Мысли вслух на Ин 10:17-28

В отличие от ученых богословских трактатов, в отличие от вероопределений, направленных против тех или иных заблуждений, Священное Писание крайне сдержанно и целомудренно говорит о тайнах Божиих. Многое обходится благоговейным молчанием, многое обозначается только кратким намеком или притчей. Слова Христа в сегодняшнем чтении — редкий момент, когда евангелист скупо передает слова Самого Сына Божия, касающиеся вещей неизреченных.

Господь говорит: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее». Вслушиваясь в эти слова, вероятно, нужно помнить об ограниченности человеческого языка, и все же важно пытаться постичь, о чем и, главное, зачем Господь говорит это. Ведь коль скоро Дух Божий вдохновил евангелиста вспомнить и записать эти слова, значит Он хотел, чтобы мы их услышали и поняли.

Любовь Небесного Отца Господь объясняет (хотя с нашей точки зрения, она совершенно не поддается объяснению) тем, что Сын отдает Свою жизнь. И здесь нужно отметить две важные вещи. Любовь, о которой говорит Иисус — не просто отношение между Личностями, как и отдание жизни — не просто героический поступок. И то, и другое говорит о самой природе Неизменного Бога, поэтому в своем послании евангелист Иоанн пишет о Нем, что Он есть Любовь. И, кроме того, по принципам библейского языка, мы видим, что Господь сопоставляет любовь Отца к Нему и отдание Им Своей жизни. В сущности, это одна и та же природа, различно проявляющаяся Отцом и Сыном. Поскольку жизнь Сына Божия отдается нам, эти слова — бесценная надежда для нас.

И еще, для того, чтобы нам пережить, ощутить и по возможности оценить эту любовь Божию, необходимо услышать слова Христа о то, что Он отдает нам Свою жизнь в совершенной свободе, без принуждения внешними обстоятельствами. Только потому, что мы Ему дороги.

Как видно, многие из фарисеев всё же готовы были признать Иисуса Мессией. Они правильно поняли Его намёки на Своё мессианство, и теперь хотели от Него лишь одного: чтобы Он, наконец, прямо провозгласил Себя Мессией. А Он не делает этого. Не делает по очень простой причине: Он прекрасно знает, что означает для этих людей «быть Мессией». Таким Мессией Он становиться не собирался. Он не собирался поднимать мессианское восстание и начинать священную войну против римлян, не собирался становиться правителем никакого земного государства. Вместо этого Он снова и снова разъясняет окружающим, что такое то Царство, которое Он принёс в мир. И говорит о том главном, что составляет основу жизни Царства, на Своём собственном примере: жить в Царстве означает отдать свою жизнь Богу с тем, чтобы затем получить её обратно из Его рук. И путь Самого Спасителя, Его смерть и воскресение — замечательный тому пример. По законам непреображённого мира даже Мессия, несущий в Себе полноту Божию, полноту жизни Царства, может умереть, хотя, в отличие от грешных людей, для Него смерть не является неизбежной по природе. И когда Его убивают, Он умирает, как всякий человек. Но Его жизнь принадлежит Отцу, Он живёт не Своей, а Его жизнью, которая дана Ему Отцом во всей полноте. И в Царстве, где смерти места нет, Он вновь получает её от Отца во всей полноте, совершенно неожиданно для Своих врагов, которым казалось, что теперь, когда Он умер, всё кончилось. И путь каждого христианина, каждого жителя Царства похож на путь Того, Кто принёс Царство в мир. Конечно, Бог никому из нас не дал, как Ему, вместить жизнь Царства во всей полноте. Но Царство нам открыто, а войти туда можно, лишь отдав ту жизнь, которая подарена нам Богом при рождении, Ему, с тем, чтобы там, в Царстве, Он вернул её нам преображённой. Эта новая жизнь будет уже частью не нашего преображающегося, но ещё не преображённого мира, а частью Царства. И станет первым шагом на пути нашего преображения. Первым шагом на пути к спасению.

