Мысли вслух на Мф 16:1-28

Сегодняшнее чтение рассказывает нам об исповедании Петра (ст. 13–20), которому предшествует беседа с фарисеями о знаках («знамениях», ст. 1–4) и с учениками о «закваске фарисейской и саддукейской» (ст. 5–12). Завершается же оно описанием разговора Петра с Иисусом, во время которого Иисус отзывается о Своём ученике достаточно резко (ст. 21–28).

Очевидно, центральным событием здесь оказывается именно исповедание Петра, который узнает в Иисусе обещанного Богом Мессию-Христа, в то время как в народе Его считали пророком (ст. 14–16). И тогда Иисус, подтверждая вывод Петра, говорит, что понять это он мог лишь благодаря откровению от Бога (ст. 17). Казалось бы, Мессию ждали не только ученики Иисуса; в евангельские времена мессианские ожидания в еврейском народе были очень напряжёнными. Но в том-то и дело, что Иисус меньше всего походил на Мессию, которого ожидал и народ, и учёные раввины. Народ ожидал Мессию-царя, который освободит Иудею от власти Рима; учёные раввины и теологи-книжники хотели видеть Мессию, который соответствовал бы их богословским теориям. Не случайно фарисеи и саддукеи просят Иисуса, чтобы он явил им какой-нибудь из тех мессианских знаков, по которым, согласно их собственным концепциям, только и можно узнать Мессию. А Иисус отказывается. И не потому, разумеется, что это Ему было трудно, а потому, что Он не хотел «вписываться» ни в какую богословскую концепцию и не собирался «соответствовать» ничьим представлениям. Принять такого Мессию, не соответствующего никаким общепринятым нормам и взглядам, в Котором большинство готово было видеть скорее нечестивца и нарушителя Торы, чем Мессию, действительно можно было лишь по откровению. А потом Петру и другим ученикам пришло время узнать о кресте и о Воскресении (ст. 21).

И тут оказалось, что знание это для человека непосильно. Принять Мессию гонимого и страдающего ещё можно было, тем более, что образ страдающего Мессии был хорошо известен каждому верующему еврею из Книги Исайи, но смириться с полным Его поражением было совершенно невозможно. А ведь смерть на кресте воспринималась и Петром, и другими апостолами только как поражение, реальность воскресения вообще и воскресения Христа в частности была для них лишь отдалённой перспективой, так что, даже когда Он воскрес, они долго ещё не могли до конца в это поверить.

Неудивительно, что Пётр не может смириться с мыслью о неизбежности смерти Учителя (ст. 22). Но Иисус и здесь непреклонен: нельзя останавливаться на полпути, нельзя принять Мессию и не принимать Его пути. Человек, поступающий так, превращается из ученика во врага (ст. 23). Дорога в Царство только одна (ст. 24–27), и прийти туда можно, лишь пройдя её до конца.

Вера — одна из самых таинственных вещей на свете. Откуда рождается в человеке готовность ясно и недвусмысленно обратиться к человеку по имени Иисус и сказать Ему эти слова: «Ты — Христос», то есть Помазанник, Царь, Которого с надеждой ожидают все народы земли? Если в случае современников и соотечественников Иисуса это можно как-то объяснить их представлениями о Мессии, как о национальном герое-освободителе, то как это объяснить сейчас, когда всем ясно, что в результате деятельности Иисуса Его казнили? Уже признание самой возможности обратиться к Нему сейчас требует от человека некоторых нестандартных мировоззренческих установок. Эти вопросы остаются в Евангелии без ответа. Вернее, без человеческого ответа — «кровь и плоть», то есть сам человек не имеет причин произносить эти слова. Это — тайна. Это — действие в человеке его Небесного Отца, приводящего человека к Своему Единородному Сыну...

Горькая ирония в том, что фарисеи и саддукеи знали, как различать тончайшие оттенки неба, но не заметили пришествия Христа, когда назрели кардинальные перемены в отношениях между Богом и людьми. Сегодня мы можем видеть любые знамения в небе и на земле, но никак не поймем, что настало время жить по-другому. Настало время жить в единстве и любви с Богом и ближними, пришло время человечности в отношениях между людьми. Как жаль, что мы не видим этого, и каким страшным может быть напоминание о том, что в мире не хватает любви.

Фарисеи опять требуют знамений. Им всё время хочется в подтверждение полномочий увидеть чего-нибудь грандиозного. Но Иисус поворачивает их систему ценностей против них же: уличает их в том, что на небо смотрят больше, чем вокруг себя. Между тем знамения времени можно увидеть не только в мире природных феноменов, но и в жизни людей, до которых фарисеям дела нет.

Показательно определение, данное Христом Своим оппонентам: род лукавый и прелюбодейный. Лукавство — признак сатаны, блудом же в библейской традиции называется не только конкретный грех, но и обозначается язычество. Иначе говоря, Христос обвиняет тех, кто претендует на духовное водительство народа, в богоотступничестве, прикрываемом благочестием.

Христос предупреждает учеников беречься закваски фарисейской и саддукейской. Но даже ближайшим ученикам трудно понять Его. Им трудно понять не только Его притчи, но и такое, казалось бы, простое уподобление постороннего воздействия закваске.

Но и для нас актуален этот завет. Две крайности не исчезли, но продолжают существовать и искушать нас. Если закваска фарисейская пытается свести веру к формальной религиозности и показному благочестию, то саддукейская норовит свести веру к набору рациональных представлений и чисто земному политиканству. Фарисейская закваска искажает вертикальное измерение христианства, а саддукейская — горизонтальное.

Но подлинная верность Христу не даст восторжествовать крайностям.

