Мысли вслух на Мк 7:24-37

Этот отрывок повествует о двух исцелениях: дочери язычницы и глухонемого. Здесь приводится первый известный рассказ об исцелении человека, не принадлежащего к народу Божьему. Женщина — сирийская финикиянка — слышит резкий отказ на свою просьбу. Псами Иисус называет язычников, дети — народ Израиля. Конечно, личность Иисуса и Его жертва имеют универсальный характер, но первоначальная Его миссия была призвать и просветить Свой народ, который через века нес весть о Едином Боге и ждал Его Мессию. Исцеления Иисуса свидетельствовали о Нем, они были частью Его вести, исполнением пророчеств (Ис.35). Но Иисус увидел у язычницы веру в Него и в то, что Он послан к детям. Она была также уверена в милости Божией — по вере своей она и получила. В ее просьбе были смирение перед реальностью и надежда. Такая молитва не может быть не исполнена. Мы можем научиться у этой женщины, как надо надеяться. Даже услышав отказ от Самого Иисуса, поняв справедливость отказа, она продолжала просить Его о милости, хотя бы в виде крох. И Бог всегда нам дает больше просимого.

Опять мы наблюдаем, как «срабатывают» не исполнение норм и не принадлежность к избранным, а живые отношения с Живым Богом, Который вступает в диалог и отвечает на слова и чувства, а не на «хорошее поведение».

Следующий рассказ об исцелении подробно описан Марком. Можно вспомнить, что все обозначенные случаи исцеления сопровождались беседой Иисуса с больным, кратким диалогом, вопросом или прикосновением. Другими словами, прежде всего происходила встреча Его и человека (или кого-либо из близких). Что рождалось в результате этой встречи, как изменялись духовные отношения Бога и человека, знает тот, кто это испытал. В данном случае исцеление также не происходит без личностного участия больного. Глухой мог понять только язык жестов. Взгляд на небо показывает больному, к Кому Он обращается.

Для Бога драгоценен каждый человек, его судьба, личные обстоятельства. Расскажите о них Богу. Он сможет ответить даже «язычнику» или глухому, надо лишь подойти к Нему поближе и остаться наедине.

Слова Иисуса, Его ответ на просьбу женщины-язычницы освободить её дочь от власти тёмных сил могут показаться слишком жёсткими, даже жестокими. Между тем никакой жестокости в них не было, была лишь констатация простого и для всех тогда очевидного факта: мир делится на евреев и язычников, на народ Божий и все остальные народы, это основополагающее разделение, которое нельзя было игнорировать.

«Пёс» в данном случае — не ругательство, а лишь символ нечистоты: для еврея всякий язычник был нечист по определению, независимо от того, какую жизнь он вёл, независимо даже от того, верил ли он в Бога Израиля. Очищает человека Бог, чтобы быть чистым, надо принадлежать к народу Божию, который, как учили мудрецы времён Второго Храма, представляет собой духовное единство, своего рода единое духовное тело. Никто не может быть чистым, не принадлежа к народу Божию. Язычники, конечно, смотрели на дело иначе, но ведь упомянутая в евангельском рассказе женщина обращалась к еврею, надеясь на силу и на милосердие Бога Израиля, а значит, её мнения и взгляды в данном случае были не важны.

Сравнивая язычников с собаками, с нечистыми животными, Иисус тем самым расставляет точки над i. Народ Божий действительно народ Божий, чистота действительно важна, а язычество действительно ниже яхвизма — настолько же, насколько любая языческая религия, что бы за ней ни стояло, ниже веры Авраама и Моисея. Приход Христа не означал размывания всех границ и стирания всех различий — как таковые они оставались неизменными. Изменялось другое: тот общий порядок вещей, который, сохраняя различия и даже границы там, где они уместны, решительно разрушал любые стены и преграды. В падшем мире непроходимость границы нередко становится единственной гарантией её надёжности.

В Царстве не так, там нет границ и различий непроходимых и непреодолимых. Тем не менее сами различия никуда не исчезают — они лишь приобретают новое качество, переставая быть друг другу враждебными. Вот эти различия и предлагает Иисус принять женщине-язычнице — а вместе с тем принять и собственное духовное и экзистенциальное качество как данность. Иначе, не принимая себя в собственном качестве и состоянии, в Царство не войти.

