был для него «прыжком выше головы», демонстрирующим его открытость действию Божьему. Мы теперь знаем этот правильный ответ, но для нашего внутреннего согласия с ним требуется не меньший «скачок» в вере. И тогда Евангелие становится для нас не просто красивым нравственным учением, а раскрывающейся дверью в жизнь Христа.

Трудно брать на себя ответственность за свой выбор. Трудно высказывать определенное мнение, трудно принимать решение — ведь ты несешь ответственность за все его следствия и плоды. И если этот выбор, это решение лежат в религиозной, в нравственной области, то отвечать за это приходится всей жизнью. А решения вообще принимать трудно, потому что разве может человек что-нибудь знать наверняка?

Поэтому так важен тот момент, когда апостол Петр, от себя ли, или от лица всех Двенадцати, решается произнести слова: «Ты — Христос, Сын Бога Живого». Благодаря этому исповеданию, Петр принимает Господа Иисуса как Спасителя. Все дальнейшее — свидетельство, проповедь, тяжесть Гефсиманской ночи и дар Пятидесятницы — основано на этом решении Петра и на его поступке, на его исповедании. Становясь основанием Церкви, он приобщается если не божественной природе (до Тайной вечери еще далеко), то божественной власти Христа.

Сам Петр, похоже, глубоко пережил этот момент. В написанном около 63 года послании, говоря о сути веры и жизни, он упоминает именно готовность «дать отчет в уповании» (1 Пет. 3:15). Апостольство Двенадцати заключается, собственно, в первую очередь в их исповедании, и лишь затем — в проповеди по всему лицу земли. И это относится и ко всем их ученикам.

Кем ты почитаешь Иисуса из Назарета? Пройти мимо этого вопроса невозможно. «Кто Ты, кем Ты Себя делаешь?» Сын Человеческий, Кто Он? «За кого вы почитаете Меня?» — один из самых главных вопросов в Евангелии. Привели к Нему бесноватого, и исцелил его. И народ говорил: «Не это ли Христос, сын Давидов? Не Он ли тот, Кому надлежит спасти мир?» А Он Сам говорит: «Не мир пришел Я принести, но меч». Твой ответ на вопрос о том, кто такой Иисус, — это и есть меч, проникающий до самой глубины, «до разделения составов и мозгов». И дать на этот вопрос уклончивый ответ нельзя.

Так, фараон, когда Бог через Моисея велит отпустить Его народ, ожесточается. В книге Исхода говорится: «Я ожесточу сердце фараона» (Исх. 4:21). Наивно полагать, что Бог особым творческим действием заставляет фараона отказаться. Так действуют только бесы, овладевающие волей человека. Но, поставленный перед необходимостью выбора, фараон не может остаться уклончиво вежливым. Либо Пославший Моисея — Бог, и надо повиноваться, либо в Египте только один живой бог — фараон.

Фарисеи, как фараон, поставлены перед выбором: либо Этот Человек — Спаситель мира, либо... Здесь нет места мягкосердечной «политкорректности». Собственно, этот главный вопрос жизни преображает твое колеблющееся безвольное сердце, придает ему противоположное свойство. Но в зависимости от ответа на вопрос, это будет либо твердость живой веры, либо ожесточенность, жестокость, как у фараона и фарисеев.

Именно это констатирует Иисус, говоря: «Кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною, тот расточает». В наше время такая постановка вопроса кажется нам излишне ригористичной. Мы предпочли бы уклониться от прямого ответа. Но ничто, кроме этого ответа на призыв Христа, не сделает твое сердце твердым, а жизнь — настоящей. И потому этот вопрос — подарок Бога нам.

На чем основана Церковь? Какие качества делают Симона, сына Ионы, Петром — камнем, положенным в основание Церкви? Горячая вера? Безоглядная решительность? Лидерская харизма? Может быть... Все эти качества есть у Петра. Но мне кажется, что более важно другое. Иисус говорит эти слова не сразу после того, как Петр назвал Его Христом, Сыном Бога живого, сначала Иисус сказал, что не своими человеческими силами Петр пришел к этому исповеданию, а по откровению от Отца. Итак, на первое место Иисус ставит открытость Петра к Богу. Это действительно так, Петр потрясающе открыт, он не всегда все правильно и сразу понимает, он иногда спешит, иногда промахивается, иногда проявляет слабость, но он — открыт, активен и дерзновен. И такой становится Церковь апостольских времен: она постоянно наставляется Духом Святым, она не закрывает себя в четырех стенах, безбоязненно неся свидетельство о Христе всему миру. Неуязвимость Церкви для сил зла, то, что «врата ада не одолеют ее», объясняется именно ее открытостью к Богу, принятием ею силы Божией, силы Духа Святого, отгоняющей всякое зло.