«Потому любит Меня Отец, что Я полагаю душу Мою, чтобы снова принять ее». Сложно понять эти слова, хотя многие проходят мимо этой сложности, сосредотачиваясь на прозрении Иисусом Своего Воскресения. Но сложность в другом. «Потому любит Меня Отец…» А разве любовь Отца не безусловна, разве всякая настоящая любовь не безусловна? Мы любим человека не за то, что он что-то хорошее делает, а просто потому что мы не можем не любить его, и даже если он делает что-то плохое, если мы по-настоящему любим его, мы прощаем, как бы трудно нам это ни было. Настоящая любовь не зависит ни от чего. Но есть существенная разница: я делаю что-то ради того, кто меня любит, потому что я в какой-то мере ответственен за любовь ко мне, она меня к чему-то обязывает, или я делаю что-то, потому что это созидает любовь. В первом случае мы имеем надежное убежище – любовь, которая, мы знаем, будет всегда. А во втором, мы творим любовь сами. Так что же Отец? Неужели Он не любил бы Сына, если бы Тот не принял на Себя Искупления? Конечно, любил бы, ибо Его любовь настоящая, она безусловна. Но Иисус… Ничто преданное, никакая изначальная любовь не обязывает Его поступать так, как Он поступает, Он поступает так потому что Он Сам хочет так поступить, это вольный акт творчества любви.

Сегодня Иисус говорит нам: «Отец Мой, Который дал их Мне, больше всех, и никто не похитит их из руки Отца Моего». Мы знаем, что желающие похитить найдутся. Отец лжи и человвекоубийца от начала очень хотел бы заполучить как можно больше душ. Но если мы уже овцы Господни, то без нашего согласия никто не может увести нас из Его стада.

«Отец Мой больше всех» — для меня сегодня это значит, что Он больше не только любого человека, не только больше и сильнее, чем диавол. Он сильнее моей слабости, моей лени, моей инертности. Он сильнее моей греховности. Ему нужна моя воля — и если воля отдана Ему, Он защитит и сохранит, и никто не похити меня из руки Его.

Требующие от Иисуса прямого ответа на вопрос, не Христос ли Он, не потому спрашивают, что их на самом деле интересует, где истина. Для себя они уже ответили на вопрос и отвергли Иисуса, и теперь Его положительный ответ нужен им исключительно в качестве повода для расправы. Для принятия Христа в тот момент Его прямой ответ уже не нужен, Его предыдущих речей достаточно, чтобы сделать необходимые выводы. И мы ещё раз видим, как в ответ на слова Христа происходит попытка расправиться с Ним.

На этот раз Он уходит от недоброжелателей, время для неправедной расправы ещё не пришло. Нам трудно, а может быть, и невозможно до конца понять, почему Его страдания должны были произойти при других обстоятельствах. Во всяком случае, тем, кто оправдывает Иуду, что, мол, он выполнял указание Учителя, повелевшего донести на Себя, следует помнить, что и без иудиной помощи Христа могли схватить.

А ещё евангелист сохранил для нас важное свидетельство о том, что хотя Иоанн Креститель не сотворил никакого чуда, это не может отрицать ни правды его слов, ни его святости. Требовать от святых обязательных чудотворений стало привычным и традиционным, но не стоит считать их единственным и непременным доказательством верности Богу. Господь даёт возможность творить чудеса, но не всякое чудо от Бога, силы тьмы умеют подделывать чудеса. Но жизнь, преображённую единением с Богом, невозможно имитировать.