Разумеется, ни о каких правах этой женщины на исцеление дочери не могло быть и речи — но в Царстве ведь вообще о правах речи нет, речь о правах заходит лишь тогда, когда все отношения разрушены и каждый, когда-то в них участвовавший, теперь лихорадочно пытается сохранить остатки того, полнотой чего прежде жил естественно и свободно. И женщина принимает правила жизни Царства — она ни на что не претендует, она лишь просит Иисуса войти в её жизнь и в жизнь её дочери. Вот тогда Он входит — ведь такое доверие открывает Ему двери, которые для открывшего становятся дверями Царства.

Когда мы читаем в Евангелии, что эта женщина была сирофиникиянкой, то это не означает, что она была «второго сорта», или не из того происхождения, или еще чем-то не угодила Иисусу. Мы знаем, что Иисус всегда готов помочь и исцелить и бедных, и грешных, и отверженных. Дело в том, что она — самая настоящая язычница, то есть верит в языческих богов, поклоняется им и приносит им жертвы. Именно поэтому Господь подвергает ее такому испытанию веры — чтобы помочь ей самой понять, почему она обращается за помощью к Нему, а не к своим богам. Здесь как бы проводится черта между языческими представлениями человека и обращением к Иисусу, то есть — молитвой. Молитва ко Христу (и к Отцу во Христе) несовместима с язычеством, а язычество — это не обязательно вера в других богов, но и вполне обычная для христиан надежда не на Единого Бога, а на что-либо другое: на деньги, на свои способности, на свою партию, на «авось» и пр. Язычество — это когда мы живем не для Бога, а для кого-то еще (например, для себя). Если же мы, будучи такими язычниками, захотим что-нибудь попросить у Христа, обратиться к Нему в молитве, нам будет необходимо вместе с этой женщиной-хананеянкой пройти через полную переоценку своей веры, понять, почему же мы обратились ко Христу, а не к своим идолам...

История исцеления дочери сирофиникиянки иногда поражает читателя кажущейся резкостью слов Спасителя, обращённых Им к матери исцелённой. Сравнение с собакой, недостойной внимания, действительно выглядит, как минимум, чрезмерно жёстким. Между тем, реакция самой женщины на эту кажущуюся жёсткость оказывается достаточно спокойной.

Традиционная экзегеза объясняет происходящее глубоким раскаянием женщины, готовой признать за собой любой грех, если такое признание поможет её дочери. Однако при более внимательном рассмотрении диалог между Иисусом и женщиной, обратившейся к Нему с просьбой об исцелении дочери, больше напоминает притчу, которую женщина понимает и на языке которой отвечает Спасителю. Можно кстати заметить, что образ пса, собаки как символа нечистоты встречается в евангельском тексте довольно часто. Это неудивительно: ведь собаку, как и свинью, Тора действительно относит к числу нечистых животных, и из всех таких животных именно эти двое попадались на глаза собеседникам и слушателям Иисуса чаще других.

Тогда вопрос Иисуса приобретает вполне определённый смысл: чистый имеет право на Царство, а нечистый, к примеру, тот же язычник (а сирофиникиянка, несомненно, была язычницей)? Может ли приобщиться к Царству, открытому детям Божиим (а таковыми были все, принадлежащие к народу Божьему), тот, кто никогда не знал ни чистоты, ни освящения? И женщина, прекрасно понимая Спасителя, говорит о тех крохах, которые падают со стола. Она, в сущности, принимает и Самого Иисуса, и то Царство, которое Он принёс в мир. Принимает, понимая, что сама она не имеет на это, пришедшее в мир, Царство никакого права. Но она и не претендует на многое: она просит лишь самую малость, ей достаточно того отблеска света Царства, которого будет достаточно для исцеления её дочери. И получает просимое, получает, как незаслуженный дар, которого никак не могла ожидать.