Толкователи Евангелия и специалисты по Новому Завету много спорили о том, что принято называть «мессианской тайной» Иисуса. Почему Он запрещает ученикам говорить о Себе как о Мессии? Почему, даже тогда, когда Пётр увидел в нём именно Мессию, первым из апостолов и, вероятно, первым из людей, Иисус велит ему молчать, хоть и признаёт, что тайна Его мессианства открыта Петру духом Божьим? Наиболее распространённый ответ достаточно прост: Иисус не собирался становиться Мессией народных мессианских представлений.

А народ ждал от Мессии дел вполне понятных и очевидных: Мессия должен был восстановить независимое еврейское государство, установить в этом государстве законы, соответствующие Торе, и стать его царём. Образ Мессии-Царя был в народном сознании неразделим с образом земного царства и праведного правителя, подобного Давиду, потомком которого и должен был быть Мессия. Ничего подобного Иисус, естественно, делать не собирался, и Ему поэтому «мессианская» популярность в народе была совершенно ни к чему. Между тем обрести такую популярность Он мог легко: ведь совершаемые Им чудеса были у всех на виду и на слуху. Потому-то и пресекает Иисус все слухи о Своём мессианстве, а некоторым даже запрещает рассказывать о совершённых Им чудесах.

Но дело, вероятно, было не только в не нужной Иисусу «мессианской» славе. Дело было и в самих учениках тоже. Они ведь смотрели на Него, на Мессию, примерно так же, как и их современники, несмотря на все усилия Иисуса помочь им увидеть ситуацию иначе. Тот же Пётр почти сразу же после своего мессианского исповедания начинает спорить с Иисусом, когда Тот начинает рассказывать ему и другим ученикам о предстоящей Ему смерти. Даже Пётр, узнавший в Нём Мессию, не понимал ни смысла Его пути и служения, ни настоящего значения Мессии и Его роли в спасении человечества. В таком состоянии свидетельствовать невозможно.

Вернее, возможно, но это будет свидетельство не о Мессии, какой Он есть на самом деле, а о своих взглядах и предположениях по поводу того, кто такой Мессия и что Он должен делать. Поэтому и Петру, и остальным апостолам о мессианстве Иисуса лучше было молчать. Иное дело Царство: проповедь о Царстве была ученикам доступна, и в какой-то момент Иисус Сам посылает их на такую проповедь, оказавшуюся достаточно успешной.

Успешной ещё и потому, что тут не было никаких собственных представлений, фантазий и концепций: на время проповеди каждый из учеников просто стал орудием прямого действия Божьего. В отношении же к Нему, к Своему учителю, никто из апостолов, включая Петра, не был готов ни к чему подобному: слишком много человеческого стояло между Иисусом и Его учениками во время Его земного служения. И Он велит им молчать о Своём мессианстве. До Воскресения, до Пятидесятницы. До времени, когда им станет понятно всё.

Эти слова Спасителя всегда вызывали у апостолов только страх и недоумение. Отчего же так? Самый простой ответ: им было страшно за любимого Учителя, страшно было потерять Его. И всё же дело, скорее всего, было не только в этом. Дело было ещё и в тех мессианских представлениях, которые ученики Иисуса разделяли со своими современниками. В те времена от Мессии ожидали прежде всего восстановления независимого еврейского государства и установления в этом государстве законов, соответствующих Торе.

На Мессию смотрели как на Царя — победителя язычников и как на праведного Правителя, которому Бог поможет победить и утвердить Свою власть, послав на помощь небесное ангельское воинство. Такой Мессия просто не мог умереть. Правда, образ страдающего Мессии был известен иудейской традиции этой эпохи. Но страдающий Мессия — не то, что Мессия гибнущий.