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к тому свидетельству, которое даёт нам Иисус о Себе Самом. По-видимому, описываемые в рассказе евангелиста события происходили в день освящения Храма (ст. 22; упоминаемый в тексте «праздник обновления», по смыслу соответствующего греческого слова, можно было бы назвать и «праздником освящения»). День освящения Храма был в сознании верующих евреев днём торжества Божия. И наступления мессианского Царства в этот день ожидали с особенным чувством. Неудивительно, что именно в такой день от Иисуса ожидали прямого ответа на заданный Ему вопрос о Его мессианстве (ст. 24). Но ответ Иисуса оказался довольно неожиданным для спрашивающих. Собеседники Иисуса, как видно, ожидали, что Иисус прямо ответит им, когда Он сделает то, чего в те времена ожидали от Мессии: поднимет восстание, силой Божией изгонит из Иудеи римские войска и восстановит там независимое еврейское государство, установив в нём законы, полностью соответствующие Торе. А Иисус говорит окружающему Его народу о другом. Он говорит: вы уже видели всё, что Я делаю, и Мне больше нечего вам сказать. Такой ответ был вполне логичен: ведь Иисус не собирался делать ничего из ожидаемого Его собеседниками, Он мог лишь явить им Царство, что уже и делал не раз (ст. 25 – 27). Главный дар Иисуса, как видно, не воссозданное еврейское государство, а полнота жизни Божией, которую Он готов предложить каждому, кто готов принять (ст. 28). А затем следует самосвидетельство, заставившее благочестивых религиозных людей взяться за камни (ст. 31). Иисус говорит: Я и Отец одно (ст. 30). Он открывает Своим слушателям главную тайну Своего мессианства и Своего служения: Он живёт с Богом одной жизнью, Он человек, но в рамки Его человеческой природы вместилась вся полнота Божия, а значит, и полнота Царства, и Он готов отдать и то, и другое каждому жаждущему. Конечно, обычный человек не в состоянии вместить в себя полноту Божию так, как вмещает её Сам Иисус. Но благодаря Иисусу - и через Него - полнота эта, прежде совершенно недоступная человеку, стала, в принципе, доступна каждому, и теперь лишь от самого человека зависит, приобщится ли он к ней или нет. Эта-то мысль, как видно, и показалась окружавшим Иисуса людям совершенно непереносимой (ст. 32 – 33). И неудивительно: ведь, если принять сказанное Иисусом, надо будет честно сказать себе самому и другим, что история религии закончена. Всякой религии, включая иудаизм, к которому принадлежали собеседники Иисуса. Ведь смысл любой религии заключён либо в богоискательстве (если речь идёт о религиозности языческой), либо в поддержании отношений с Богом, Который открывает Себя людям (если речь идёт о религии Откровения). Но Иисус предлагает нечто большее: Он предлагает полноту жизни Божией в Его Царстве. Здесь нечего искать потому, что главное открыто, и нет необходимости прилагать особые усилия для поддержания отношений с Богом, которым в Его Царстве ничто не угрожает. Здесь с Богом живут, живут просто и естественно, общаясь с Ним и участвуя, по мере возможностей и способностей, в жизни Царства. И религия здесь становится ненужной. А религиозному человеку, естественно, очень непросто смириться с этим: ведь религия составляла основу, цель и смысл всей его жизни. Окружавшим Иисуса иудеям хотелось бы, чтобы мессианское Царство было не столько царством Бога, сколько царством их религии. И теперь им нужно было выбирать между собственными желаниями и откровением Божиим. Иисус призывает их избрать Царство. Но человек свободен, и каждый выбирает своё.

Как видно, Иисус и слушающие Его фарисеи всё же видят Бога по-разному. И дело тут не в том, что у Него и у фарисеев разная религия. Дело в том, какими видят отношения с Богом фарисеи и какие они у Иисуса. Иисус не случайно называет Бога Своим небесным Отцом. Тут не только констатация факта богочеловечества, тут прежде всего самосознание Спасителя. Когда Он говорит «Я и Отец одно», Он имеет в виду совершенно конкретный опыт собственной жизни. Не той предвечной жизни, жизни Логоса, которая существует как часть Божьей жизни, а Своей земной, человеческой жизни. Одно с другим, конечно, связано, но если бы жизнь предвечного Логоса не проявлялась бы в Его человеческой жизни, это бы означало, что уникальность личности Иисуса так бы и осталась для нас чем-то недостижимым. Но Он переживает жизнь Логоса именно как основание Своей человеческой жизни, Своего повседневного существования на земле. А значит, и для нашей человеческой природы эта жизнь не закрыта.

Конечно, в Нём и благодаря Ему — но не закрыта. И словами «Я и Отец одно» Иисус выражает опыт этой жизни. Уже в христианскую эпоху некоторые мистики (и не только христианские) выражали свой опыт богообщения похожим образом. Но для них это были всего лишь мгновения высшего духовного взлёта, которые они переживали обычно всего лишь однажды в жизни. А если и не однажды, то очень нечасто. А вот Иисус с этим родился и прожил всю Свою земную жизнь. Для Него такое состояние — норма. Это Его обычная форма богообщения. Общения с небесным Отцом.