Ответ Иисуса на просьбу фарисеев показать им некий «знак с неба» кажется несколько странным. Судя по смыслу сказанного Им, приходится сделать вывод, что у них было достаточно информации и никаких других знаков им не требовалось. Единственным знаком, на который очевидно намекает Иисус, говоря о «знаке Ионы пророка», является Его смерть и воскресение. Так что же Он имеет в виду, говоря, что фарисеи и без знаков имеют всё, что нужно для того, чтобы разобраться в ситуации? И о каком «знаке с неба» они Его просят? Как видно, говоря о «знаке с неба», собеседники Иисуса имели в виду некие доказательства Его мессианства. Относительно таких доказательств существовали некие общепринятые представления, в соответствии с которыми Мессия должен был дать известные знаки Своей поддержки свыше, знаки, видимые и понятные всем. По-видимому, среди фарисеев были и такие, кто готов был увидеть в Иисусе Мессию, но Мессию «правильного». А Он «правильным» Мессией становиться не собирался. Он прямо сказал тем, кто требовал знаков: вы видели достаточно для того, чтобы принять решение; если бы вы были честны перед собой, вам это было бы сделать не сложнее, чем по виду неба понять, ждать ли в ближайшее время ясной или дождливой погоды. И в самом деле, Иисус на всём протяжении Своего земного служения дал каждому, кто хотел видеть, вполне достаточно свидетельств близости и действенности того Царства, которое Он принёс в мир. Тот, кто хотел увидеть, мог увидеть всё, что нужно. А не видел и не замечал очевидного лишь тот, кто видеть не хотел, кому собственные религиозные представления и богословские концепции оказывались важнее Царства и свидетельства о нём. Таким людям Иисус подыгрывать не собирался. И не потому, что их представления были хуже или лучше любых других, а потому, что занимаемая ими позиция заведомо отделяла их от Царства. Ведь они готовы были его принять лишь на своих условиях. А условия приобщения к Царству между тем определялись отнюдь не ими и совсем не так, как им казалось. Желающим Царства надо было делать выбор между Царством и своей религиозностью. И Иисус отнюдь не собирался скрывать от них этого факта.

Приступая к Иисусу, фарисеи и саддукеи просят показать им знамение с неба. Здесь употреблено слово semeion, знак, имеющее также значение «доказательство». Вот чего они просят: докажи нам с очевидностью неким специальным действием, что Ты — Тот, Кому должно прийти. И на это Господь говорит очень важную вещь. Он указывает на способность фарисеев делать выводы из простейших метеорологических наблюдений. Это не требует ни специальных знаний со стороны человека, ни специальных «действий» в небе — только наблюдение и умение делать простейшие логические заключения.

Но фарисеи, несомненно способные к этому, должны быть способны и к таким же простым заключениям о жизни, о времени и о себе. Если они требуют доказательства — то это феномен не духовной истории, а их религиозной психологии. Они просто не хотят принять очевидного, почему Господь и называет их лицемерами. Для нас же важно понимать, что Бог открывает нам Себя, и для постижения этого нужно делать лишь самые простые заключения. Наше невидение Бога определяется, главным образом, нежеланием, а не неспособностью. Слепые прозревают, хромые ходят и нищие радостно благовествуют: для беспристрастного человека этого достаточно, чтобы сделать вывод, который сформулирует апостол Петр в следующих стихах этой главы: «Ты — Христос, Сын Бога Живого».

На практике это означает, что для встречи с Ним в первую очередь нам нужны не мистические озарения от Бога (это уж зависит от Его воли и призыва), а способность видеть жизнь, людей и события, как они есть.

Что, интересно, имеет в виду Иисус, предупреждая Своих учеников против фарисейского и саддукейского учения? И о каком вообще «учении» идёт речь? В самом деле, говорить о едином фарисейском учении если и можно, то лишь с большой натяжкой, тут в наличии было такое разнообразие школ и мнений, что говорить можно было лишь о сравнительно небольшом круге более-менее единых представлений и более-менее одинаково интерпретируемых понятий. Ещё сложнее было с саддукеями: это было не религиозное братство, а скорее религиозная партия, которую от фарисеев отличало главным образом сдержанно-критическое отношение ко всему, что выходит за рамки Торы, включая пророческую традицию, которая для Синагоги была безусловно авторитетна. Но соответствующее греческое слово обозначает учение не просто как некую богословскую концепцию, а как определённую логику и стиль мышления. Вероятно, и Иисус имеет в виду нечто подобное. Было, как видно, в подходах и логике как фарисеев, так и саддукеев нечто несовместимое с Царством. Но что же именно? О саддукеях, представители которых были связаны главным образом с храмовой верхушкой и местной аристократией, известно, что они были прежде всего политиками, а уж потом религиозными лидерами (это касается, прежде всего, храмовой верхушки). Примат политики и политической целесообразности определял все их решения и действия. На всякое мессианское (так же, впрочем, как и на любое другое) движение они смотрели в первую очередь с этой точки зрения. Царство их не интересовало, их интересовало лишь, какое влияние на религиозно-политическую ситуацию могут оказать его свидетели. Такой подход, само собой понятно, заведомо исключал всякую возможность приобщения к Царству. Фарисеи, на первый взгляд, были в лучшем духовном положении: они составляли духовное ядро Синагоги, где пророческая, а значит, и мессианская традиция всегда играла роль не меньшую, чем Тора. Но у фарисеев была другая проблема: они были глубоко религиозными людьми, религиозными настолько, что их религиозность была для них всем. В принципе тут нет ничего удивительного: всякая религия всегда захватывает человека целиком, полностью определяя всю его жизнь. Но религия сама по себе духовно амбивалентна: она может как способствовать духовному становлению и развитию человека, так и тормозить это развитие. И, уж конечно, никакая религия не в состоянии вместить в себя, в свои устоявшиеся формы полноты откровения, связанной с Царством. Это неудивительно: ведь религия, даже самая глубокая и духовно насыщенная, всё же остаётся лишь формой, в которую облекается духовная жизнь человека, а Царство — сама жизнь во всей её полноте, немыслимой для непреображённого мира, в котором родились и существуют все религии. И потому человеку, ищущему Царства, придётся выйти за рамки собственной религиозности, чтобы к этому Царству приобщиться. А религиозность всегда тотальна и всегда такому выходу препятствует, и всякая религиозная идеология, на чём бы она ни была основана, такие препятствия обосновывает. Таким образом и оказывается, что ни политики от религии со своим политическим прагматизмом, ни люди религиозные, свою религию абсолютизирующие, для Царства не годятся, если только они не откажутся от того, что мешает им принять Царство и войти в него. От того, что Иисус назвал «закваской фарисейской и саддукейской».

То, что Господь призывает Своих учеников беречься закваски фарисейской и саддукейской, в первую очередь означает, что опасность проникнуться ею для учеников совершенно реальна. При известных обстоятельствах соблазн становится настолько велик, что противостоять ему почти невозможно. Ведь «закваска фарисейская и саддукейская», законническая форма отношений с Богом, очень значительно упрощает жизнь. Ты знаешь, что от тебя требуется, знаешь, как этого добиться, и действуешь в указанном направлении. Главная трудность в том, что фарисеи уверены, что больше от них ничего не требуется.