Предполагалось, что Мессия, конечно, может и не сразу прийти к власти. Война будет долгой, и, возможно, будут в этой войне такие моменты, когда Мессии будет угрожать опасность, когда Он, вполне вероятно, окажется даже на грани гибели. Но погибнуть Ему Бог не даст: ведь такая гибель означала бы конец, провал Божьего плана и крах всех надежд народа Божьего. А Иисус между тем говорит, притом вполне ясно и однозначно, именно о Своей смерти, притом о смерти не в бою, а на кресте, о смерти преступника, а не воина-героя.

Такое в голове Петра просто не умещалось. Как, впрочем, и в головах других апостолов. Но Пётр был решительнее в своей откровенности и решился высказать то, чего не посмели произнести вслух другие. И оказался — разумеется, невольно — на стороне сатаны, искушавшего Спасителя в пустыне. Ведь традиционный мессианский идеал предполагал как раз то самое, что предложил сатана Иисусу во время того испытания: утвердить Своё Царство на земле по законам падшего мира, лежащего во зле.

Утвердить его не как Царство любви, а как царство силы. Не случайно сатана был даже не против того, чтобы дать Иисусу возможность действовать свободно в обмен на единственный, чисто символический знак признания его, сатаны, власти. В обмен на один-единственный поклон, о котором никто никогда не узнает — ведь свидетелей нет. Он знает: любое царство, построенное по законам падшего мира, будет принадлежать ему. Пётр, в отличие от своего Учителя, этого не понимает. И получает предельно жёсткий ответ. Ради своего же собственного блага.

Эпизод у Меривы замечателен тем, что именно из-за него Моисей в конце концов лишается возможности войти в землю обетованную. Встаёт естественный вопрос: за что? Таких или похожих эпизодов ведь было по пути из Синая к границам обещанной Богом земли достаточно. Чем выделяется этот? Внешне лишь одной фразой, одним вопросом Моисея, обращённым к толпе: что нам, из этой скалы извести вам воду? Бог же говорит: за то, что не поверили Мне, в землю народ не введёте. Акцент именно на этом: не введёте народ. То, что сами не войдёте — лишь следствие. В чём же дело? Что значит явить Божью святость? Как вообще это возможно человеку? Разумеется, человек не может быть носителем Божьей святости сам по себе.

Он может быть только зеркалом, эту святость отражающим, зеркалом более или менее чистым. Чтобы отражать Божью святость, нужно смирение. Смирение не том смысле, в каком нередко понимаем его сегодня мы, в смысле скорее фаталистическом, когда мы считаем волей Божьей абсолютно всё, происходящее вокруг, а в смысле подлинном, изначальном, когда под смирением понимается полное предание себя в волю Божью.

Человеку в таком случае надо как бы исчезнуть, стать абсолютно незаметным на фоне Божьего присутствия и Божьего действия, так, чтобы всё происходящее приписывалось бы только Богу и никому больше. Вот тогда Божья святость явится в полноте, максимально возможной для человека, её отражающего. Чем менее рельефно на фоне Божьего присутствия и Божьей святости выступает человек, тем заметнее становится Божье присутствие, тем отчётливее просматривается Его действие.

Особенно это было важно для тех людей, которые смотрели на Моисея и на всё происходящее. Они и без того готовы были видеть в Моисее вождя, от которого ожидали чудес. Богу же надо было воспитать Свой народ, а не Моисеев, Ааронов или чей-нибудь ещё. Всякое слишком рельефное человеческое «я», даже на фоне Божьей святости, мешало выполнению этой задачи. Присутствие такого заметного вождя, как Моисей, становилось нежелательным в свете решения задачи воспитания народа Божия, и он, сделав своё дело, должен был уйти — о чём Бог и говорит ему прямо, как своему служителю.

Маловерие часто бывает нашим главным препятствием на пути к Богу. И наверное, дело даже не в простой уверенности в существовании Бога или в Его помощи, а в том, что Бог свят, и, чтобы верить в Него и любить Его, от нас требуется подобие Его святости, стремление целиком принадлежать Ему, независимо от мнения окружающих. Моисей, величайший из пророков, говоривший с Богом лицом к лицу, в решающий момент усомнился и был осужден. Кто мы, по сравнению с Моисеем? У нас есть только одно преимущество: нам дан закон духа во Христе, любовь, которая больше закона.