Конечно, иногда Ему необходимо было побыть с Ним наедине, и тогда Он уходил подальше от людей. Но даже когда Он был с людьми, полнота Его единения с Отцом не становилась меньше. И эту полноту Он готов открыть и нам тоже. Если только мы примем Его как своего Учителя и Спасителя. И как Царя того Царства, в которое хотим войти. А вот слушающие Его фарисеи, похоже, вообще не допускают для человека ничего подобного. Для них сама мысль о такой возможности — уже кощунство. И дело тут не в том, что у фарисеев какая-то неправильная религия. Дело в том, что тут вообще явлено нечто, ни в какие религиозные рамки не укладывающееся.

Религия может допустить возможность некоторого канала общения между Богом и человеком, но полного единения она не допускает в принципе. Поэтому и христианство оказалось не новой религией, а новой жизнью. Все христианские религии — это потом, это уже шаг назад от Христа и от того, что Он принёс в мир. Или — для многих из тех, кто называет себя христианами — просто путь, не пройденный до конца. Так же, как не был он пройден фарисеями, которые, впрочем, и не собирались по нему идти. Для них Спаситель так и остался безумцем, притязающим на невозможное. А они остались вне Царства. В рамках разумного и возможного.

«Бог назвал богами тех, к кому было Слово Божье» — так трактует Иисус загадочные слова псалма. Он встречает больных, слабых, маловерных, отверженных людей и говорит им о вечной жизни, о том, что они — боги, то есть похожи на Бога, по образу Которого они сотворены. Услышать и узнать Его голос, поверить, что Он — Слово Отца, посланное на землю, людям — вот что требуется от них, чтобы осуществить свое божественное призвание, чтобы образ Божий проявился в них. Среди этих людей — мы с вами, ведь нам тоже послано Слово и оно звучит со страниц Евангелия, делая нас похожими на Отца. Божественное в человеке — это не бред, не идеализм, не гордыня. Это — то, к чему мы призваны, куда ведет нас Евангелие. Верой этот образ оживляется, просыпается в нас, растет, чтобы превратиться в Небо на земле.

При прочтении слов «Отец Мой, Который дал Мне их, больше всех; и никто не может похитить их из руки Отца Моего» может возникнуть резонный вопрос. А как же искушения? Ведь некоторые люди, к сожалению, не остаются в Церкви, отступая обратно в темноту (см. Ин.3:20), поддаваясь соблазнам этого мира. Как же так? Ведь они, вроде бы, были с Отцом, в Его заботливых руках, и вдруг похищены? Могут найтись люди, которые в качестве объяснения предложат то, что ушедшие вовсе и не были с Богом. Но это неправда. Тот, кто общается с Господом, обязательно имеет опыт личной встречи с Ним, который привел его когда-то в Церковь (речь не идет о людях, приходящих в Церковь ради обряда, а не ради Самого Христа). И противоречия тут нет. Дело в том, что выполнение воли Божией о конкретном человеке связано со свободой оного, дарованной ему для проявления любви. И если мы используем эту свободу для сотворчества с Господом, то мы слушаем Его Слово, тем самым вверяя свою жизнь в Его руки. И это Слово воплощается в нашей жизни, и воля Господня о том, чтобы никто не похитил нас из Его рук (см. Ин.10:28), становится нашей истиной.