Так разрешается применительно к Царству вопрос о народе Божием и о язычниках: тому, кто заявляет о своих правах на это Царство, придётся заявленные права доказывать, придётся соответствовать заявленному; тому же, кто не претендует ни на что, понимая, что никаких прав он ни на что не имеет, Царство будет дано даром, но при одном условии: его смирение должно быть подлинным, оно может быть для просящего лишь, выражаясь философским языком, экзистенциальным выбором, но уж никак не данью вежливости, пусть и религиозной. Так Царство примиряет всех: и тех, кто ощущает собственную силу, и тех, кто чувствует себя слабым и недостойным того, чего ищет. Примиряет той любовью, в которой одинаково нуждаются и сильный, и слабый.

Очень смутительно звучат сказанные сирофиникиянке слова Христа: «...нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Как будто Он поддерживает ксенофобию и превозношение над иноверцами как над людьми второго сорта. Однако поставим себя на место этой женщины. Вот, скажем, мы просим у Христа некоей милости, и Он отвечает нам: «Мне некогда, я занят раздаянием заслуженных милостей законным детям Божьим, а ты — пес, тебе не полагается есть с барского стола». Вернее всего мы бы возмутились и ответили бы, что «эти Твои дети ничем не лучше меня, а что касается того, что я — пес, то обзываться некультурно». А вот эта женщина с удивительным смирением соглашается и говорит: «Ты можешь думать обо мне все, что считаешь нужным, я и впрямь грешница, но не могут ли и мне перепасть крохи Твоей милости?». Крохи, потому что с ее точки зрения, исцеление ее дочери — это такая малость для Всемогущего, что вряд ли это обездолит детей, осыпаемых бесконечными милостями Творца. И такое ее смирение перед Христом не остается без ответа. И еще один важный момент: Христос не отказывается помочь ей, язычнице, но для того, чтобы это стало возможным, ей нужно согласиться с тем, что истина заключена в вере в Единого Бога. Иудеи-монотеисты эту истину принимают, а язычники — нет. Ведь если сирофиникиянка не согласна с тем, что это в самом деле так, то кто тогда для нее Иисус?

Сегодня евангелист впервые обращает наше внимание на то, что Иисус исцеляет не только евреев, но и представителей других народов, которые жили на окружающих Палестину землях. В данном случае речь идёт о дочери женщины, которая названа «сирофиникиянкой». Так называют в Новом Завете жителей финикийских городов, Тира и Сидона, которые находятся на территории современного центрального Ливана (современное название Сидона — Сайда). На первый взгляд, обращение Иисуса с женщиной, обратившейся к Нему за помощью, кажется слишком жёстким: сравнение человека с собакой нами сегодня воспринимается как унижение и оскорбление. Однако в те времена и в той среде, где проходило земное служение Спасителя, эта Его фраза звучала несколько иначе. В те времена вообще не могло идти речи о всеобщем равенстве или об одинаковых правах для всех. Это касалось, среди прочего, и равенства людей перед Богом: для еврея, например, всякий язычник был в этом отношении человеком второго сорта, ведь он не принадлежал к народу Божию и, как правило, о Боге не задумывался. И даже тех представителей языческих народов, которые интересовались иудаизмом и приходили в синагоги, чтобы послушать чтение Писания и проповедь (а такие случаи бывали), евреи всё же не считали равными себе — для полного равенства нужно было стать евреем до конца: обрезаться, начать соблюдать все религиозные правила — словом, полностью изменить образ жизни. Тех же, кто этого не делал, евреи считали ритуально нечистыми, такими же, как нечистых животных, к которым они относят в том числе и собак. Сравнивая пришедшую к Нему женщину с собакой, Иисус, очевидно, хочет лишь сказать ей, что Царство Божие, к которому она хочет прикоснуться (а без такого прикосновения невозможно никакое исцеление), дано в первую очередь «детям», т.е. евреям как народу Божию, и лишь потом — всем остальным. Когда же женщина соглашается с таким порядком вещей, она получает просимое так же, как и те, кто принадлежит к народу Божию. Тем самым евангелист указывает на то, что Царство Божие, которое принёс в мир Иисус, открыто каждому, будь он еврей или язычник.

Как свидетельствует Евангелие, за Иисусом ходили толпы людей, нуждающихся в помощи, потому что больше всего ценили Его способность исцелять. На это указывают последние строки сегодняшнего отрывка: «Все хорошо делает: и глухих делает слышащими и немых – говорящими». Евангелист приводит слова самого Господа, Который негодует оттого, что толпы ходят за Ним только из-за чудес, но не видят чего-то более существенного.