Апостолы не сразу понимают Иисуса. Петр, называя Его Христом, то есть, Помазанником, Царем Израиля, не может вместить Его предсказаний о собственной смерти в Иерусалиме. А понимаем ли мы, что значит быть христианами? Ведь для нас христианство чаще всего ассоциируется с определенной формой духовной жизни, особым мировоззрением, особым поведением, особыми правилами жизни. Не контрастирует ли наше «спасение души» со словами о тех, кто «хочет душу (жизнь) свою спасти»? Он не говорит о правилах, о мировоззрении, о «христианских ценностях». Он говорит о кресте, о несении креста, как о признаке христианина. Если нам трудно это понять и вместить, мы не должны отчаиваться — апостолы тоже не могли. Важно только двигаться по пути этого осознания. А чтобы двигаться, нужно знать цель.

Не только многие фарисеи, но и сами апостолы далеко не во всём понимали своего Учителя. Собственно, этим, по-видимому, и объясняется реакция Петра на слова Иисуса о предстоящей Ему смерти и воскресении. В том, что касается смерти и воскресения, ученики, похоже, так и не поняли Иисуса, и лишь после Его воскресения ситуация для них несколько прояснилась. Очевидно, и Пётр, и остальные апостолы всё же придерживались более-менее традиционных взглядов на Мессию и мессианство. И они совершенно не понимали, как может Мессия умереть. И дело тут было даже не в том, что Он затем воскреснет из мёртвых — о всеобщем воскресении в день Суда апостолы, как и все их современники-евреи, конечно, знали. Дело в том, что Мессия не мог, не должен был умереть, ведь Он должен был встать во главе мессианского восстания с тем, чтобы впоследствии возглавить священную войну за установление на земле Царства Божия. И Пётр, когда говорит Иисусу «да не будет этого с Тобой!», ужасается не столько смерти самой по себе (он ведь совершенно искренне говорил потом, во время Тайной Вечери, о готовности умереть рядом с Учителем), сколько того, что миссия Иисуса окажется проваленной, что ничего из того, чего ждёт и он, и другие апостолы, не осуществится. Такого просто не могло быть, ведь Мессия — осуществитель планов Божиих на земле, тут не может быть провала. Провал возможен лишь в одном случае: если этот Человек — не Мессия. Но о таком и Петру, и другим апостолам страшно было даже подумать. Потому-то слова Иисуса о предстоящей Ему смерти и воскресении повергают их в шок. Но, как видно, кроме Петра никто не решился высказать своих опасений и недоумений вслух, быть может, опасаясь услышать худшее. Оставалось лишь идти за Учителем и смотреть, что будет дальше.

Мы все учились в школе, а некоторые там даже работают. И все мы знаем логическую последовательность: дал правильный ответ — получи пятерку от училки и от мамы замену посещения зубного врача на прогулку в зоопарк. Поэтому после того, как Петр исповедует Иисуса Христом, Сыном Бога Живого, так естественно звучат для нас слова «Блажен ты, Симон, сын Ионы». Но дальше «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть». Ученикам страшна даже мысль об этом, и потому Петр говорит: «Да не будет этого с Тобою!». Исповедание Иисуса Сыном Божиим открывает нам дорогу к награде, но награда эта особого рода: возможность узреть и изведать глубину Божьего милосердия. Пугающую глубину. Это возможность прикоснуться к сокровенной и несказанной природе Божьей любви, которая такова, что Он отдал Сына Своего Единородного, чтобы мир спасен был через Него. На всякий наш ропотливый вопрос найдется ответ в этой глубине, но нужно принять Иисуса как Сына Божия и дерзнуть услышать Его слова.

Для человека эта глубина милости всегда непостижима. Божество бесстрастно, Всемогущий не может страдать. Это вопль Петра и иудеев, эллинских философов и эллинизированных христианских богословов. Воплощенный Сын Божий пострадал за нас плотью — и в ужасе мы либо, как иудеи, говорим, что Он — только плоть, либо, как эллины, до хрипоты доказываем, что Он пострадал плотью, только плотью, а божественное в Нем оставалось бесстрастно:

Сам же Он говорит: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос. 11:8), - и потому «Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать».