«Если Я не творю дел Отца Моего, не верьте Мне. Если же творю, то, хотя бы Мне не верили, делам верьте…» Дела, которые творит Иисус, становятся словно бы мостом, «приводяй сущие от земли на небо», мостом между безверием и верой, ибо это дела Божии. Дела Божии и вера становятся взаимообусловливающими актами. Это очень важно почувствовать, что наша вера это не вера в какие-то абстрактные, пусть и прекрасные, принципы, наша вера неразделима с самой тканью жизни. Важно, что здесь стоит именно греческое слово  — дело, имеющее простой жизненный смысл без той выспренности, которую мы склонны придавать всему, что связано с нашим Господом. «To work a miracle» говорит Ново-Иерусалимская Библия о том, что совершает Иисус. Этот непередаваемый русским возвышенным «творить» смысл реального, каждодневного действия, усилия (вспомним «мышца Господня»). Слово «дело», «делать» одно из очень важных слов для всего Евангелия от Иоанна. Вспомним текст: «Сын не может сам от себя ничего делать, пока не увидит, что делает Его Отец. И что делает Тот, то же делает Сын» (5:19). Слово «делать» здесь звучит четыре раза в таком маленьком объеме текста. И теперь, когда мы поняли, что Господь трудится, чтобы мы уверовали, что Господь входит в ткань нашей жизни, чтобы наша вера не была отвлеченной идеологией, вспомним другой текст: итак сказали Ему: что нам делать, чтобы творить дела Божии? Иисус сказал им в ответ: вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал.(Ин 6:28, 29). То есть не только те дела, что творит Господь, взаимообусловлены верой, но и наши дела, если это дела Божии – это вера. Трудно, да и не нужно, разделять веру и дела Божии. Просто поймем то, что сказал апостол Иаков: ибо, как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва (Иак 2:26)

Всякий, попробовавший быть христианином, знает, что это трудное дело. Очень хотелось бы, чтобы крещение, как сказочное заклинание, делало бы нас хорошими и недоступными для греха. Очень хотелось бы, чтобы увещание «вторым крещением крещаешися еси», положенное на исповеди, было ненужным. Сила любви, которую дарует человеку Дух Святой, велика, но велика и степень нашей свободы. Поэтому необходимость совершать выбор остается с нами вовек, и выбор этот труден, потому что и нас Господь призывает любить, как Он, то есть отдавая свою жизнь.

И поэтому так важно для нас обетование Христа: «...никто не может похитить овец Моих из руки Отца». Как и обетование о том, что врата ада не одолеют Церковь, оно открывает для нас возможность полагаться на Христа без страха и доверять Ему. Это значит, говоря православным языком, что спасение заключается не в том, чтобы соответствовать неким заданным параметрам, а в том, чтобы быть вместе с Иисусом.

Услышав слова Иисуса «Я и Отец — одно», окружающие Его люди схватились за камни. Они были уверены, что этот Проповедник тем самым «делает Себя Богом». Что это означало для них, понятно: они были уверены, что Иисус ставит Себя на место Бога. А для Самого Иисуса? Жил в IX в. в Багдадском халифате мистик-суфий по имени Аль-Халладж, которого побили камнями за то, что он в экстазе восклицал: «Я есмь истинный!» (а «Истинный» в исламе — одно из имён Божиих, имён Аллаха). Окружающие были уверены, что он поставил себя на место Бога. А он просто в экстазе пережил такую близость к Богу, которую сам ощутил, как полное и неразрывное с Ним единство. Но это обычный человек, хотя человек глубоко верующий о обладающий подлинным духовным опытом. А как должен чувствовать Себя Человек, для Которого такое состояние — норма жизни, Который такое осознание Своего единства с Отцом несёт с рождения? Как ещё мог бы Он выразить Свои с Ним отношения? Кончено, если бы не особая миссия, если бы Иисус не родился Мессией, Он бы не нёс в Себе той полноты Божией, которую нёс, и не имел бы того самосознания, которое имел. Но Он родился Тем, Кем родился, и получил от Бога то, что получил. И всю Свою земную жизнь Он прожил именно с таким самосознанием: Я и Отец — одно. Только оно могло позволить Ему исполнить Свою земную миссию. И только оно адекватно отражает отношения каждого жителя Царства с Богом. Он ведь не случайно указывает на библейское «вы — боги и сыны Всевышнего все вы»: Он понимает, что для жизни в Царстве у каждого, кто хочет туда войти, отношения с Его Отцом должны быть такими же, как у Него Самого. Для этого Он и пришёл в мир, для этого и дано Ему, только Ему и никому больше, вместить в Себя жизнь Божию, жизнь Царства во всей её полноте. Он не ставит Себя на место Бога, на место Своего Отца. Он приносит жизнь Своего Отца во всей её полноте каждому из нас с тем, чтобы подарить её нам. И тому, кто приобщится к этой жизни, конечно, уже никогда не придёт в голову хвататься за камни.