Но не следует думать, что всякие проявления законничества среди учеников Христа непременно должны считаться результатом греха. Апостол Павел называет закон «педагогом» (в русском Синодальном переводе — детоводителем) к Христу. Этот педагог учит человека верности и упованию, покаянию и надежде, страху Божию и посвящению Богу всей жизни. Наивно полагать, что можно перескочить через это стадию религиозного развития или обойти ее, не заметив. В Нагорной проповеди Господь говорит ученикам, что их праведность должна превзойти праведность книжников и фарисеев, и это очень точное слово.

Многие люди и, возможно, целые народы, которых не было на арене культурной жизни к моменту прихода Христа, так или иначе проходят это школу закона в своем религиозном развитии, но уже в рамках Церкви. Возможно, именно в этом заключается и историческая роль ислама... Так или иначе, в параллельном месте у евангелиста Луки сказано «берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие». Значит, именно в лицемерии заключается опасность для христианина.

Слова Иисуса не сразу понятны, даже Его ученики их не понимают в первый момент. Только после объяснений Учителя до них доходит, что речь идет не о хлебе, а об учениях, характерных для этих двух религиозных партий. Попробуем разобраться, что имеет в виду Иисус.

Про закваску Христос говорит и в других случаях. Это образ чего-то небольшого, что, будучи помещено в определенную среду, воздействует на эту среду, изменяя ее свойства. Таковы, по мнению Иисуса, учения фарисеев и саддукеев, они способны отравить весь народ Божий. В чем же состоит ядовитость этих учений? В аналогичном месте Евангелия от Луки (Лк. 12:1) закваска фарисейская названа лицемерием. Законничество фарисеев, сведение отношений с Богом к соблюдению некоторого списка заповедей вместо того, чтобы подлинно измениться изнутри, — это и есть яд лицемерия. Если народ Божий (или новый народ Божий — Церковь) пропитывается этим ядом, то в нем не остается места любви.

Закваска саддукейская в Евангелии от Марка называется закваской Иродовой (Мк. 8:15). Саддукеи были не столько религиозной, сколько политической партией, искавшей в первую очередь земной, государственной власти. И опять мы видим, что такой подход тоже может стать смертельно опасным соблазном для Церкви. Церковь призвана не искать силы в «мирском» смысле, а являть силу Божию, силу праведности, силу любви.

Религиозность — это хорошо или плохо? Если сравнивать с полным безверием, то, наверное, хорошо. Но все-таки, давайте разберемся, что это такое. Религия — это наша человеческая система попыток восстановления связи с Богом (в соответствии с тем или иным человеческим представлением о Нем). При этом подразумевается, что связь разорвана и Бог где-то далеко. В этом смысле христианство предлагает нечто совершенно противоположное: не мы восстанавливаем связь с Богом, а Он Сам; Бог не удален, а «с нами во все дни до скончания века». Но есть, всегда есть соблазн сведения живой веры, живых отношений с Богом к религии, и Иисус предупреждает учеников об этой опасности, даже о двух типах такой «религиозности»: фарисейской, когда на место отношений любви подставляется исполнение — заповедей, долга, ритуалов; и саддукейской, когда на первое место ставятся наши человеческие интересы — личные и общественные, а Церковь превращается в комбинат по обслуживанию этих интересов. Христос говорит о том, что эти примеси опасны даже в малых количествах, потому что малая закваска сквашивает все тесто.

Апостолы не сразу понимают Иисуса. Петр, называя Его Христом, то есть, Помазанником, Царем Израиля, не может вместить Его предсказаний о собственной смерти в Иерусалиме. А понимаем ли мы, что значит быть христианами? Ведь для нас христианство чаще всего ассоциируется с определенной формой духовной жизни, особым мировоззрением, особым поведением, особыми правилами жизни. Не контрастирует ли наше «спасение души» со словами о тех, кто «хочет душу (жизнь) свою спасти»? Он не говорит о правилах, о мировоззрении, о «христианских ценностях». Он говорит о кресте, о несении креста, как о признаке христианина. Если нам трудно это понять и вместить, мы не должны отчаиваться — апостолы тоже не могли. Важно только двигаться по пути этого осознания. А чтобы двигаться, нужно знать цель.

Отрывок из книги Чисел рассказывает о недоверии людском, о том, как эта вышедшая из Египта толпа за своими проблемами не видит присутствия Того, Кто может решить все ее проблемы. Как заразительно мнение толпы! Даже Моисей, похоже, подпадает под ее влияние и, теряя доверие, дважды бьет жезлом в скалу вместо того, чтобы СЛОВОМ извести воду из нее. Эта малая нерешительность того, «кому много дано», приводит к невозможности для него войти в желанную обетованную землю. Своеобразным ответом на эту историю оказывается отрывок из Евангелия. Иисус, выслушав разнообразные мнения о Себе, идущие от толпы, спрашивает учеников: «А вы за кого почитаете Меня?» — помогая им преодолеть это давление толпы. И получает боговдохновенный ответ Петра: «Ты — Христос, Сын Бога Живаго».

За кого люди почитают Иисуса? Этот вопрос до сих пор стоит перед каждым из нас, и разные слышатся на него ответы.

Сначала Он спрашивает учеников о мнениях, бытующих в народе. Пересказанные учениками мнения, по сути, различаются тем, чьё имя упомянуто, но все они сводятся к оценке Иисуса как великого пророка. И это мнение, вообще-то, не исчезло, ведь максимум, что люди могут решить, глядя издалека, что Он — пророк. В наше время добавили бы и иные определения, например, «великий учитель» и т.д. Но до поры до времени все эти определения — из области абстрактной информации.

Но затем Он спрашивает учеников об их личном мнении, и этот вопрос задан всем нам. Здесь прекращается голое теоретизирование и наступает час выбора. От того, кем я признаю Христа, зависит, как я стану жить.

Поэтому исповедание Петра стало не только его личным признанием Иисуса Христом, Сыном Божиим. Его устами Христа исповедали все апостолы, к этому исповеданию присоединаются ученики всех времён и народов. Не плоть и не кровь открыли это Петру, это значит, что не человеческие размышления и традиции, но Отец Небесный. Человеческие размышления способны подвести к порогу истины, но переступить порог нам таинственно и незаметно для обычного восприятия помогает Сам Господь.

Исповедание Петра — один из ключевых евангельских эпизодов. Не только потому, что здесь Пётр впервые узнаёт в Иисусе Мессию, но и потому, что именно в момент этого узнавания он становится главой апостольской общины. Всё логично: кто первым узнал в Мессии Мессию, тот и становится главой. И всё же есть тут ещё кое-что — уже не сводимое к одному исповеданию как словесной формуле.