Какой живой и по-человечески понятный поступок Петра. Нам это так знакомо по нашим отношениям с близкими людьми, за которых мы болеем всей душой. Как трудно принять судьбу любимого так, как ее видит Бог, а не так, как ее видишь ты. Не так тяжело бывает думать о собственном страдании и смерти. Это сближает с Господом и придает духовных сил. А вот что касается другого, причем любимого, то тут наоборот, думаешь, только бы миновало, только бы пронесло, и молишься: защити, спаси. Просто мука немыслимая принимать страдания и смерть любимого, когда сам ничего кроме молитвы сделать не можешь. Но на самом деле я, может, просто о себе жалею? Может, мне жаль, что с уходом этого человека в моей жизни возникнет пустота, из-за которой я (я!) буду страдать? Да, и это тоже, страдание и смерть одного всегда выливается в страдание всех его близких. Мы все очень связаны друг с другом. И должны мужественно принимать не только свой крест, но и крест близкого. Наша вера учит нас: слушать Бога и быть покорным Его воле. Мать Мария (Скобцова) пошла в газовую камеру за другую. Но ей это разрешил Господь. Он далеко не каждому такое разрешит. Кого-то Он, напротив, отведет от этого, и в этом будет Его воля. Сейчас Господь тебя хранит, а тому, кого ты так любишь, посылает крест. Надо смириться с этим и принять, хотя так хочется поменяться с ним местами, лишь бы он не страдал. Но эта покорность Божьей воле не означает бездействия, она означает: слушать, быть внимательным к тому, что тебе сейчас об этом говорит Бог. А вот, когда услышишь и будешь уверен (Господь всегда дает эту уверенность и спокойствие, это может быть даже сигналом о том, что мы правильно поняли Бога), тогда расшибись, но сделай все.

Все мы знаем логическую последовательность: дал правильный ответ, получи пятерку от училки и от мамы замену посещения зубного врача на прогулку в зоопарк. Поэтому после того, как Петр исповедует Иисуса Христом, Сыном Бога Живого, так естественно звучат для нас слова «Блажен ты, Симон, сын Ионы». Но дальше «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть».

Ученикам страшна даже мысль об этом, и потому Петр говорит: «да не будет этого с Тобою!». Исповедание Иисуса Сыном Божиим открывает нам дорогу к награде, но награда эта особого рода: возможность узреть и изведать глубину Божьего милосердия. Пугающую глубину. Это возможность прикоснуться к сокровенной и несказанной природе Божьей любви, которая такова, что Он отдал Сына Своего Единородного, чтобы мир спасен был через Него. На всякий наш ропотливый вопрос найдется ответ в этой глубине, но нужно принять Иисуса как Сына Божия и дерзнуть услышать Его слова.

Для человека эта глубина милости всегда непостижима. Божество бесстрастно, Всемогущий не может страдать. Это вопль Петра и иудеев, эллинских философов и эллинизированных христианских богословов. Воплощенный Сын Божий пострадал за нас плотью — и в ужасе мы либо как иудеи говорим, что Он — только плоть, либо, как эллины, до хрипоты доказываем, что Он пострадал плотью, только плотью, а божественное в Нем оставалось бесстрастно. Сам же Он говорит: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос. 11:8), и потому «Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать».

Наверняка не случайно Христос начал открывать ученикам, через что Ему предстоит пройти на земле, именно после того, как прозвучало исповедание Петра. Но тот, кто готов был увидеть в Иисусе Мессию, оказался не готов принять то, что из этого следовало, ему трудно признать необходимость жертвы Христа. И вот Пётр пытается Его отговорить, и его слова совершенно понятны нам, ведь Пётр рассуждает так по-человечески.

Реакцию Христа на заботливость Петра мало назвать суровой, о ней Христос высказывается резче, чем, пожалуй, о любом грехе. Того самого Петра, которого Христос только что наименовал Камнем, на котором будет создана Церковь, Он называет сатаной. Да, пока мы живём в поражённом грехом мире, всегда остаётся опасность падения, и духовные достижения сами по себе не гарантируют безопасности. Поэтому и Петру надлежало помнить, что высокая оценка, которой он был накануне удостоен, может быть и отнята. Но речь не только об этом, но и о том, что если обычные наши наклонности, сами по себе не только нормальные и необходимые, но и помогающие нам оставаться людьми, будут противопоставлены воле Бога, то они не только сами окажутся искажёнными, но и помогут нам скатиться ниже человеческого уровня.

Слова Христа парадоксальны, но за ними раскрывается реальность, плохо укладывающаяся в наши земные понятия. Но желая сделать “как лучше” без Бога, мы добьёмся того, что станет хуже.

