Мысли вслух на Иуд 1:11-25

Возможно, самое новое в Новом завете, в христианстве — это осознание того, что полнота и смысл человеческой жизни достигаются в ее соединении с жизнью Божией. В таком соединении, где не уничтожается человеческая личность, не умаляется человеческая воля, не отвергается человеческая свобода, — но и не теряется божественная праведность, истина и неотмирность. Здесь происходит встреча Бога и человека, добровольное соединение их творческих действий, синергия (по выражению Отцов Церкви), в результате чего все Творение возводится к своему Творцу.

Именно так наставляет свою паству апостол Иуда. Он говорит о том, что нам следует нечто делать: созидать себя («назидать» — на языке 19-го века), сохранять, молиться, ожидать. Речь идет, вроде бы, о наших собственных усилиях. Но... Давайте заметим: он призывает нас строить свою жизнь на вере — «святейшей», то есть в высшей степени принадлежащей Богу; молиться — но не своими слабыми силенками, а Духом Святым (ср. Рим. 8:26); сохранять себя — но в любви Божией; ожидать не просто будущего, а того, что Господь Иисус Христос введет нас в жизнь вечную. Как всегда в христианстве, здесь тоже парадокс. Мы можем трудиться, но без Божиего соучастия это тщетно. Все совершается Богом, но без нашего соучастия нас это не касается.

Описывая духовную жизнь христианина, Иуда говорит о верности («вере»), которой христиане созидают или устраивают себя, молясь духом Божиим, сохраняя себя в любви Божией и ожидая милости или милосердия (соответствующее греческое слово предполагает оба значения) Иисуса Христа, которое необходимо им для обретения вечной жизни (речь идёт, очевидно, о жизни Царства во всей её полноте).

Как видно, апостол прекрасно понимает, что нынешнее положение христиан ещё нельзя считать окончательным, что окончательное их приобщение к Царству и его жизни во всей её полноте ещё впереди, и связано оно с милосердием, явленным через Иисуса Христа.

Ничего удивительного в таком взгляде нет: ведь духовная судьба каждого христианина связана с судьбой Царства, к жизни которого он причастен. А получить Царство, приобщиться к нему по заслугам невозможно: человек не может заслужить Царство по определению. Потому-то и говорит Иуда о милосердии: ведь ещё со времён Осии с понятием милосердия Божия была связана готовность Бога сделать для человека или для Своего народа в целом больше, чем этот человек или этот народ заслуживает.

Только так и получает падший человек возможность войти в Царство, приобщиться к полноте его жизни. Но приобщиться к полноте Царства христиане смогут не раньше, чем полнота эта раскроется в мире и для мира, преображая его и обновляя. А пока этого не произошло, христиане призваны жить жизнью Царства в той мере, в какой она им открыта в данный конкретный момент. Именно поэтому апостол говорит о верности и о молитве в духе святом: речь идёт о том, без чего приобщение к Царству невозможно в принципе.

Царство всё пронизано дыханием Божиим, а основу его составляют те отношения, что связывают верных со Христом и друг с другом. Хранить верность Тому, Кто принёс Царство в мир и дышать Его дыханием — вот основа христианской духовной жизни. И, конечно, любовь, та самая любовь, о которой говорил Иисус на Тайной Вечере, любовь, являющаяся уже не просто отношением, как это было прежде, но ставшая духовной природой, своего рода субстанцией Царства. Именно её действие меняет человека, преображая саму его природу, готовя его к тому моменту, когда он сможет в день возвращения Спасителя и торжества Царства приобщиться к новой жизни во всей её полноте.

Сложно построенная фраза апостола Иуды поразительно богата содержанием. Апостол призывает нас хранить себя в любви Божьей, и это значит жить в этой любви, как рыба в воде. Одновременно слова апостола означают твердое упование на милость Господа Иисуса Христа и сохранение в сердце любви к Богу. В таком хранении себя в любви апостол видит начало вечной жизни, полнота которой ожидает нас впереди. Вечное блаженство, таким образом, не просто посмертное воздаяние (эта небиблейская идея «райских кущей» проникнет в умы христиан позже из эллинистической культуры). Вечное блаженство, полнота вечной жизни начинаются уже здесь и сейчас, когда нам даруется милость Христа. Беречь себя для такой вечности в первую очередь означает для апостола основывать свою жизнь на вере и отвращаться от злых дел. Вера же, по удивительному слову апостола, сама по себе оказывается явлением святыни в жизни человека, явлением Духа. Чтобы строить жизнь на вере нужна твердая решимость — но апостол подчеркивает, что этого недостаточно. Молитва, вдохновленная Духом Святым — вот тот якорь, держась за который мы можем пройти предложенный апостолом путь.