Исцелив косноязычного глухого, Спаситель просит его никому не говорить об этом. Возможно, именно потому, что это чудо, хотя и играет огромную роль в жизни исцеленного, не было самым главным. Куда важнее было то, что Христос произвел в его душе, то, как этого разбитого недугом человека коснулась благая весть. Однако говорить о том, как изменилось сердце, куда труднее, чем рассказывать о том, как ты перестал быть глухонемым. Но именно такого свидетельства от нас ожидает Господь.

Иисус не стремится к популярности: Он просит не трубить на всех углах о совершаемых Им исцелениях. Между тем исцелённые Им люди, судя по свидетельству евангелиста, не очень-то Его слушали.

Такое непослушание могло бы показаться странным, если не знать хорошо падшую человеческую природу. Если же её знать, то поведение исцелённых Иисусом людей становится вполне понятным. Ближайшее и самое простое объяснение — мессианские ожидания. Не случайна всеобщая оценка: Он всё делает хорошо. Хорошо в данном случае означает: правильно, соответственно тому, как должен делать пророк или Мессия. От Мессии ведь ожидали вполне конкретных действий, и в первую очередь демонстраций проявления силы Божьей, тех самых чудес и исцелений, которые Иисус действительно совершал во множестве.

Дальше, согласно общераспространённым в те времена мессианским представлениям, Иисус должен был публично объявить Себя Мессией и начать подготовку к мессианской войне, результатом которой стало бы установление на земле мессианского Царства во главе с Ним Самим. Именно поэтому исцелённые Иисусом люди не считали нужным скрывать происшедшее: они были уверены, что просьбы молчать — лишь маскировка до времени, и уже очень скоро исцеливший их Человек всё равно объявит о Своём мессианстве публично. Так проявляется иная, более общая духовная проблема падшего человека, которую в духовной литературе обычно называют своеволием.

Заключается она в том, что падший человек, как правило, не в состоянии следовать какой бы то ни было логике поведения, кроме своей собственной. Естественным, казалось бы, было поступить именно так, как просил Иисус, помолчать о том, что Он сделал. В конце концов ведь это Он совершает исцеления, а не сами исцеляемые. В том-то и дело, однако, что падший человек легко вписывает в свою ограниченную логику даже то, что вообще происходит по законам иного мира, по законам Царства.

Падший человек легко и с готовностью вписывает события Царства в собственную картину падшего мира, будучи уверен, что всё понимает правильно и поступает, соответственно, тоже правильно. Если такой человек считает нужным разнести повсюду весть об исцелении, он это сделает, пусть даже исцеление совершено не им, а Тот, Кто его совершил, просил помолчать. Вот эта всеобъемлющая логика падшего человека, основанная на законах падшего мира, и мешает человеку увидеть Царство.

Иисус запрещает исцеленному и тем, кто его сопровождал, распространять молву о свершившемся чуде, свидетелями которого они стали. И этот запрет Он провозглашает уже не первый раз. Очень похоже на то, что Иисус хотел, чтобы событие исцеления, событие божественного вмешательства в судьбу человека оставалось тайной, секретом между Иисусом и исцеленным. И все по той простой причине, что только на личном уровне чудо и может произойти; и лишь на этом уровне, в этом внутренне-сокровенном измерении Бог и открывается человеку. Ибо любое чудо, в конце концов, – будь то исцеление, спасение посреди смертельной опасности или что-то другое, – (если оно, конечно, воспринимается как чудо, а не случайное стечение обстоятельств) это вспышка божественного света в нашей жизни. И такая вспышка - есть наше личное, интимное прозрение вглубь жизни, вглубь Бога, появление или обострение способности слышать «гармонию Небес».