А между тем Христос ведёт речь о необходимости постоянного несения креста, причём говорит об этом хотя и задолго до Голгофы, но уже после того, как предупредил учеников о том, что предстоит. Поэтому в словах Петра можно увидеть и заботу о себе, ведь брать крест страшно. Но и он со временем вынесет свой крест, отвергнувшись себя.

Но именно через самоотвержение можно не растратить свою душу, ценность которой - выше всего в сотворённом мире. Однако кто они - те, кто не умрут, не увидев Царство, пришедшее в силе? Не те ли, кто увидел Воскресшего? Или же те, кто увидел силу Божию, явленную через Церковь?

Вера — одна из самых таинственных вещей на свете. Откуда рождается в человеке готовность ясно и недвусмысленно обратиться к человеку по имени Иисус и сказать Ему эти слова: «Ты — Христос», то есть Помазанник, Царь, Которого с надеждой ожидают все народы земли? Если в случае современников и соотечественников Иисуса это можно как-то объяснить их представлениями о Мессии, как о национальном герое-освободителе, то как это объяснить сейчас, когда всем ясно, что в результате деятельности Иисуса Его казнили? Уже признание самой возможности обратиться к Нему сейчас требует от человека некоторых нестандартных мировоззренческих установок. Эти вопросы остаются в Евангелии без ответа. Вернее, без человеческого ответа — «кровь и плоть», то есть сам человек не имеет причин произносить эти слова. Это — тайна. Это — действие в человеке его Небесного Отца, приводящего человека к Своему Единородному Сыну...

Сегодняшнее чтение рассказывает нам об исповедании Петра (ст. 13–20), которому предшествует беседа с фарисеями о знаках («знамениях», ст. 1–4) и с учениками о «закваске фарисейской и саддукейской» (ст. 5–12). Завершается же оно описанием разговора Петра с Иисусом, во время которого Иисус отзывается о Своём ученике достаточно резко (ст. 21–28).

Очевидно, центральным событием здесь оказывается именно исповедание Петра, который узнает в Иисусе обещанного Богом Мессию-Христа, в то время как в народе Его считали пророком (ст. 14–16). И тогда Иисус, подтверждая вывод Петра, говорит, что понять это он мог лишь благодаря откровению от Бога (ст. 17). Казалось бы, Мессию ждали не только ученики Иисуса; в евангельские времена мессианские ожидания в еврейском народе были очень напряжёнными. Но в том-то и дело, что Иисус меньше всего походил на Мессию, которого ожидал и народ, и учёные раввины. Народ ожидал Мессию-царя, который освободит Иудею от власти Рима; учёные раввины и теологи-книжники хотели видеть Мессию, который соответствовал бы их богословским теориям. Не случайно фарисеи и саддукеи просят Иисуса, чтобы он явил им какой-нибудь из тех мессианских знаков, по которым, согласно их собственным концепциям, только и можно узнать Мессию. А Иисус отказывается. И не потому, разумеется, что это Ему было трудно, а потому, что Он не хотел «вписываться» ни в какую богословскую концепцию и не собирался «соответствовать» ничьим представлениям. Принять такого Мессию, не соответствующего никаким общепринятым нормам и взглядам, в Котором большинство готово было видеть скорее нечестивца и нарушителя Торы, чем Мессию, действительно можно было лишь по откровению. А потом Петру и другим ученикам пришло время узнать о кресте и о Воскресении (ст. 21).

И тут оказалось, что знание это для человека непосильно. Принять Мессию гонимого и страдающего ещё можно было, тем более, что образ страдающего Мессии был хорошо известен каждому верующему еврею из Книги Исайи, но смириться с полным Его поражением было совершенно невозможно. А ведь смерть на кресте воспринималась и Петром, и другими апостолами только как поражение, реальность воскресения вообще и воскресения Христа в частности была для них лишь отдалённой перспективой, так что, даже когда Он воскрес, они долго ещё не могли до конца в это поверить.

Неудивительно, что Пётр не может смириться с мыслью о неизбежности смерти Учителя (ст. 22). Но Иисус и здесь непреклонен: нельзя останавливаться на полпути, нельзя принять Мессию и не принимать Его пути. Человек, поступающий так, превращается из ученика во врага (ст. 23). Дорога в Царство только одна (ст. 24–27), и прийти туда можно, лишь пройдя её до конца.