В своём послании Иуда говорит о неких людях, которые «отвергают власть» и «поносят славу». Судя по смыслу этих слов и по их специфическому употреблению, речь идёт не о земных властях, а о власти Бога и о Его славе, которая на языке яхвистской и иудейской традиции обозначает Божье присутствие. Делают же они всё это, «оскверняя свои тела, основываясь на сновидениях».

О чём тут идёт речь, не очень понятно. Ясно одно: упомянутые апостолом люди претендовали на следование некой традиции или неким «учителям», которые своё учение основывали на неких «сновидениях» (а может быть, и просто на «видениях» — соответствующее греческое слово многозначно). Что именно имеет в виду Иуда, говоря, что они «оскверняли» свои тела? Некоторые комментаторы думали, что речь идёт о самокастрации, и упомянутое в послании движение должно было напоминать позднейшие секты скопцов.

Но, судя по упоминаемому апостолом потворству их собственным похотям и неумеренности во время трапез, сопровождавших хлебопреломление, речь вряд ли идёт об «осквернении тела» в том смысле, в котором можно говорить о нём применительно к скопцам. Речь скорее идёт о движении своеобразных «христианских спиритуалистов», уверенных, что для духовной жизни тело ничего не значит. Главное, говорили они, душа, а тело — лишь оболочка, в духовной жизни оно не участвует. И совершенно неважно, в каком состоянии оно находится — на духовную жизнь человека это всё равно никак не влияет, а если влияет, значит, человек ещё недостаточно «духовен».

Исходя из таких представлений упомянутые апостолом люди полагали ненужной всякую аскетику, так или иначе связанную с телом. По-видимому, они отвергали даже самое элементарное воздержание, считая излишества в еде делом ничтожным с точки зрения духовной жизни, как они её понимали. На практике такой своеобразный умозрительный спиритуализм приводил к тому, что заповеди могли быть нарушены, а духовная жизнь совершенно разбалансирована, исходя из ложной предпосылки, что тело в духовной жизни человека никак не участвует.

Неудивительно, что Иуда резко возражает против такой «духовности». И дело не только в возможности нарушения заповеди, дело прежде всего в том, что Бог сотворил человека существом не только духовным, но и природным, и в Царство человеку предстоит войти не только душой, но и телом. А любые попытки «подкорректировать» себя, исключив из своей жизни свою собственную природу, ведут лишь к тому, что на место подлинной жизни приходит жизнь воображаемая. Жизнь, которая в Царство привести не может.

Опасности для Церкви могут приходить не только со стороны прямых гонителей, но и из среды, казалось бы, своих же братьев. Правда, Иуда Апостол называет таких лжебратьев издревле предназначенными к осуждению, тем самым отмечая их зависимость от уже осуждённых сил зла. Это так, но тем более необходимо трезвое отвержение проникших в церковную среду искушений.

Соблазнители обнажили проблему правильного и извращённого понимания христианской свободы. Эта проблема, часто встающая перед христианами, особенно в наше время, когда людьми самых разных убеждений и верований свобода рассматривается как необходимая ценность, и теперь провоцирует самые разные способы её решения, включая непотребные. Но свобода, принесённая Христом, не произвол и не беспредел, а освобождение от любого рабства, и особенно от власти греха — более трудноискоренимой, чем социальное рабство.

Сурово звучит напоминание о том, что спасённые могут по своей воле встать на путь погибели и тем отвергнуть дарованное им спасение. Надежды на то, что падения можно избежать, иллюзорны, и не потому ли лжебратья названы мечтателями, что их расчёты на благополучный исход, казалось бы, хорошо продуманные, обязательно рухнут?