Что же касается внешних наблюдателей, то для них все «чудесное» чаще всего воспринимается как какой-то божественный фокус или деяния доброго волшебника по обеспечению материального благополучия своих подопечных. Как раз от такого восприятия Иисус и хотел предохранить всех, кто бы мог услышать рассказ о чуде или увидеть знакомого им человека исцеленным. Ведь в конечном счете цель любого слова и действия Иисуса, а значит и действующего через Него Бога, открыть человеку глаза на его реальное бедственное положение и (что еще важней) показать путь освобождения – освобождения от зацикленности на своих проблемах, от попыток избавиться от них собственными силами и быть счастливыми за счет других и только для себя… Возможно, кстати, именно поэтому и свидетели исцеления глухонемого тоже превращаются из сторонних удивленных наблюдателей – в активных участников чуда. Ведь они встречают Бога в акте своего сострадания и деятельной заботы о покалеченном соплеменнике, которого они «привели к Иисусу».

Вера и долготерпение - символы стояния христиан в испытаниях. Когда Господь помогает нам, когда все страдания заканчиваются, мы часто начинаем всем рассказывать о свершившемся. И в этот самый момент часто заглушаем голос Христа, обращенный к нам. Почти всем исцеленным Христос говорит "не рассказывай". Он призывает к тишине, к обретению мира, к борьбе с шумом, которое производит окружающий мир. Постом мы просим сниспослания нам духа смирения, терпения, любви. Для принятия этих даров нам нужна тишина. Тишина как время для разговора с Христом. И в нашей молитве, молимся ли мы по правилам или своими словами, необходимо немногословие. Необходимо именно потому, что в тишине и тайне совершается дело Христа. В тишине утра и легком холоде рассвета узнают Его друзья и ученики о том, что Его нет в гробе. О том, что Он воскрес.

Впечатление, вызванное в народе совершаемыми Иисусом исцелениями, было единодушным: «всё, что Он делает, хорошо». Что же стоит за этим «хорошо»? Греческое слово многозначно, но вряд ли Сам Иисус и окружавшие Его люди говорили по-гречески, еврейская толпа в Палестине в те времена предпочитала арамейский греческому, а в синагогах по-прежнему безраздельно властвовал иврит, язык священных книг, «Торы и Пророков». А на иврите (как и на арамейском) «хорошо» не менее многозначное понятие, чем по-гречески; всё, созданное Богом, определяется, как «хорошее», мир, Им сотворённый, «вполне хорош» (или, по Синодальному переводу, «весьма хорош»). И, наверное, так же, в этом же смысле «хорошо» всё, совершаемое Иисусом. Ведь Он не лечит, Он исцеляет. Он не восстанавливает нарушенные функции организма, Он приобщает исцеляемых к той полноте жизни, где никаким нарушениям и аномалиям места нет и быть не может. Он несёт с Собой и в Себе ту полноту Царства, которая несовместима ни с болезнями, ни со смертью. И мир вокруг Него становится таким, каким он был до грехопадения, когда в нём ещё не властвовали грех и зло. А каждый, кто, находясь рядом с Ним, оказывался в состоянии довериться Ему и приобщиться к этому совершенному миру, приобщиться к Царству, оказывался там, где жизнь есть, а болезни и смерти нет. Там, где всё «вполне хорошо». А окружавшая Его толпа, быть может, не понимая до конца, что происходит, чувствовала это новое качество творения, выражая своё ощущение старым, заимствованным из Торы словом. Словом, которое она использовала в том самом, священнописателем в него вложенном, смысле. И шла за таинственным Чудотворцем, до конца не понимая, за Кем идёт.

Исцеление глухого косноязычного, казалось бы, одно из многих подобных ему. Но его недуг особый, он связан со словом, ведь он не дает ему слышать слово и говорить слово. А что есть слово? Это тот драгоценный способ, которым мы касаемся Бога, и которым Бог касается нас. «Слово было Бог» (Ин 1:1) Ибо Бога нельзя увидеть телесными очами, Его нельзя осязать руками, но слово – это та ниточка, что связывает нас с Ним. Трудно нам сейчас указать точную причину, почему евангелист решил здесь оставить арамейское слово, но робко предположим, видя что в других случаях арамейские слова присутствуют, когда речь идет о чем-то чрезвычайно душевно и духовно остром (воскрешение девочки или возглас на Кресте), что и здесь священный писатель хочет вложить что-то особое в казалось бы рядовое исцеление. Может быть, именно поэтому средневековый поэт, воспевая Господа в акафисте, состоящем из 12 икосов, поместил воспоминание об этом чуде в первый икос: «Ангелов творче и Господи сил, отверзи ми недоуменный ум и язык на похвалу пречистого Твоего имене, якоже глухому и гугнивому древле слух и язык отверзл еси». Нам может быть далеко или близко восприятие этого чуда монахами 13 века, но одно мы не должны забывать, о том, что и в общении с Богом и в общении с людьми дар речи и дар слышать даются только вместе, а не один или другой по отдельности.