Есть именно узнавание, встреча, осознание. Не случайно разговор начинается с вопроса Спасителя о том, кем Его считают люди. В ответ следует весь набор традиционных штампов того времени: воскресший из мёртвых Иоанн Креститель, спустившийся с небес Илия, кто-то из древних пророков, кого Бог воскресил, чтобы свидетельствовать об истине. Только не Мессия: тут весь земной путь Спасителя опровергал ходячие представления традиционной народной религиозности.

За Мессию, оставаясь в рамках этих представлений, Его нельзя было принять никак. Чтобы узнать в Нём именно Мессию, надо было просто посмотреть на Него, лицом к лицу, без всяких заранее заданных «точек зрения», без оглядки на все традиционные взгляды, модели, концепции. Нужна была чистота непосредственного восприятия, когда тот, кто (или то, что) перед тобой воспринимается прямо, одним цельным волевым актом, без рефлексии, без оглядки на весь накопленный за долгую жизнь «багаж».

Это было откровение, момент истины, знакомый каждому, кто искал истину всерьёз. Чтобы увидеть стоящего перед тобой человека так, надо было оказаться в иной реальности. Вернее, в полноте реальности — Царство ведь и есть не что иное, как полнота реальности большого Божьего мира, открывшаяся человеку настолько, насколько он может её вместить.

В такой полноте — и только в ней — можно увидеть в Мессии Мессию. Тут не исповедание богочеловечества Христа, как иногда думают, тут вообще нет утверждения каких-то богословских концепций, тут просто Встреча. Это была встреча со Христом во всей полноте Его личности — а значит, в полноте богочеловеческой, но здесь не было той богословской рефлексии, которая порождает вероучительные формулировки.

Такой опыт делает человека последователем Мессии, приобщая его к жизни Царства — и поэтому Пётр становится главой апостольской общины. Разумеется, не наследственным: ведь такой опыт невозможно передать кому бы то ни было, о нём можно лишь свидетельствовать, а пережить его каждый должен сам, если он хочет стать преемником апостола Петра не по статусу, а по духу. Так же, как должен пережить его каждый христианин — если только он хочет стать христианином не только на словах, но и на деле, стать последователем Мессии и жителем Царства.

Вопрос о том, кто кем считает Иисуса из Назарета, может показаться формальным. В самом деле: когда речь идёт об отношениях, на которых и строится вся духовная жизнь, вопрос формального исповедания обычно не является главным. Многие подходили к Иисусу, и оказывались в Царстве, и исцелялись, считая Его пророком или учителем.

Исповедание Петра важно в другом отношении. Тут на первый план выходят глубина, полнота и устойчивость той связи, которая соединяет учеников Христа с Учителем. Разумеется, Иисус никогда не отталкивал никого из тех, кто подходил к Нему с чистым сердцем и с искренними намерениями.

Он ни от кого не требовал никаких символов веры. Однако подошедшие к Нему зачастую уходили. Получив просимое, они возвращались к прежней жизни. Ну, может быть, всё же не совсем к прежней — такие встречи бесследно не проходят, — но устойчивых и продолжительных отношений с Иисусом, отношений осознанных, необходимых для того, чтобы стать Его учеником, у них с Ним не устанавливалось.

С апостолами же отношения должны были быть именно такими — тут ведь речь шла о полноценном ученичестве, о пути за Христом, пути не только внешнем, но и внутреннем, когда человек не просто идёт следом за Иисусом, но и меняется внутренне, с каждым шагом становясь всё более похожим на своего Учителя.

В таком контексте вопрос Спасителя обретал совершенно особый смысл. Он становился вопросом о том, чего ждут ученики от своего Учителя, чего они от Него хотят. Разумеется, даже исповедание Петра не давало ещё никаких гарантий: Пётр видит в Иисусе Мессию, но его мессианские представления очень мало похожи на то, Кем Иисус является на самом деле и для чего Он пришёл. Вместе с тем Пётр всё же решается назвать Иисуса Мессией вопреки всему тому, что тот делает. Иисус ведь уже сделал вполне достаточно для того, чтобы разочароваться в Нём именно как в Мессии.

Так, собственно, и произошло: от Иисуса постоянно требовали, чтобы Он, наконец, прямо объявил о Своём мессианстве, а Его упорный отказ сделать это многих от Него отвратил. Исповедание Петра означало, что он доверяет своему Учителю именно как Мессии вопреки общепринятым мессианским представлениям. Вот это «вопреки» и делало возможным дальнейший путь: ведь оно означало готовность отбросить все собственные представления о том, «как правильно», и принять реального Мессию таким, каков Он есть.

Петр выделяется из других учеников Христа не только возрастом и лидерскими чертами характера. Этого всего недостаточно для того потрясающего обещания, которое дает ему Иисус (Мф. 16:18). Может быть, самое важное качество Петра, делающее его вторым по значимости персонажем Евангелия, — это то, что он немедленно и деятельно реагирует на всякую новую ситуацию отношений со Христом. Он почти не раздумывает, он часто ошибается, но он не пассивен, он прилагает усилия. Именно Петр пытается идти по воде, он первым из учеников совершает чудеса исцеления и воскрешения. Конечно, есть и другие пути святости, но в основание святости Церкви Христос полагает святость Петра.

Почти прошли времена, когда люди сомневались в существовании «исторического» Иисуса. Теперь почти все считают, что такой человек, видимо, жил в Палестине 1-го века. Но не признание или непризнание факта существования Иисуса, а вопрос о том, Кто Он для нас, оказывается решающим на нашем пути. Абсолютно верный ответ, который дает Петр, был для него «прыжком выше головы», демонстрирующим его открытость действию Божьему. Мы теперь знаем этот правильный ответ, но для нашего внутреннего согласия с ним требуется не меньший «скачок» в вере. И тогда Евангелие становится для нас не просто красивым нравственным учением, а раскрывающейся дверью в жизнь Христа.

Трудно брать на себя ответственность за свой выбор. Трудно высказывать определенное мнение, трудно принимать решение — ведь ты несешь ответственность за все его следствия и плоды. И если этот выбор, это решение лежат в религиозной, в нравственной области, то отвечать за это приходится всей жизнью. А решения вообще принимать трудно, потому что разве может человек что-нибудь знать наверняка?

Поэтому так важен тот момент, когда апостол Петр, от себя ли, или от лица всех Двенадцати, решается произнести слова: «Ты — Христос, Сын Бога Живого». Благодаря этому исповеданию, Петр принимает Господа Иисуса как Спасителя. Все дальнейшее — свидетельство, проповедь, тяжесть Гефсиманской ночи и дар Пятидесятницы — основано на этом решении Петра и на его поступке, на его исповедании. Становясь основанием Церкви, он приобщается если не божественной природе (до Тайной вечери еще далеко), то божественной власти Христа.