Сегодняшнее чтение предлагает нам одно из наиболее ясных свидетельств Иисуса о Самом Себе и о Своей миссии. Древние пророки не раз сравнивали еврейский народ, ведомый Богом, со стадом, которое ведёт за собой пастух. И Иисус, как видно, тоже использует этот образ в Своей притче (ст. 1 – 5, 7 – 16). Он говорит о Себе как об истинном Пастыре, подобного которому Израиль не видел и не увидит (ст. 7 – 10).

На первый взгляд, такое утверждение может показаться странным, ведь на протяжении многовековой истории у еврейского народа были и пророки, и подлинные духовные учителя. Но Иисус, как видно, говорит в данном случае не о пророках и не об учителях, а о тех претендентах на роль Мессии, которые в евангельские времена в Иудее действительно появлялись во множестве. Как правило, все такие претенденты призывали народ к мессианской войне, обещая восставшим поддержку свыше - а заканчивались эти восстания появлением римских легионов и очередной кровавой расправой с участниками мятежа. Но вождям подобного рода движений, как правило, обуреваемым религиозным фанатизмом, не было дела до страданий и гибели тех, кого они увлекли за собой: ведь они, как им казалось, делали дело Божие, которое требовало жертв.

Не случайно Иисус сравнивает их с разбойниками, которые приходят лишь для того, чтобы «убивать, грабить и разрушать» (ст. 10). И речь в таких случаях приходилось вести не только о погубленных зря человеческих жизнях, но и о дискредитации самой идеи мессианского Царства, которое в сознании современников начинало связываться с кровью, с безжалостной войной на уничтожение против всех, кто не поддерживал восставших. Неудивительно, что во время большой мессианской войны 70 г. н.э., когда Иерусалим оказался в руках вождей восстания и выдержал довольно долгую римскую осаду, зверства восставших в осаждённом городе, судя по свидетельствам участников тех событий, намного превзошли жестокости римских солдат.

А если, как и бывало чаще всего, восстание, не успев ещё начаться, оканчивалось поражением, самозваные «мессии» нередко скрывались, бросив доверившихся им людей на произвол судьбы. Не случайно в притчах Иисуса появляется образ наёмника, бегущего от волков, нападающих на стадо (ст. 12 – 13). И неудивительно: ведь вождь, опирающийся лишь на свои человеческие силы или на своих соратников, неизбежно терпит поражение перед лицом другой такой же силы, намного превосходящей его собственную. И тогда поведение его определяется уже не внешней, а внутренней силой, которая зависит лишь от отношений проигравшего бой вождя с Богом.

А Царство, которое принёс в мир Иисус, с самого начала не предполагало опоры на внешнее, оно не нуждалось ни в политической, ни в военной поддержке для своего существования и распространения. Более того: сила Царства делала сильным даже того, кто, с точки зрения нашего, еще не преображённого, мира, никак не мог победить и был обречён на поражение и даже на смерть. И Самому Иисусу совершенно не нужна была мессианская война, Ему нужно было лишь дать Царство тем, кто готов был его принять. Но, в отличие от появлявшихся в те времена во множестве «мессий», жизнь Иисуса принадлежала лишь Ему Самому и не зависела от внешних обстоятельств (ст. 17 – 18). Так же, как и Его Царство.

Иисус обычно не говорил прямо о Своём мессианстве. Но намекал Он на него нередко. И Его слова о Себе как о добром пастыре — тоже намёк. В те времена ведь претендентов на роль Мессии появлялось немало. Ещё во времена Маккавеев, за полтора примерно столетия до прихода Спасителя, начинается новый всплеск мессианизма. Мессианизма политического. Мессию ждут как освободителя сначала от власти светской династии, а потом — от власти римлян. Ждут как великого земного Царя.

А ведь традиционные иудейские представления о Мессии вовсе не предполагали, что Мессией непременно нужно родиться. Им можно было стать так же, как становятся пророками те, кого Бог призвал на пророческое служение. Потому и появлялись лжемесии так же, как лжепророки. А заканчивалось всё в лучшем случае ничем, в худшем же — трагедией. Римские власти политического мессианизма отнюдь не поощряли, а любое массовое движение подавляли быстро и беспощадно. Нередко бывало, что новоявленный «мессия» при этом исчезал, а репрессии падали на рядовых участников движения.