С одной стороны, евангелист Марк рассказывает нам сегодня о вполне «рядовом» исцелении (насколько исцеление вообще может быть рядовым). Господь исцеляет глухого косноязычного человека, повелевая устам его: «Эффата, отверзись». Но ключевыми, возможно, являются последние слова отрывка. Когда и это исцеление стало известно, сообщает евангелист, люди дивятся и говорят: «Все хорошо делает,- и глухих делает слышащими, и немых — говорящими». Во-первых, они вспоминают пророчества о Христе, которые, как прочитанное нами вчера пророчество Исайи, говорят о том, что Христос будет совершать такие исцеления. Значит, совершаемые Иисусом чудеса достигают своей цели: люди воспринимают их как свидетельство о том, что Он есть предреченный пророками Мессия, Спаситель Израиля. Во-вторых, слова «все хорошо делает» отсылают нас к первой главе книги Бытия, где Творец, глядя на все дела рук Своих, видит: «Хорошо весьма». Тем самым евангелист открывает нам мысль о Богочеловеческой природе Иисуса Христа и о том, что служение Его направлено на восстановление твари, поврежденной грехом.

Люди, которые привели к Иисусу глухого и косноязычного, не просто обратились к Нему за исцелением, но и указали, как оно должно произойти. Они «просили возложить на него руки», т.е. благословить больного в присутствии всей толпы. Однако Иисус уводит глухонемого в укромное место, где наедине со своими учениками проводит ряд физических действий, совсем непохожих на привычное благословение: вкладывает пальцы в уши, слюной касается языка…

Как часто в нашей жизни, прося Господа о чем-то, мы ждем от Него понятных и очевидных нам действий. Но Он творит Свои чудеса не по нашему плану, и так, что мы этого можем даже не увидеть, как не видели чуда друзья косноязычного. Однако от этого исцеления и другие Божьи деяния не теряют своей силы.

Слова Спасителя о том, что ничто, входящее в уста, осквернить человека не может, порой истолковываются таким образом, что в мире нет ничего самого по себе нечистого, так, что и человеку ничто не может навредить, кроме того, что исходит из его собственного сердца. А Иисус между тем говорит о том, почему именно человека не может осквернить ничто, входящее в уста: оно проходит сквозь человека, и тем очищается.

Странное на первый взгляд утверждение оказывается, однако, вполне логичным, если иметь в виду вторую часть объяснения, в которой речь идёт о том, что исходит из сердца. Предполагается, что, если сердце человека перестанет изрыгать в мир всё то, что перечисляет Спаситель, то ничто из нечистого не сможет его осквернить. Конечно, Иисус говорит о нечистоте не в смысле греховности, а в том смысле, в котором говорит о ней Тора, в смысле, предполагавшем, что нечистота — особого рода психофизиологическое и духовное состояние, мешающее богообщению и препятствующее освящению. Именно в этом смысле нечистой (некошерной) названы в Торе некоторые виды пищи. Они не плохи сами по себе, но они не годятся для человека, который хочет жить полноценной духовной жизнью.

Наверное, так оно и было до прихода в мир Мессии, который принёс с Собой Царство. Царство, где понятия чистоты и нечистоты действительно оказываются нерелевантны, потому, что и полнота отношений с Богом там совсем иная, несопоставимая с той, что была прежде.

Природа для жителя Царства остаётся природой, до полного преображения человека его физиология остаётся такой, какой была и раньше. Вот только на духовное состояние человека она уже не оказывает того влияния, какое оказывала прежде. Процесс пищеварения не вмешивается больше в духовную жизнь. При одном условии: если сердце чисто и никакой грязи оттуда не исходит. Так, как это и должно быть у жителя Царства.