Сам Петр, похоже, глубоко пережил этот момент. В написанном около 63 года послании, говоря о сути веры и жизни, он упоминает именно готовность «дать отчет в уповании» (1 Пет. 3:15). Апостольство Двенадцати заключается, собственно, в первую очередь в их исповедании, и лишь затем — в проповеди по всему лицу земли. И это относится и ко всем их ученикам.

Кем ты почитаешь Иисуса из Назарета? Пройти мимо этого вопроса невозможно. «Кто Ты, кем Ты Себя делаешь?» Сын Человеческий, Кто Он? «За кого вы почитаете Меня?» — один из самых главных вопросов в Евангелии. Привели к Нему бесноватого, и исцелил его. И народ говорил: «Не это ли Христос, сын Давидов? Не Он ли тот, Кому надлежит спасти мир?» А Он Сам говорит: «Не мир пришел Я принести, но меч». Твой ответ на вопрос о том, кто такой Иисус, — это и есть меч, проникающий до самой глубины, «до разделения составов и мозгов». И дать на этот вопрос уклончивый ответ нельзя.

Так, фараон, когда Бог через Моисея велит отпустить Его народ, ожесточается. В книге Исхода говорится: «Я ожесточу сердце фараона» (Исх. 4:21). Наивно полагать, что Бог особым творческим действием заставляет фараона отказаться. Так действуют только бесы, овладевающие волей человека. Но, поставленный перед необходимостью выбора, фараон не может остаться уклончиво вежливым. Либо Пославший Моисея — Бог, и надо повиноваться, либо в Египте только один живой бог — фараон.

Фарисеи, как фараон, поставлены перед выбором: либо Этот Человек — Спаситель мира, либо... Здесь нет места мягкосердечной «политкорректности». Собственно, этот главный вопрос жизни преображает твое колеблющееся безвольное сердце, придает ему противоположное свойство. Но в зависимости от ответа на вопрос, это будет либо твердость живой веры, либо ожесточенность, жестокость, как у фараона и фарисеев.

Именно это констатирует Иисус, говоря: «Кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною, тот расточает». В наше время такая постановка вопроса кажется нам излишне ригористичной. Мы предпочли бы уклониться от прямого ответа. Но ничто, кроме этого ответа на призыв Христа, не сделает твое сердце твердым, а жизнь — настоящей. И потому этот вопрос — подарок Бога нам.

На чем основана Церковь? Какие качества делают Симона, сына Ионы, Петром — камнем, положенным в основание Церкви? Горячая вера? Безоглядная решительность? Лидерская харизма? Может быть... Все эти качества есть у Петра. Но мне кажется, что более важно другое. Иисус говорит эти слова не сразу после того, как Петр назвал Его Христом, Сыном Бога живого, сначала Иисус сказал, что не своими человеческими силами Петр пришел к этому исповеданию, а по откровению от Отца. Итак, на первое место Иисус ставит открытость Петра к Богу. Это действительно так, Петр потрясающе открыт, он не всегда все правильно и сразу понимает, он иногда спешит, иногда промахивается, иногда проявляет слабость, но он — открыт, активен и дерзновен. И такой становится Церковь апостольских времен: она постоянно наставляется Духом Святым, она не закрывает себя в четырех стенах, безбоязненно неся свидетельство о Христе всему миру. Неуязвимость Церкви для сил зла, то, что «врата ада не одолеют ее», объясняется именно ее открытостью к Богу, принятием ею силы Божией, силы Духа Святого, отгоняющей всякое зло.

Не только многие фарисеи, но и сами апостолы далеко не во всём понимали своего Учителя. Собственно, этим, по-видимому, и объясняется реакция Петра на слова Иисуса о предстоящей Ему смерти и воскресении. В том, что касается смерти и воскресения, ученики, похоже, так и не поняли Иисуса, и лишь после Его воскресения ситуация для них несколько прояснилась. Очевидно, и Пётр, и остальные апостолы всё же придерживались более-менее традиционных взглядов на Мессию и мессианство. И они совершенно не понимали, как может Мессия умереть. И дело тут было даже не в том, что Он затем воскреснет из мёртвых — о всеобщем воскресении в день Суда апостолы, как и все их современники-евреи, конечно, знали. Дело в том, что Мессия не мог, не должен был умереть, ведь Он должен был встать во главе мессианского восстания с тем, чтобы впоследствии возглавить священную войну за установление на земле Царства Божия. И Пётр, когда говорит Иисусу «да не будет этого с Тобой!», ужасается не столько смерти самой по себе (он ведь совершенно искренне говорил потом, во время Тайной Вечери, о готовности умереть рядом с Учителем), сколько того, что миссия Иисуса окажется проваленной, что ничего из того, чего ждёт и он, и другие апостолы, не осуществится. Такого просто не могло быть, ведь Мессия — осуществитель планов Божиих на земле, тут не может быть провала. Провал возможен лишь в одном случае: если этот Человек — не Мессия. Но о таком и Петру, и другим апостолам страшно было даже подумать. Потому-то слова Иисуса о предстоящей Ему смерти и воскресении повергают их в шок. Но, как видно, кроме Петра никто не решился высказать своих опасений и недоумений вслух, быть может, опасаясь услышать худшее. Оставалось лишь идти за Учителем и смотреть, что будет дальше.

Мы все учились в школе, а некоторые там даже работают. И все мы знаем логическую последовательность: дал правильный ответ — получи пятерку от училки и от мамы замену посещения зубного врача на прогулку в зоопарк. Поэтому после того, как Петр исповедует Иисуса Христом, Сыном Бога Живого, так естественно звучат для нас слова «Блажен ты, Симон, сын Ионы». Но дальше «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть». Ученикам страшна даже мысль об этом, и потому Петр говорит: «Да не будет этого с Тобою!». Исповедание Иисуса Сыном Божиим открывает нам дорогу к награде, но награда эта особого рода: возможность узреть и изведать глубину Божьего милосердия. Пугающую глубину. Это возможность прикоснуться к сокровенной и несказанной природе Божьей любви, которая такова, что Он отдал Сына Своего Единородного, чтобы мир спасен был через Него. На всякий наш ропотливый вопрос найдется ответ в этой глубине, но нужно принять Иисуса как Сына Божия и дерзнуть услышать Его слова.

