Мысли вслух на Рим 7:4

Интересная, однако, у Павла логика. Его, видите ли, ко греху закон сподвиг. Смело, не правда ли? И все же, давайте разбираться, что же имеет в виду Павел. Во-первых, надо начать с того, что эти слова - личный опыт человека, рассказ о том, что происходило с ним перед его встречей со Христом по дороге в Дамаск. Возможно, это итог его размышлений над тем, как он дошел «до жизни такой», причем не просто размышлений, но и молитвы — просьб у Бога показать причины его грехов, дабы понятнее было, где проводить работу по искоренению. Во-вторых, это действительно не настолько уж безумная логика. Мы можем представить себе ребенка, который совершает какой-то поступок, еще не будучи научен, что это «плохо». И в этом его вины нет — возможно, все дело в его любознательности. Но как только ребенку сообщили о том, что так делать нельзя, то на него ложится некая ответственность. Он теперь знает, что этого делать не следует, поэтому, если все равно делает, то в этом уже есть его вина. И в этом начинается грех — сознательно делать то, про что знаешь, что лучше бы воздержаться, сознательно выбираешь запретный плод. Учитывая то, что минимальные основы нравственности закладываются воспитанием практически в каждого человека, можно, в результате, получить неутешительный факт: извинений нам нет. Закон обнажает наши поступки, он свят, праведен и добр. Но он накладывается на нас извне, и сил (да и желания) делать все по-правильному, по-установленному — нет. И только Господь может снять с нас это «неудобоносимое» бремя. Только Он — Тот, Кто Сам установил закон, — может сказать: «иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:30). Он исполняет — делает исполненным и совершенным — закон и ведет нас за Собой. Закон становится для нас не причиной его нарушения, но основой наших отношений с Богом — отношений в любви: «Вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом», — говорит Господь (Иер. 31:33).

Современное европейское сознание очень любит употреблять категории «законность», «справедливость». Мы унаследовали (как от иудеев, так и от римлян) четкое представление о том, что жизнью человека должны руководить некие установления, законы. Жизнь должна быть устроена так, чтобы наши действия не нарушали границу, установленную законом — это то, что мы так любим называть «правовым сознанием». Корни этого глубоки, более того, нельзя сказать, что это совсем так уж неправильно. Ведь Закон, тот, о котором говорит Павел — дан иудеям, а с ними и через них всему человечеству, Богом. Потому что изначально все то множество заповедей, которые так хорошо знали и выполняли фарисеи — основаны на самых важных 10 заповедях Моисеевой скрижали. И роль их была велика — они помогали избранному народу держаться вместе, не отпасть от Бога и дождаться Христа. Но — и это неизбежно для человечества — их значение свелось к ритуалам, к буквалистскому воспроизведению без осознания. И именно такое отношение Павел называет служением в «ветхой букве».

Приход Христа, Его смерть и Воскресение приносят человечеству освобождение от «неудобоносимого бремени» многих человеческих установлений — обновление Закона через Благодать. Умер не Закон, потому что он — от Бога. Умерли мы для Закона, потому что поверх него пришел Новый Закон, Закон Благодати.

Это одновременно радостно и очень страшно, потому что возлагает на нас огромную ответственность. Мы уже не можем утешаться тем, что аккуратно соблюли все ритуальные предосторожности, посты и прочли все молитвословия. Потому что именно в прямом общении человека и Бога, в нашей способности хотя бы отчасти участвовать в любви Бога к остальному миру лежит наше спасение. И это то, о чем говорит Господь в притче о Страшном Суде (Мф 25:31-46), на котором мы будем судимы не по тому, сколько раз в день мы молились, а по тому, накормили ли голодного, напоили ли страждущего и приняли ли странника.

Размышляя о Торе и о Царстве, Павел вновь обращается к теме жизни и смерти. Он исходит из той самоочевидной предпосылки, что действие и власть Торы распространяется лишь на живых, но не на мёртвых (ст. 1). В качестве примера он приводит право вдовы на повторный брак, которое Торой не оспаривается (ст. 2 – 3). Брачный союз — союз двоих, которых власть Торы соединяет перед Богом. Он неразрушим, и всякая попытка нарушить супружеские узы оказывается нарушением Торы. Но после смерти одного из супругов речи о нарушении супружеской верности, разумеется, уже быть не может: власть Торы распространяется лишь на живых. Из-под власти Торы можно освободиться или через её нарушение, или через смерть. Но смерть, согласно общепринятым во времена Павла представлениям, была не бесследным исчезновением умершего, а переходом его в некое новое, качественно иное состояние. Единого представления о посмертии ни в Ветхом Завете, ни в раввинистической теологии нет, но все согласны в том, что речь идёт об изменении, притом об изменении кардинальном.

И именно поэтому Тора теряет власть над умершим: ведь она нужна для того, чтобы помочь человеку сделать выбор между грехом и праведностью в его нынешнем состоянии, т.е. пока он жив. Если же состояние это стало абсолютно иным, нормы Торы теряют для человека свой смысл, а Тора, соответственно, теряет над ним свою власть. То же самое, по мысли апостола, происходит с теми, кто выбирает Царство. С точки зрения тех, кто остаётся вне Царства, они мертвы: ведь они, подобно умершим, перестают жить той жизнью, которой жили прежде, а их новая жизнь неотделима от жизни воскресшего Христа (ст. 4). Но жизнь Воскресшего протекает по законам, совершенно отличным от законов жизни нашего, ещё не до конца преображённого мира. В известном смысле разница между теми, кто живёт в Царстве, и теми, кто живёт в нашем непреображённом мире, почти так же велика, как между живыми и теми, кто пребывает в шеоле. И Тора теряет свою власть над принявшими Царство так же, как теряет она её над ушедшими в шеол (ст. 5 – 6).