Впрочем, безумцев и авантюристов от мессианизма это не останавливало. Не случайно Иисус называет их «ворами и разбойниками»: настоящими пастухами своего стада они уж точно не были. Оно и неудивительно: ведь и стада эти люди своим не считали. И дело тут не только в том, что они были самозванцами. Дело ещё и в самом характере политического мессианизма. В представлении о Царстве, которое сторонникам такого мессианизма представлялась реальностью тоже чисто политической, а значит, вполне земной. Такое земное царство нельзя было построить без жертв.

Неизбежная война и последующие пертурбации, политические и социальные, без жертв были невозможны. Конечно, всё оправдывалось величием цели. Но погибшим от этого было не легче. И только Иисус принёс в мир Царство, которое не нужно было утверждать силой. За которое не нужно было воевать с властями мира сего. Оно тоже потребовало жертвы — но этой жертвой стал Сам Спаситель. И Он поэтому имел право говорить о Себе, как о настоящем пастухе Своего стада: ведь Он стал дверью в Царство для каждого ищущего и не погубил ни одного из них.

Казалось бы, зачем перелезать через забор, если дверь открыта? Разве что в том случае, если нет уверенности, что у дверей тебя завернут, но в этом случае и после «перелезания» попросят удалиться. Ещё, возможно из озорства, как в детстве, нравилось лазить через окно, чтобы не соблюдать надоевшие правила поведения. Но здесь озорство неуместно, речь идёт о вещах предельно серьёзных.

За отрицанием Христа обычно таится желание обойтись без Него, а также самоуверенное представление о достаточности собственных сил для ведения праведного образа жизни. Поддавшись соблазну самодостаточности, можно и не заметить: то, что казалось «своими силами и средствами», на самом деле вовсе не своё и совсем не силы, а наваждение, навеянное мутным источником.

Поэтому, какими бы резкими ни казались слова о приходивших ранее ворах и разбойниках (а эти слова можно отнести и ко многим, приходившим позднее), они справедливы. Вожди и лжепророки, для которых люди — средство для реализации их собственных планов, постоянно посылают их на гибель, и конца тому пока не предвидится.

Но добрый пастырь не для того ведёт стадо, чтобы стричь и резать, а чтобы вывести на хорошее пастбище. Всякое сравнение условно, условно и сравнение людей со стадом, но не будем забывать, что для Доброго Пастыря каждый из нас уникален, каждого Он знает по имени.

В отличие от ученых богословских трактатов, в отличие от вероопределений, направленных против тех или иных заблуждений, Священное Писание крайне сдержанно и целомудренно говорит о тайнах Божиих. Многое обходится благоговейным молчанием, многое обозначается только кратким намеком или притчей. Слова Христа в сегодняшнем чтении — редкий момент, когда евангелист скупо передает слова Самого Сына Божия, касающиеся вещей неизреченных.

Господь говорит: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее». Вслушиваясь в эти слова, вероятно, нужно помнить об ограниченности человеческого языка, и все же важно пытаться постичь, о чем и, главное, зачем Господь говорит это. Ведь коль скоро Дух Божий вдохновил евангелиста вспомнить и записать эти слова, значит Он хотел, чтобы мы их услышали и поняли.

Любовь Небесного Отца Господь объясняет (хотя с нашей точки зрения, она совершенно не поддается объяснению) тем, что Сын отдает Свою жизнь. И здесь нужно отметить две важные вещи. Любовь, о которой говорит Иисус — не просто отношение между Личностями, как и отдание жизни — не просто героический поступок. И то, и другое говорит о самой природе Неизменного Бога, поэтому в своем послании евангелист Иоанн пишет о Нем, что Он есть Любовь. И, кроме того, по принципам библейского языка, мы видим, что Господь сопоставляет любовь Отца к Нему и отдание Им Своей жизни. В сущности, это одна и та же природа, различно проявляющаяся Отцом и Сыном. Поскольку жизнь Сына Божия отдается нам, эти слова — бесценная надежда для нас.

И еще, для того, чтобы нам пережить, ощутить и по возможности оценить эту любовь Божию, необходимо услышать слова Христа о то, что Он отдает нам Свою жизнь в совершенной свободе, без принуждения внешними обстоятельствами. Только потому, что мы Ему дороги.