Для человека эта глубина милости всегда непостижима. Божество бесстрастно, Всемогущий не может страдать. Это вопль Петра и иудеев, эллинских философов и эллинизированных христианских богословов. Воплощенный Сын Божий пострадал за нас плотью — и в ужасе мы либо, как иудеи, говорим, что Он — только плоть, либо, как эллины, до хрипоты доказываем, что Он пострадал плотью, только плотью, а божественное в Нем оставалось бесстрастно:

Сам же Он говорит: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос. 11:8), - и потому «Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать».

Какой живой и по-человечески понятный поступок Петра. Нам это так знакомо по нашим отношениям с близкими людьми, за которых мы болеем всей душой. Как трудно принять судьбу любимого так, как ее видит Бог, а не так, как ее видишь ты. Не так тяжело бывает думать о собственном страдании и смерти. Это сближает с Господом и придает духовных сил. А вот что касается другого, причем любимого, то тут наоборот, думаешь, только бы миновало, только бы пронесло, и молишься: защити, спаси. Просто мука немыслимая принимать страдания и смерть любимого, когда сам ничего кроме молитвы сделать не можешь. Но на самом деле я, может, просто о себе жалею? Может, мне жаль, что с уходом этого человека в моей жизни возникнет пустота, из-за которой я (я!) буду страдать? Да, и это тоже, страдание и смерть одного всегда выливается в страдание всех его близких. Мы все очень связаны друг с другом. И должны мужественно принимать не только свой крест, но и крест близкого. Наша вера учит нас: слушать Бога и быть покорным Его воле. Мать Мария (Скобцова) пошла в газовую камеру за другую. Но ей это разрешил Господь. Он далеко не каждому такое разрешит. Кого-то Он, напротив, отведет от этого, и в этом будет Его воля. Сейчас Господь тебя хранит, а тому, кого ты так любишь, посылает крест. Надо смириться с этим и принять, хотя так хочется поменяться с ним местами, лишь бы он не страдал. Но эта покорность Божьей воле не означает бездействия, она означает: слушать, быть внимательным к тому, что тебе сейчас об этом говорит Бог. А вот, когда услышишь и будешь уверен (Господь всегда дает эту уверенность и спокойствие, это может быть даже сигналом о том, что мы правильно поняли Бога), тогда расшибись, но сделай все.

Толкователи Евангелия и специалисты по Новому Завету много спорили о том, что принято называть «мессианской тайной» Иисуса. Почему Он запрещает ученикам говорить о Себе как о Мессии? Почему, даже тогда, когда Пётр увидел в нём именно Мессию, первым из апостолов и, вероятно, первым из людей, Иисус велит ему молчать, хоть и признаёт, что тайна Его мессианства открыта Петру духом Божьим? Наиболее распространённый ответ достаточно прост: Иисус не собирался становиться Мессией народных мессианских представлений.

А народ ждал от Мессии дел вполне понятных и очевидных: Мессия должен был восстановить независимое еврейское государство, установить в этом государстве законы, соответствующие Торе, и стать его царём. Образ Мессии-Царя был в народном сознании неразделим с образом земного царства и праведного правителя, подобного Давиду, потомком которого и должен был быть Мессия. Ничего подобного Иисус, естественно, делать не собирался, и Ему поэтому «мессианская» популярность в народе была совершенно ни к чему. Между тем обрести такую популярность Он мог легко: ведь совершаемые Им чудеса были у всех на виду и на слуху. Потому-то и пресекает Иисус все слухи о Своём мессианстве, а некоторым даже запрещает рассказывать о совершённых Им чудесах.

Но дело, вероятно, было не только в не нужной Иисусу «мессианской» славе. Дело было и в самих учениках тоже. Они ведь смотрели на Него, на Мессию, примерно так же, как и их современники, несмотря на все усилия Иисуса помочь им увидеть ситуацию иначе. Тот же Пётр почти сразу же после своего мессианского исповедания начинает спорить с Иисусом, когда Тот начинает рассказывать ему и другим ученикам о предстоящей Ему смерти. Даже Пётр, узнавший в Нём Мессию, не понимал ни смысла Его пути и служения, ни настоящего значения Мессии и Его роли в спасении человечества. В таком состоянии свидетельствовать невозможно.

Вернее, возможно, но это будет свидетельство не о Мессии, какой Он есть на самом деле, а о своих взглядах и предположениях по поводу того, кто такой Мессия и что Он должен делать. Поэтому и Петру, и остальным апостолам о мессианстве Иисуса лучше было молчать. Иное дело Царство: проповедь о Царстве была ученикам доступна, и в какой-то момент Иисус Сам посылает их на такую проповедь, оказавшуюся достаточно успешной.

Успешной ещё и потому, что тут не было никаких собственных представлений, фантазий и концепций: на время проповеди каждый из учеников просто стал орудием прямого действия Божьего. В отношении же к Нему, к Своему учителю, никто из апостолов, включая Петра, не был готов ни к чему подобному: слишком много человеческого стояло между Иисусом и Его учениками во время Его земного служения. И Он велит им молчать о Своём мессианстве. До Воскресения, до Пятидесятницы. До времени, когда им станет понятно всё.

Наверняка не случайно Христос начал открывать ученикам, через что Ему предстоит пройти на земле, именно после того, как прозвучало исповедание Петра. Но тот, кто готов был увидеть в Иисусе Мессию, оказался не готов принять то, что из этого следовало, ему трудно признать необходимость жертвы Христа. И вот Пётр пытается Его отговорить, и его слова совершенно понятны нам, ведь Пётр рассуждает так по-человечески.

Реакцию Христа на заботливость Петра мало назвать суровой, о ней Христос высказывается резче, чем, пожалуй, о любом грехе. Того самого Петра, которого Христос только что наименовал Камнем, на котором будет создана Церковь, Он называет сатаной. Да, пока мы живём в поражённом грехом мире, всегда остаётся опасность падения, и духовные достижения сами по себе не гарантируют безопасности. Поэтому и Петру надлежало помнить, что высокая оценка, которой он был накануне удостоен, может быть и отнята. Но речь не только об этом, но и о том, что если обычные наши наклонности, сами по себе не только нормальные и необходимые, но и помогающие нам оставаться людьми, будут противопоставлены воле Бога, то они не только сами окажутся искажёнными, но и помогут нам скатиться ниже человеческого уровня.

Слова Христа парадоксальны, но за ними раскрывается реальность, плохо укладывающаяся в наши земные понятия. Но желая сделать “как лучше” без Бога, мы добьёмся того, что станет хуже.

А между тем Христос ведёт речь о необходимости постоянного несения креста, причём говорит об этом хотя и задолго до Голгофы, но уже после того, как предупредил учеников о том, что предстоит. Поэтому в словах Петра можно увидеть и заботу о себе, ведь брать крест страшно. Но и он со временем вынесет свой крест, отвергнувшись себя.

Но именно через самоотвержение можно не растратить свою душу, ценность которой - выше всего в сотворённом мире. Однако кто они - те, кто не умрут, не увидев Царство, пришедшее в силе? Не те ли, кто увидел Воскресшего? Или же те, кто увидел силу Божию, явленную через Церковь?

Все мы знаем логическую последовательность: дал правильный ответ, получи пятерку от училки и от мамы замену посещения зубного врача на прогулку в зоопарк. Поэтому после того, как Петр исповедует Иисуса Христом, Сыном Бога Живого, так естественно звучат для нас слова «Блажен ты, Симон, сын Ионы». Но дальше «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть».

Ученикам страшна даже мысль об этом, и потому Петр говорит: «да не будет этого с Тобою!». Исповедание Иисуса Сыном Божиим открывает нам дорогу к награде, но награда эта особого рода: возможность узреть и изведать глубину Божьего милосердия. Пугающую глубину. Это возможность прикоснуться к сокровенной и несказанной природе Божьей любви, которая такова, что Он отдал Сына Своего Единородного, чтобы мир спасен был через Него. На всякий наш ропотливый вопрос найдется ответ в этой глубине, но нужно принять Иисуса как Сына Божия и дерзнуть услышать Его слова.

Для человека эта глубина милости всегда непостижима. Божество бесстрастно, Всемогущий не может страдать. Это вопль Петра и иудеев, эллинских философов и эллинизированных христианских богословов. Воплощенный Сын Божий пострадал за нас плотью — и в ужасе мы либо как иудеи говорим, что Он — только плоть, либо, как эллины, до хрипоты доказываем, что Он пострадал плотью, только плотью, а божественное в Нем оставалось бесстрастно. Сам же Он говорит: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос. 11:8), и потому «Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать».

Эти слова Спасителя всегда вызывали у апостолов только страх и недоумение. Отчего же так? Самый простой ответ: им было страшно за любимого Учителя, страшно было потерять Его. И всё же дело, скорее всего, было не только в этом. Дело было ещё и в тех мессианских представлениях, которые ученики Иисуса разделяли со своими современниками. В те времена от Мессии ожидали прежде всего восстановления независимого еврейского государства и установления в этом государстве законов, соответствующих Торе.

На Мессию смотрели как на Царя — победителя язычников и как на праведного Правителя, которому Бог поможет победить и утвердить Свою власть, послав на помощь небесное ангельское воинство. Такой Мессия просто не мог умереть. Правда, образ страдающего Мессии был известен иудейской традиции этой эпохи. Но страдающий Мессия — не то, что Мессия гибнущий.

Предполагалось, что Мессия, конечно, может и не сразу прийти к власти. Война будет долгой, и, возможно, будут в этой войне такие моменты, когда Мессии будет угрожать опасность, когда Он, вполне вероятно, окажется даже на грани гибели. Но погибнуть Ему Бог не даст: ведь такая гибель означала бы конец, провал Божьего плана и крах всех надежд народа Божьего. А Иисус между тем говорит, притом вполне ясно и однозначно, именно о Своей смерти, притом о смерти не в бою, а на кресте, о смерти преступника, а не воина-героя.

Такое в голове Петра просто не умещалось. Как, впрочем, и в головах других апостолов. Но Пётр был решительнее в своей откровенности и решился высказать то, чего не посмели произнести вслух другие. И оказался — разумеется, невольно — на стороне сатаны, искушавшего Спасителя в пустыне. Ведь традиционный мессианский идеал предполагал как раз то самое, что предложил сатана Иисусу во время того испытания: утвердить Своё Царство на земле по законам падшего мира, лежащего во зле.

Утвердить его не как Царство любви, а как царство силы. Не случайно сатана был даже не против того, чтобы дать Иисусу возможность действовать свободно в обмен на единственный, чисто символический знак признания его, сатаны, власти. В обмен на один-единственный поклон, о котором никто никогда не узнает — ведь свидетелей нет. Он знает: любое царство, построенное по законам падшего мира, будет принадлежать ему. Пётр, в отличие от своего Учителя, этого не понимает. И получает предельно жёсткий ответ. Ради своего же собственного блага.

Слова Христа о душе, которую легко погубить, но можно и спасти, порой понимают несколько спиритуалистически. О душе говорят, имея в виду некое бессмертное начало в человеке, которое, если слишком заботиться о своей земной жизни, легко потерять, а вот если отдать его Христу и пойти за Ним, взяв свой крест, можно спасти. Между тем в новозаветных текстах слово «душа» чаще всего обозначает не какое-то бессмертное начало, которое переживает тело и которое непременно нужно сохранить в целости потому, что иначе умрёшь полностью, а вся жизнь целиком, во всей её полноте и во всех проявлениях.

Проблема тут заключается не в том, чтобы сберечь в себе что-то особенное, что никак нельзя терять, пусть даже ценой потери остального, а в том, чтобы дать тому потоку жизни, который в Библии и называется душой, течь свободно, чтобы он не терял своей полноты и глубины. Тут, разумеется, огромную роль играет сам человек, его духовное «я», которое в Библии называется сердцем и откуда исходят те желания и стремления, которые определяют течение жизни человека.

В Библии эти стремления и желания называются обычно помыслами или помышлениями — тут имеются в виду не мысли собственно, как иногда думает современный читатель, а именно намерения, стремления, интенции, определяющие духовное состояние человека, течение потока его жизни, а значит, и его путь. Во все времена, у всех народов, во всех духовных традициях люди, искавшие пути, старались решить именно эту задачу — задачу, связанную с духовным качеством собственной жизни. В яхвизме, а позже и в иудаизме таким путём стал путь внутренней Торы, корнями уходящий в допленный период, в эпоху проповеди пророка Иеремии.

Путь этот, однако, оказывался для человека чрезвычайно трудным — ведь последствия грехопадения никуда не девались, они мешали человеку достичь совершенства. Иисус же предлагает предельно ясный и простой вариант: отдай свою жизнь Мне, соедини её с Моей жизнью — и она не пропадёт, она не только сохранится во всей полноте, но и приобретёт полноту ещё большую, о которой человек падшего мира не мог и мечтать. Это и есть христианский путь — всё тот же путь внутренний Торы, пройденный в единстве жизни с Тем, Кто пришёл, чтобы явить миру живую Тору во всей её полноте.

Судя по словам Спасителя, вопрос о Царстве — не религиозный, а жизненный в полном смысле слова. Это вопрос о жизни и смерти. В самом деле, что толку получить всё и потерять жизнь («душу»)? А в падшем мире ситуация, как видно, оказывается именно такой. Теоретически каждый из живущих на земле может получить себе во власть весь мир. Но вот жизнь свою в падшем мире он удержать не сможет, настанет день, и, при всей доступной человеку власти, его собственная жизнь уйдёт от него, как уходит вода в песок. Такова особенность падшего мира: им невозможно овладеть по-настоящему, по существу, в нём нет ничего такого, что позволило бы человеку быть в полном, в духовном смысле слова. В нём есть много такого, что человек может заполучить, такого, что можно иметь. Но нет ничего, что позволило бы человеку быть, соответствовать тому замыслу Бога о самом себе, соответствие которому только и может позволить человеку стать самим собой в подлинном смысле этих слов. И, как всё неподлинное, мнимое бытие человека в падшем мире в конце концов обращается небытием — тем самым, чем и является всякое бытие в мире, оторванном от своего Творца. Неудивительно, что все попытки удержать, сохранить для себя то жалкое подобие жизни, которое называется этим словом в падшем мире, не приводят ни к чему. Единственный способ выжить — приобщиться к другой, настоящей жизни, к жизни того Царства, которое принёс в мир Спаситель. Тут уже не подобие, а настоящая жизнь во всей своей полноте. Но получить её можно, лишь отказавшись держаться за тот порядок вещей, которому принадлежит подобие жизни, которым живём мы в падшем мире. Иначе не получится. Нам предлагается путешествие на роскошном океанском лайнере, но, чтобы подняться на борт, придётся расстаться с доской, за которую мы держимся теперь и которая до времени позволяет нам удержаться на плаву. И Иисус напоминает Своим ученикам о жизни Царства, напоминает как раз тогда, когда они испуганы и растеряны. Ведь именно эта новая жизнь и есть Царство, которое Он принёс в мир. И потому Его воскресение становится торжеством Царства. Но апостолы поймут это лишь после Его воскресения. А пока им остаётся только недоумевать.

Все мы знаем логическую последовательность: дал правильный ответ, получи пятерку от училки и от мамы замену посещения зубного врача на прогулку в зоопарк. Поэтому после того, как Петр исповедует Иисуса Христом, Сыном Бога Живого, так естественно звучат для нас слова «Блажен ты, Симон, сын Ионы». Но дальше «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть».

Ученикам страшна даже мысль об этом, и потому Петр говорит: «да не будет этого с Тобою!». Исповедание Иисуса Сыном Божиим открывает нам дорогу к награде, но награда эта особого рода: возможность узреть и изведать глубину Божьего милосердия. Пугающую глубину. Это возможность прикоснуться к сокровенной и несказанной природе Божьей любви, которая такова, что Он отдал Сына Своего Единородного, чтобы мир спасен был через Него. На всякий наш ропотливый вопрос найдется ответ в этой глубине, но нужно принять Иисуса как Сына Божия и дерзнуть услышать Его слова.

Для человека эта глубина милости всегда непостижима. Божество бесстрастно, Всемогущий не может страдать. Это вопль Петра и иудеев, эллинских философов и эллинизированных христианских богословов. Воплощенный Сын Божий пострадал за нас плотью — и в ужасе мы либо как иудеи говорим, что Он — только плоть, либо, как эллины, до хрипоты доказываем, что Он пострадал плотью, только плотью, а божественное в Нем оставалось бесстрастно. Сам же Он говорит: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос. 11:8), и потому «Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать».

Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мной. В греческом тексте на месте русского «идти» стоит «έλθείν» — аорист (прошедшее время совершенного вида) от «έρχομαι», идти, приходить. Буквальное значение, таким образом: кто хочет прийти за Мною. Не вообще ходить, идти за Мною куда-то, а кто хочет прийти вслед за Мною к некой цели. Ходить можно и без особых усилий и обязательств, но вот если ты хочешь дойти за Ним к цели — тогда вступают в силу предложенные Им условия. И это — слова Самого Христа о том, что нам делать.

Откажись от себя. Мы можем отказаться только от богатства, которым обладаем или потенциально можем обладать. Невозможно отказаться от процесса образования айсбергов в Антарктиде. А от самих айсбергов — можно: зачем они мне? Отказаться от чего-либо — значит перестать претендовать на власть над этим. Невозможно отказаться от того, чтобы быть живым человеком. А от управления жизнью этого человека — тебя самого — можно отказаться. Отказаться от себя — значит принять как правильные, благие не те цели и обстоятельства жизни, которые тебе самому по душе, но те, которые Бог захочет тебе дать. Для большинства из нас это означает, в первую очередь, согласие на незаметность, согласие не руководствоваться своим и чужим тщеславием.

Возьми крест свой. Крестом Евангелие всегда называет то, что происходит при контакте Божественного с этим грешным миром. Чувствуя враждебность, мы обычно либо удираем, либо отвечаем тем же (часто и то, и другое сразу). Христос же не делает ни того, ни другого, но принимает боль и страдание как неизбежно сопутствующие любви и невинности в мире, пораженном грехом. Между прочим, отсюда вытекает, что если ты хочешь взять крест свой, недостаточно просто согласиться на это. Тебе тоже необходимо обрести любовь к другим и невиновность, то есть перестать делать злое и начать делать доброе.

И следуй за Мной. Вопреки общему мнению, вечная жизнь не может начаться после смерти. Она либо начинается уже здесь, либо не начинается вовсе. И следование за Иисусом можно начать только в этой жизни, иначе будет поздно. В этом следовании для нас, людей, главное — искать водительства Божьего, искать власти Святого Духа.

Зачем Богу нужно, чтобы человек отказался от себя, от своей личности, зачем Ему безликость? Но Он говорит, чтобы мы отказывались не от личности, а от самости. Личность, как нечто уникальное, проявляется, когда мы входим в отношения с другими, а самость, замыкание на своих интересах, делает нас неотличимыми друг от друга. В гордыне мы все одинаковы! Удивительны слова Иисуса о кресте. Это теперь мы подставляем сюда наше представление о каких-то жизненных неудобствах. Но во времена Иисуса такого значения у этого слова быть не могло. Крест был страшной и позорной казнью и ничем иным. И поэтому слова Христа могли означать только призыв к согласию на страдание, смерть и позор. И ради чего все это самоотречение? А просто: «если кто хочет идти за Мною»...